"Эпоха, которая нуждалась в титанах"?
О том, насколько устойчивы классические идеи касательно эпохи Возрождения, можно судить по тому, что по сей день в ходу и переиздается учебник, созданный блестящим коллективом авторов (Μ. П. Алексеев, В. М. Жирмунский, С. С. Мокульский, А. А. Смирнов) еще в 1940-е гг. Книга заслуженно имеет репутацию одного из лучших пособий по литературе вообще, хотя в строгом смысле учебником не является: это скорее краткая история литературы определенного периода, восполняющая тогдашнее отсутствие такого рода изданий. К тому же понятно, что в ней не могли не отразиться идеологические схемы своего времени, как не могла быть учтена вся сумма знания об эпохе, накопленная во второй половине XX в.
Камертоном для историка эпохи Возрождения в советское время была знаменитая фраза Фридриха Энгельса:
"Это был величайший прогрессивный переворот из всех пережитых до того времени человечеством, эпоха, которая нуждалась в титанах и которая породила титанов по силе мысли, страсти и характеру, по многосторонности и учености. Люди, основавшие современное господство буржуазии, были всем чем угодно, но только не людьми буржуазно-ограниченными. Наоборот, они были более или менее овеяны духом смелых искателей приключений..."[1]
Однако еще в те времена, когда спор с авторитетом Энгельса был в нашей стране немыслим, появилась книга, резкая и откровенная, фактически не приемлющая его мнение – "Эстетика Возрождения" Λ. Ф. Лосева (1978). Она продолжала традицию свойственного русской религиозной философии (начиная с В. С. Соловьева) скептического отношения к ценности эпохи Возрождения и вступала в полемику с восторгом, переживаемым по поводу "открытия мира и человека", совершенного Ренессансом. Слова, взятые в кавычки, представляют собой название четвертой главы из книги швейцарца Якоба Буркхардта "Культура Италии в эпоху Возрождения" (I860). Энгельс выглядит лишь продолжающим его мысль, но действительно ли только восторг испытывает Буркхардт по поводу ренессансного "титанизма"? Это повод для отдельного разговора (который будет предложен на первом семинаре).
О том, какой была позиция Буркхардта и по каким поводам с ним полемизировали, русскому читателю дает возможность судить ряд новых переводов и изданий последнего времени. С появлением книги Буркхардта "Размышления о всемирной истории"[2] автор предстает не как историк одной эпохи, а как сторонник концепции всемирной истории, в контексте которой для него и возникла мысль о возрождении как о своего рода механизме культурной эволюции.
Если быть точным, под одной обложкой в русском переводе напечатаны две книги Буркхардта. Первая, давшая свое название всему изданию – "Размышления о всемирной истории", – сложилась в 1868–1871 гг. в виде курса лекций и впервые увидела свет после смерти ученого, в 1905 г. За нею традиционно печатаются "Фрагменты из наследия", относящиеся к разным эпизодам мировой истории. Для публикации "фрагментов" с отдельных листков, на которых Буркхардт выписывал цитаты к лекциям и собственные к ним замечания, были отобраны те, что "сам автор отметил печатью личностно окрашенных и более или менее завершенных формулировок"[3].
Моменты истории окрашены личностью великих людей, а отдельные портреты впечатляюще изобразительны. Например, французский поход в Италию в 1494 г. (после чего вся Европа вступила в период трагического Ренессанса) определен как усталость Франции от предшествующего правления: как будто при Карле VIII она спешила "вознаградить себя за терпкую прозу Людовика XI"[4].
В качестве пояснительного комментария к деятельности персонажа одной эпохи предлагается нечто из другого времени, нам более близкого. Английский король Ричард III – не злодей, а всего лишь Робеспьер Йоркского королевства, поскольку, перебив Йорков, поступил с ними, как Робеспьер с другими республиканцами, "которые не преклонялись перед его пониманием республики". И уж совсем актуальной современностью сквозит от другого определения того же короля: "Ричард – не чудовище, а террорист"[5], хотя Буркхардт явно вкладывал иной смысл в это слово, имея в виду создателя системы политического террора.
Таков метод Я. Буркхардта, создавший ему славу великого историка культуры и одновременно закрепивший за ним репутацию певца великих личностей, титанов. Какова в действительности его концепция?
В предисловии к "Фрагментам" издателем (племянником ученого) была изложена история лекционных курсов, читанных Буркхардтом по мировой истории и истории искусства. На первом этапе интерес ученого был сосредоточен на Средних веках. Грандиозный замысел охватывал эпоху от падения Рима, но из запланированных исследований были созданы и опубликованы при жизни лишь два, относящиеся к самому началу и к самому концу периода: "Эпоха Константина Великого" и самое прославленное сочинение Буркхардта – "Культура Италии в эпоху Возрождения".
В основу рассмотрения мировой истории Буркхардт положил три ключевых понятия, три "фактора" в их взаимодействии: государство – религия – культура. Первое относится к "земным формам жизни" в их отношении к силе и власти. Второе является "выражением вечной и неискоренимой метафизической потребности человеческой натуры". Культурой же мы "называем всю сумму процессов развития духа, которые происходят спонтанно и не претендуют на универсальное или обязательное для всех значение"[6].
На языке Буркхардта понятие "культура" очень близко, если не синонимично, понятию "цивилизация", поскольку резко противопоставлено "варварству", в отношении которого у культуры есть "королевское право на завоевание и порабощение"[7]. Принципиальную для Буркхардта соотнесенность понятий и их противопоставленность подтверждает один из первых фрагментов – "О границах культуры и варварства". Основная трудность для историка состоит "в освещении перехода от варварства к цивилизации", однако не исключена возможность и обратного перехода: "Стойкая запоздалая озлобленность, которая может уживаться с высокой культурой, способна в конечном счете преобразоваться в истинное варварство, связанное с упадком того или иного народа"[8].
Столь категоричный и (по-королевски) монологический ответ на актуальный (сейчас в особенности!) вопрос о праве и способах, к которым (высокоразвитая) культура может прибегнуть для своей защиты, не соответствует сегодняшней политкорректности. В свете идеи прогресса культура не может не сближаться с цивилизацией, не принимать образ иерархического восхождения по ступеням и степеням развития, однако сама идея прогресса для Буркхардта утрачивает безусловность. В одном из "Фрагментов" прямо сказано о том, что "так называемый прогрессистский способ рассмотрения истории"[9] им отвергнут, во всяком случае, рекомендовано осмотрительное отношение к идее прогресса.
Здесь-тο и возникает мысль о Ренессансе не только как эпохе, но как способности, вообще присущей высокоразвитой культуре, – "способности к ренессансом"[10].
Продуктивное возвращение ради возрождения – черта не только культуры, но и религии. Как бы опровергая представление о себе как о противнике христианства и стороннике сугубо языческого элемента в Возрождении, Буркхардт говорит о том, что согласно логике современной культуры искусство оказалось "навязчивым союзником религии", в образах которого она "утратила свой свет". Когда-нибудь это потребует очищения через возвращение, возрождение первоначальной чистоты. Но в отношении религии это будет не столько благотворный, сколько опасный процесс:
"...Придет время, когда <..> она возьмется за опасную во все времена реставрацию робкого, ушедшего в прошлого стиля – стиля иератического, который должен изображать в вещах только священное. Это стиль, отвлеченный от тотальности живого явления..."[11]
Буркхардт проговаривает мысль, достаточно для себя трудную. Для него такого рода продуктивный возврат к ранним формам есть свойство более присущее культуре и ренессансу, а не религии и реформации. Вот почему Ренессанс и Реформация (уже в качестве конкретно-исторических событий) для Буркхардта противоположны по своему смыслу. В первом случае происходит восстановление забытого. Во втором – уничтожение памяти-традиции ради демагогически провозглашенного возврата к единственному авторитету, Библии.
Реформации посвящено немалое число "Фрагментов". Да, благодаря "внедрению религии во внутреннюю жизнь человека" (а это основное "духовное последствие" Реформации) "душевное начало получило большее развитие", но при этом "неизбежно было утрачено и много наивной примитивной силы". Был подавлен "психологический опыт всех времен и народов"[12], произошел отказ от традиции, а результатом явился сухой рациональный догматизм.
В этом моменте – в оценке отношения Возрождения и Реформации как ключевых событий при начале Нового времени – прямым оппонентом Буркхардта выступил Конрад Бурдах. В заглавии его книги эти понятия поставлены рядом не для противопоставления, а для сближения: "Реформация. Ренессанс. Гуманизм"[13]. Бурдах принципиально иначе оценивает их соотношение. В своей небольшой книжке (составленной из двух лекций, прочитанных в 1910 и 1913 гг.) он несколько раз прямо возражает Буркхардту.
Наиболее принципиальное возражение вызывает "излюбленное со времен Буркхардта и Ницше определение “ренессансный человек", с восторгом принятое всеми богемными натурами, излюбленное фельетонистами в качестве историко-философского лозунга"[14]. В своем неприятии этого лозунга, лишенного для него нравственности, духа и веры, Бурдах как будто предвосхищает позицию А. Ф. Лосева. Но в отличие от последнего находит современный Ренессансу противовес не в платонизме, а в Реформации.
Смысл эпохи для Бурдаха заключен в единстве понятий: гуманизм – возрождение – реформация. В этом уравнении Ренессанс выступает не как новое язычество, а как "новая набожность"[15]. Именно поэтому, когда Бурдах ищет начало эпохи и ее первого деятеля, то находит его в образе Кола ди Риенцо, в 1347 г. на несколько месяцев захватившего власть над Римом и попытавшегося возродить его античное достоинство:
"...Риенцо упрекают в смешении преклонения перед античностью и христианско-аскетического вдохновения и трактуют его как ничтожного фантазера или даже глупца и душевнобольного. Именно это проникновение мистической восторженности в отношение к исчезнувшему античному великолепию в сочетании с таким же восторженным преклонением перед глубочайшими тайнами и дарами искаженного выродившейся церковью христианства и является подлинным жизненным источником всего этого времени"[16].
В этих двух классических и лишь сейчас впервые изданных по-русски книгах историк эпохи уточняет свое знание, а также получает возможность наглядно восстановить эволюцию наших взглядов и представлений о ней.