Дж. Бруно. Диалоги. О героическом энтузиазме. Изгнание торжествующего зверя. О сущности человека. О бытии и материи
БРУНО Джордано (1548–1600) – философ, космолог эпохи Возрождения, жертва римской инквизиции. Известен как натурфилософ, гелиоцентрист, выдвинувший значимые революционные теории. Философские и научные позиции Бруно сильно расходились с догматами церкви. Развивал неоплатонизм и пытался дать философскую интерпретацию учения Коперника в духе натурализма эпохи Возрождения. Целью философии Бруно считал познание не сверхприродного Бога, а природы, являющейся "Богом в вещах".
Основные труды: "О причине, начале и едином", "О бесконечности, вселенной и мирах", "Диалоги", "О героическом энтузиазме", "Изгнание торжествующего зверя" и др.
Диалоги
"Воздух, через который пробегают тучи и ветры, есть часть земли, так как под словом земля, по его мнению... надо понимать всю эту машину и весь организм в целом, который состоит из частей"[1].
"Если кто-либо находится на мачте... корабля, плывущего с любой быстротой, то он нисколько не ошибется в движении камня, гак как от прямой из точки на вершине мачты... до точки в основании мачты... ни камень, ни другой брошенный тяжелый предмет не отойдет"[2].
"Когда я был мальчиком и судил без философского умозрения, то считал, что так думать (речь идет об учении Коперника) – безумие, и полагал, что это учение выдвинуто было кем-нибудь в качестве софистической и хитрой темы и использовалось праздными умами..." Потом, "когда был новичком в вопросах умозрения", считал теорию Коперника ложной, и лишь позднее, в последние годы пребывания в монастыре, он стал считать ее сначала "правдоподобной", потом "просто правильной" и, наконец, "самою правильною"[3].
Движение, как вследствие внешней силы есть насильственное и случайное. Естественное – начало внутреннее, которое само по себе движет вещь куда следует[4].
"Нет никакого основания, чтобы бесцельно и без крайней причины неисчислимые звезды, являющиеся многочисленными мирами, даже большими, чем наш, имели бы столь незначительную связь единственно с нашим миром"[5].
"Главная способность мировой души – всеобщий ум, он же всеобщая физическая действующая причина; он наполняет все, освещает вселенную и побуждает природу производить как следует свои виды"[6].
"Он является внешней причиной по отношению к отдельным вещам; по отношению к материи он внутренний художник, потому что формирует материю и фигуру изнутри"[7].
"Сколь бы незначительной и малейшей ни была вещь, она имеет в себе части духовной субстанции, каковая, если находит подходящий субъект, стремится стать растением, стать животным и получать члены любого тела, каковое обычно называется одушевленным"[8].
Вещи, если они в действительности не обладают одушевленностью и жизнью, все же они обладают ими сообразно началу и известному первому действию"[9].
"Форма является не чем иным, как известными случайными расположениями материи"[10].
"Между всеми видами философии тот наилучший, который наиболее удобным и высоким образом выражает совершенство человеческого интеллекта и наиболее соответствует истине природы и, насколько возможно, сотрудничает с ней, угадывая естественным порядком... или устанавливая законы..."[11].
Духовная и телесная субстанции в конечном счете... сводятся к одному бытию и одному корню[12].
"Материя не является каким-то почти ничем, т.е. чистой возможностью, голой, без действительности, без силы и совершенства"[13], – писал он в диалоге "О причине, начале и едином".
"Материя в самой себе содержит все формы, она является источником действительности, вещью, из которой происходят все естественные виды, она производит формы из своего лона. Следовательно она, развертывающая то, что содержит в себе свернутым, должна быть названа божественной вещью и наилучшей родительницей, породительницей и матерью естественных вещей, а также всей природы и субстанции"[14].
"Мы не найдем постоянства природных форм, в идеальных отпечатках, отделенных от материи, ибо эти последние являются если не чудовищами, то хуже, чем чудовищами,– я хочу сказать – химерами и пустыми фантазиями"[15].
Материя столь совершенна, что она, как это ясно при правильном созерцании, является божественным бытием в вещах[16].
"Итак, вселенная едина, бесконечна, неподвижна. Едина, говорю я, абсолютная возможность, едина действительность, едина форма или душа, едина материя или тело, едина вещь, едино сущее, едино величайшее и наилучшее... Она нс рождается, ибо нет другого бытия, которого она могла бы желать и ожидать, так как она обладает всем бытием. Она не уничтожается, ибо нет другой вещи, в которую бы она могла превратиться, так как она является всякой вещью. Она не может уменьшиться или увеличиться, так как она бесконечна... Она не материя, ибо нс имеет фигуры и нс может ее иметь, она бесконечна и беспредельна. Она нс форма, ибо нс формирует и нс образует другого ввиду того, что она есть все, есть величайшее, есть единое, есть вселенная"[17].
Единая вселенная не может иметь ничего противоположного или отличного в качестве причины своего изменения"[18].
"Ничто не порождается в отношении субстанции и не уничтожается, если не подразумевать под этим изменения"[19]. "Вселенная и любая часть ее едины в отношении субстанции, а потому все бесконечное многообразие качеств и свойств, форм и фигур, цветов и сочетаний есть внешний облик одной и той же субстанции, преходящее, подвижное, изменяющееся лицо неподвижного, устойчивого и вечного бытия"[20].
"По ступеням познания, поднимаясь от самой низкой ступени природы до самой высшей, поднимаясь от физической всеобщности, которую познали философы, до высоты первообраза, в который верят богословы, если угодно, мы доходим наконец до первичной и всеобщей субстанции, тождественной со всем, которая называется сущим, основанием всех видов и различных форм"[21].
В едином материя сливается с формой, действительность не отличается от возможности. "В одном, которое в одно и то же время есть бездна и мрак, ясность и свет, начала совпадают"[22].
"И так как все формы находятся в нем, то, следовательно, к нему приложимы все определения, и благодаря этому противоречащие суждения оказываются истинными"[23].
"Природа нисходит к произведению вещей, а интеллект восходит к их познанию но одной и той же лестнице... Нисхождение происходит от единого сущего к бесконечным индивидуумам, подъем – от последних к первому"[24].
"Когда интеллект хочет понять сущность какой-либо вещи, он прибегает к упрощению... удаляется от сложности и множественности, сводя преходящие акциденции, размеры, обозначения и фигуры к тому, что лежит в основе этих вещей... Интеллект ясно этим показывает, что субстанция вещей состоит в единстве, которое он ищет в истине и в уподоблении"[25].
"Когда мы стремимся... к началу и субстанции вещей, мы продвигаемся по направлению к неделимости"[26].
"Кто хочет познать наибольшие тайны природы, пусть рассматривает и наблюдает минимумы и максимумы противоречий и противоположностей. Глубокая мудрость заключается в умении вывести противоположности, предварительно найдя точку соединения"[27].
"Бог движет все, он дает движение всему, что движется", "Бог есть субстанция, универсальная в своем бытии, субстанция, благодаря которой все существует; он есть сущность – источник всякой сущности, от которой все обретает бытие... Он – глубочайшая основа всякой природы"[28].
"Это деятельное начало не может быть другим, чем оно есть... и необходимым образом не может делать иначе, чем оно делает... Он – в вещах". "Глупо и дерзко называть природой то, что нельзя обнаружить ни в акте, ни в потенции вещей, и называть порядок вещей божественным, как будто бы природа и бог суть два противоположных начала"[29].
"От определенной и известной деятельности неизменным образом зависит определенное и известное действие"[29].
"Утверждение, что вселенная находит свои пределы там, где прекращается действие наших чувств, противоречит всякому разуму, ибо чувственное восприятие является причиной того, что мы заключаем о присутствии тел; но его отсутствие, которое может быть следствием слабости наших чувств, а не отсутствия чувственного объекта, недостаточно для того, чтобы дать повод хотя бы для малейшего подозрения в том, что тела не существуют"[31].
"Величайшие ослы мира (деятели Реформации), те, которые, будучи лишены всякой мысли и знаний, далекие от жизни и цивилизации, загнивают в вечном педантизме, по милости неба реформируют безрассудную и испорченную веру, лечат язвы прогнившей религии и, уничтожая злоупотребления предрассудков, снова штопают прорехи в ее одежде"[32].
"Господь отверз уста ослицы, и она заговорила. Ее авторитетом, ее ртом, голосом и словами укрощена, побеждена и попрана надменная, гордая и дерзкая светская наука и ниспровергнуто всякое высокомерие, осмеливающееся поднять голову к нему; ибо бог избрал слабое, чтобы сокрушить силы мира, вознес к вершине уважения глупое, так как то, что не могло быть оправдано знанием, защищается святой глупостью и невежеством и этим осуждается мудрость мудрых и отвергается разумение разумных"[32].
"Святые христианские доктора и раввины – это они унижали человеческий разум и утверждали суетность науки и знания. Это они перестали двигаться, сложили или опустили руки, закрыли глаза, изгнали всякое собственное внимание и изучение, осудили всякую человеческую мысль, отреклись от всякого естественного чувства и, в конце концов, уподобились ослам. Они не могли сорвать, как Адам, запретный плод с древа познания или похитить подобно, Прометею небесный огонь у Юпитера и зажечь им свет разума"[34].
"Духовное начало так же не может существовать без тела, как и тело, движимое и управляемое им, с ним единое, с его отсутствием распадающееся, не может быть без него".
"Единая духовная субстанция соединяется либо с одним видом тела, либо с другим и на основании разнообразия и сочетания органов тела имеет различные степени совершенства ума и действий. Когда этот дух или душа находятся в пауке, имеется определенная деятельность... соединенная же с человеческим отпрыском, она приобретает другой ум, другие орудия, положения и действия"[35]. Даже у самых одаренных животных не то телосложение, чтоб можно было иметь ум с такими способностями, как у человека[36].
"Что было бы если бы человек имел ум вдвое больше теперешнего и, деятельный ум блистал бы у него ярче, чем теперь, но при всем этом руки его преобразились бы в две ноги, а все прочее осталось бы таким, как и теперь? Скажи мне, разве в таком случае не претерпели бы изменение нынешние формы общения людей?.. Как в таком случае были бы возможны открытия учений, изобретения наук, собрания граждан, сооружения зданий и многие другие дела, которые свидетельствуют о величии и превосходстве человечества и делают человека поистине непобедимым триумфатором над другими видами животных? Все это, если взглянешь внимательно, зависит в принципе нс столько от силы ума, сколько от руки, органа органов"[37].
О героическом энтузиазме
"Может быть, я стою за запрещение священного установления природы? Не собираюсь ли я попытаться избавить себя или других от сладкого и любимого ига, возложенного нам на шею божественным провидением?.. Нет, нет, нс допустил господь, чтоб нечто подобное могло запасть мне в голову"[38].
"Итак, хотя мудрый видит все вещи в изменении, задача познания – уловить и установить за внешней изменчивостью вещей постоянство природных законов"[39]
"В процессе познания чувство поднимается к воображению, воображение – к рассудку, рассудок – к интеллекту, интеллект – к уму"[40].
"По сущности своей душа есть в боге, который и есть ее жизнь и при помощи умственной деятельности... соотносится к его свету и блаженному объекту"[41].
"Не все могут достигнуть того, чего могут достигнуть один-два человека, достаточно, чтобы стремились все; достаточно, чтобы всякий делал это в меру своих возможностей"[42]. Процесс познания бесконечен. Хотя человеческий ум "конечен в себе", он "бесконечен в объекте", ибо предмет познания – бесконечная вселенная. Человечество не сможет достигнуть абсолютного знания. "Оно никогда не будет совершенным в той степени, чтобы величайший объект мог быть познан, но лишь постольку, поскольку наш интеллект способен к познаванию; для этого достаточно, чтобы божественная красота представилась ему в том и в ином состоянии, соответственно тому, как расширился горизонт его зрения"[43].
"Умственная сила никогда нс успокоится, никогда не остановится на познанной истине, но все время будет идти вперед и дальше, к непознанной истине"[44].
"За трудом пусть следует приобретение". "Нужно, чтобы на свете существовали ремесленники, механики, земледельцы, слуги, пехотинцы, простолюдины, бедняки, учителя и им подобные, иначе не могли бы быть философы, созерцатели, возделыватели душ, покровители, полководцы, люди благородные, знаменитые, богатые, мудрые и прочие подобные богам"[5]. "Не следует брать во внимание такие желания, как желание подданных занять более высокое место и стремление простых сравняться с благородными",– писал он, видя в этом "извращение и смешение порядка вещей, в результате которого в конце концов на смену пришло бы некое среднее и животное равенство, как это случается в некоторых заброшенных и некультурных государствах"[46].
Изгнание торжествующего зверя
"Сама природа... есть не что иное, как бог в вещах"[47].
"Я с детства стал врагом католической веры... видеть не мог образов святых, а почитал лишь изображение Христа, но потом отказался также и от него, решительно отвергал почитание “святых образов”. Божество не только в ящерице и скорпионе, но и в луковице и чесноке присутствует действеннее, чем в какой-либо неодушевленной картине и статуе"[48].
"Только бессмысленные и глупые идолопоклонники... ищут божества, не имея о нем никакого представления, в останках мертвых и бездыханных предметов"[48].
"Молиться святым – вздор, потому что они не могут быть заступниками за нас"[50]. "Сколь несравнимо хуже тот культ, и насколько позорнее грешат те люди, что без всякой пользы и нужды... обоготворяют зверей и даже куда хуже, чем зверей... Ибо в конце концов их обожание дошло до людей смерт
ных, ничтожных, бесчестных, глупых, порочных, фанатичных, бесславных, несчастных, одержимых злыми духами, которые, и будучи живыми, ничего сами по себе не стоили да едва ли и мертвыми стали ценны"[51].
"Религиозные фанатики смертную казнь определят тому, кто будет исповедовать религию разума"[52].
"Всяк хвалит золотой век, когда люди были ослами, не умели обрабатывать землю, не знали господства одних над другими, когда один не понимал больше, чем другой, когда они ютились в подземельях и пещерах..."[53]. Человек на заре своего существования еще только начал выделяться из животного царства, "люди благодаря праздности были не доблестней зверей нашего времени, а, может, даже глупее многих зверей", "люди все более и более удалялись от звериного естества и благодаря усердному и настойчивому занятию все более приближались к божественному естеству"[54].
"Трудолюбие, промышленность, воинские упражнения и военное искусство, которыми поддерживаются мир и власть в отечестве, варвары побеждаются, укрощаются и приводятся к гражданской жизни и человечному общежитию, уничтожаются культы, религии, жертвоприношения и законы бесчеловечные, свинские, грубые и зверские"[55].
"Предназначенный для пользы человеческого общежития, закон должен существовать, дабы беззащитные ограждены были от власть имущих, слабые не угнетались сильными, низлагались тираны, назначались и утверждались справедливые правители и цари, поощрялись республики, насилие не подавляло разума, невежество не презирало науку, богатые помогали бедным, добродетели и занятия, полезные и необходимые обществу, поощрялись, поддерживались и развивались"[56].
В этом обществе, основанном на власти закона, не должно быть феодальных привилегий и преимуществ, "дабы бремя управления уравновешивалось достоинствами и способностями подданных, чтобы должности не распределялись сообразно степеням родства, благородству, титулам и богатству, но сообразно добродетелям, оплодотворенным подвигами"[57].
"Труд изобрел твое и мое... разделил и сделал собственностью одного или другого не только землю (данную всем живущим на ней), но даже моря и – того гляди – скоро даже и воздух. Не он ли положил предел чужой радости и сделал так, что то, чего было вдоволь для всех, стало в избытке у одних и в нехватке у других; отчего одни против своей воли стали жиреть, а другие умирать с голоду". "Злодеяний захватных и собственнических законов моего и твоего, по которым тот справедливее, кто более сильный собственник"[3].
"Церковь совершает грех, запрещая женщин, ибо с ними можно иметь дело, не впадая в грех, так как при этом соблюдается повеление бога. Чего
хотят эти невежественные попы? Нужно, чтобы, по крайней мере, у каждого была жена"[59].
"В ожидании своей смерти, своего превращения, своего изменения, да не будет он (человек) праздным и нерадивым в мире!"[60]
"Прочь от меня всякое безобразие, всякое безделье, неряшливость, ленивая праздность!"[61]
"Боги одарили человека умом и руками, сотворив его по своему подобию и одарив способностями свыше всех животных и свободой выбора. Но, конечно, эта свобода, если будет расходоваться праздно, будет бесплодной и тщетной... Поэтому-то провидение и определило человеку действовать руками, а созерцать умом так, чтобы он не созерцал без действия и не действовал без размышления"[62].
"Возьми Фортуну за волосы, ускоряй, если тебе это покажется нужным, бег ее колеса! Труд должен стать для человека высоким наслаждением"[63].
Бруно о сущности человека[64]
Себасто. Так что вы определенно думаете, что душа человека по своей субстанции тождественна душе животных и отличается от нее лишь фигурацией?
Онорио. Душа у человека в своем роде и в своем специфическом существе та же, что и у мухи, у морских устриц, у растений и любой одушевленной и имеющей душу вещи, так как нет тела, которое не имело бы в себе самом более или менее живой или совершенной связи с духом. Но этот дух роком или провидением, законом или фортуной соединяется либо с одним видом тела, либо с другим и, на основании разнообразия и сочетания органов тела, имеет различные степени совершенства ума и действий. Когда этот дух, или душа, находится в пауке, имеется определенная деятельность, определенные коготки и члены в таком-то числе, величине и форме; соединенная же с человеческим отпрыском, она приобретает другой ум, другие орудия, положения и действия. Допустим, если бы это было возможно (или если бы это фактически случилось), что у змеи голова превратилась бы в человеческую голову, откинулась назад и выросло бы туловище такой величины, каким оно могло стать за время жизни этого вида животных; допустим, что язык у нее удлинился, расширились плечи, ответвились руки и пальцы, а там, где кончается хвост, образовались ноги. В таком случае она понимала бы, проявляла бы себя, дышала бы, говорила, действовала и ходила бы не иначе, чем человек, потому что была бы не чем иным, как человеком.
Наоборот, и человек был бы не чем иным, как змеей, если бы втянул в себя, как внутрь ствола, руки и ноги, если бы все кости его ушли на образование позвоночника; так он превратился бы в змею, приняв все формы ее членов и свойства ее телосложения. Тогда высох бы его более или менее живой ум; вместо того чтобы говорить, он испускал бы шипенье; вместо того чтобы ходить, он ползал бы; вместо того чтобы строить дворцы, он рыл бы себе норы, и ему подходила бы не комната, а яма; и как раньше он имел одни, теперь он имел бы другие члены, органы, способности и действия. Ведь у одного и того же мастера, по-иному снабженного разными видами материала и разными инструментами, по-разному обнаруживаются устремления ума и действия.
Затем легко допустить, что многие животные могут иметь больше способностей и много больше света ума, чем человек (не в шутку говорил Моисей о змее, называя ее мудрейшим из всех земных животных); однако по недостатку органов они ниже человека, тогда как последний по богатству и разнообразию органов много выше их. А чтобы убедиться в том, что это истина, рассмотрим повнимательнее и исследуем самих себя; что было бы, если бы человек имел ум, вдвое больше теперешнего, и деятельный ум блистал бы у него ярче, чем теперь, но при всем этом руки его преобразились бы в две ноги, а все прочее осталось бы таким, как и теперь? Скажи мне, разве в таком случае не претерпели бы изменения нынешние формы общения людей? Как могли бы образоваться и существовать семьи и общества у существ, которые в той же мере или даже больше, чем лошади, олени, свиньи, рискуют быть пожранными многочисленными видами зверей и которые стали бы подвергаться большей и более верной гибели? И, следовательно, как в таком случае были бы возможны открытия учений, изобретения наук, собрания граждан, сооружения зданий и многие другие дела, которые свидетельствуют о величии и превосходстве человечества и делают человека поистине непобедимым триумфатором над другими видами животных? Все это, если взглянешь внимательно, зависит в принципе не столько от силы ума, сколько от руки, органа органов.
Себасто. А что ты скажешь об обезьянах и медведях, у которых, если не захочешь признать наличие рук, все же имеется орудие не хуже руки?
Онорио. У них не то телосложение, чтоб можно было иметь ум с такими способностями; потому что у многих других животных, вследствие грубости и низости их физического сложения, всеобщий разум не может запечатлеть такую силу чувства в подобных душах. Поэтому сделанное мною сравнение должно быть распространено на самые одаренные породы животных.
Себасто. А попугай разве не имеет органа, в высшей степени способного выражать какие угодно членораздельные слова? Почему же он тогда так тупо, с таким трудом и так мало может сказать, притом не понимая того, что говорит?
Онорио. Потому что он обладает не понятливостью и памятью, равноценной и сродной той, что имеется у людей, но лишь тем, что соответствует его породе; в силу этого он не нуждается, чтобы другие обучали его летать, отыскивать еду, отличать здоровую пищу от ядовитой, рождать, вить гнезда, менять жилище, чинить сто для защиты от плохой погоды и заботиться о нуждах жизни не хуже, а частью и лучше и легче, чем человек.
О бытии и материи[65]
Теофил. Итак, Демокрит и эпикурейцы, которые все нетелесное принимают за ничто, считают в соответствии с этим, что одна только материя является субстанцией вещей, а также божественной природой, как говорит некий араб, по прозванию Авицеброн, что он показывает в книге иод названием Источник жизни. Эти же самые, вместе с киренаиками, киниками и стоиками, считают, что формы являются не чем иным, как известными случайными расположениями материи. И я долгое время примыкал к этому мнению единственно потому, что они имеют основания, более соответствующие природе, чем доводы Аристотеля. По, поразмыслив более зрелым образом, рассмотрев больше вещей, мы находим, что необходимо признать в природе два рода субстанций: один – форма и другой – материя; ибо необходимо должна быть субстанциальнейшая действительность, в которой заключается активная потенция всего, а также наивысшая потенция и субстрат, в которой содержится пассивная потенция всего: в первой имеется возможность делать, во второй – возможность быть сделанным...
Никто не может помешать вам пользоваться названием материи по вашему способу, как, равным образом, у многих школ она имела разнообразные значения...
Итак, подобно тому, как в искусстве, при бесконечном изменении (если бы это было возможно) форм, под ними всегда сохраняется одна и та же материя,– как, например, форма дерева – это форма ствола, затем – бревна, затем – доски, затем – сиденья, затем – скамеечки, затем – рамки, затем – гребенки и т.д., но дерево всегда остается тем же самым,– так же и в природе, при бесконечном изменении и следовании друг за другом различных форм, всегда имеется одна и та же материя.
Гервазий. Как можно подкрепить это уподобление?
Теофил. Разве вы не видите, что то, что было семенем, становится стеблем, из того, что было стеблем, возникает колос, из того, что было колосом, возникает хлеб, из хлеба – желудочный сок, из него – кровь, из нее – семя, из него – зародыш, из него – человек, из него – труп, из него – земля, из нее – камень или другая вещь, и так можно прийти ко всем природным формам...
Ноланец утверждает следующее: имеется интеллект, дающий бытие всякой вещи, названный пифагорейцами и Тимеем подателем форм; душа – формальное начало, создающая в себе и формирующая всякую вещь, названная ими же источником форм; материя, из которой делается и формируется всякая вещь, названная всеми приемником форм.
Диксон. ...Формы не имеют бытия без материи, в которой они порождаются и разрушаются, из лона которой они исходят и в которое возвращаются. Поэтому материя, которая всегда остается той же самой и плодоносной, должна иметь главное преимущество быть познаваемой как субстанциальное начало, в качестве того, что есть и вечно пребывает. Все же формы в совокупности следует рассматривать лишь как различные расположения материи, которые уходят и приходят. Материя... по их мнению, есть начало, необходимое, вечное и божественное, как полагает мавр Авицеброн, называющий ее богом, находящимися во всех вещах...
Теофил. ...В самом теле природы следует отличать материю от души, и в последней отличать этот разум от его видов. Поэтому мы называем в этом теле три вещи: во-первых, всеобщий интеллект, выраженный в вещах; во-вторых, животворящую душу всего; в-третьих, предмет. Но на этом основании мы не будем отрицать, что философом является тот, кто в своей философии приемлет это оформленное тело, или, как я предпочел бы сказать, это разумное животное, и начинает с того, что берет за первые начала некоторым образом члены этого тела, каковы воздух, земля, огонь; далее – эфирная область и звезды; далее – дух и тело; или же – пустое и полное...
Диксон. Итак... Вы утверждаете, что, не совершая ошибки и не приходя к противоречию, можно дать различные определения материи.
Теофил. Верно, как об одном и том же предмете могут судить различные чувства и, одна и та же вещь может рассматриваться различным образом. Кроме того, как уже было отмечено, рассуждение о вещи может производиться различными головами. Много хорошего высказали эпикурейцы, хотя они и не поднялись выше материального качества. Много превосходного дал для познания Гераклит, хотя он и не вышел за пределы души. Анаксагор сделал успехи в познании природы, ибо он не только внутри ее, но, быть может, и вне, и над нею стремился познать тот самый ум, который Сократом, Платоном, Трисмегистом и нашими богословами назван богом.
...Имеется первое начало Вселенной, которое равным образом должно быть понято как такое, в котором уже не различаются больше материальное и формальное и о котором из уподобления ранее сказанному можно заключить, что оно есть абсолютная возможность и действительность. Отсюда не трудно и не тяжело прийти к тому выводу, что все, сообразно субстанции, едино, как это, быть может, понимал Парменид, недостойным образом рассматриваемый Аристотелем.
Диксон. Итак, вы утверждаете, что, хотя и спускаясь по этой лестнице природы, мы обнаруживаем двойную субстанцию – одну Духовную, другую телесную, но в последнем счете и та и другая сводятся к одному бытию и одному корню.