Августин: от риторики к патристике

Аврелий Августин (354–430), получивший при крещении имя Августин, родился в Тагасте, маленьком городке в одной из римских провинций на севере Африки. Классическая латынь Августина всегда звучала с африканским акцентом. Его отец был человеком небольшого достатка, по патрицианского происхождения. Мать истово исповедовала христианство.

Судя по этим сведениям, можно составить представление, что Августин родился в культурном промежутке: между имперской метрополией и провинцией, всегда остававшейся форпостом на границе с варварским миром; между языческой Античностью и уже набравшим силу христианством. Как будто волею судьбы и рождения Августин должен быть отмечен внутренней раздвоенностью, разорванностью. Таково время, но не таков характер Августина, твердый и цельный. В силу времени он не мог не испытать раздвоенности, но в силу характера он не мог бы жить раздвоенным, не мог оставаться в промежутке. Биография Августина – это история человека, достигшего вершин в одной культуре, неудовлетворенного достигнутым, ищущим и отрекающимся от себя прежнего ради нового бытия. Об этом и написана самая известная его, великая книга – "Исповедь" ("Confessiones").

Образование, начатое в родном городе, было завершено в столице провинции – Карфагене, где Августин останется преподавать ораторское искусство. К этому времени его мастерство ритора признано. Образованность Августина, хотя и ограничена латынью (греческий язык, по собственному признанию, он знал плохо), обширна, включает литературу, философию, науки. И здесь же приходит увлечение современной мистикой. Молодое христианство раздирают ереси. Самая распространенная из них, приобретшая сторонников едва ли не повсюду и претендующая на всемирность, – манихейство.

Основоположник учения – Мани, оспаривая звание истинного пророка у Иисуса Христа, утверждал равновесие сил добра и зла. Мрачная картина разорванного между светом и тьмой мира поражала воображение слушателей, и многочисленные проповедники вдохновенно рисовали картины грядущих потрясений и бед. Все было величественно и фантастично. Как скажет Августин в "Исповеди", "книги их полны нескончаемых басен о небе и звездах, о солнце и луне" (кн. V, VII), но на какое-то время эти "басни" увлекли и его самого. Он стал манихеем, за что был осужден матерью, правоверной христианкой, и даже изгнан из дома. Впоследствии его прозрение откроет путь для их примирения.

Сомнение в манихействе придет к Августину через науку. "Бредни Мани" слишком явно противоречили данным астрономии и математики, даже лучшие из проповедников учения оказывались людьми темными, не способными внятно ответить на вопросы выученика античных философов. Философия, заставившая Августина усомниться в ереси, готовит путь к его обращению. В это время распространено учение Плотина (III в.), который в развитие идей Платона возрождает мысль о единстве всего сущего, о мировой душе, одухотворяющей космос. Единое начало есть божественное благо и совершенство; это – источник света, проникающего все творение и лишь по мере своего убывания допускающего тень, грозящую миру злом и пороком. В отличие от мани- хейской, неоплатоническая картина мира не разрывается между светом и тьмой, но лишь временно и случайно затемняется при отдалении от источника света: "Это начало, этот высочайший ум представляет собой наивысшую первичную красоту. Он прекрасен во всей своей целости, во всем своем объеме; в нем нет ни одного пункта, которому не была бы присуща такая же красота. И кто мог бы отрицать эту красоту ума?"^[1]

У Плотина языческие боги есть уже не столько творцы, сколько первые и идеальные созерцатели этого всеобщего источника бытия: "...даже сам Зевс – этот старейший из богов, как начало и вождь их всех, первый шествует в созерцании того сверхчувственного мира..."^[2]. Благой источник сущего открывается и просветленной душе, допущенной к созерцанию. Это уже прямой шаг к христианской вере, основанной на любви. Ее обретение представлено в "Исповеди": "Ясно сознаю я, Господи, что люблю Тебя: тут сомнений нет. Ты поразил сердце мое словом Твоим, и я полюбил Тебя; и небо и земля и все, что на них – вот они со всех сторон твердят мне, чтобы я любил Тебя..." (кн. X, VI).

Христианство потребовало духовного перерождения. Оно было подготовлено философией, но осознается как форма, высшая по отношению к ней, требующая безусловной веры. Манихейство отвергнуто как пустые бредни, не выдержавшие испытания научным знанием, однако и оно бледнеет теперь, как ложный свет: "Я отбросил уже лживые предсказания и нечестивые бредни математиков. Да исповедует душа моя из самых глубин своих Твое милосердие ко мне, Господи!" (кн. VII, VI).

Обращение совершилось, когда Августину было 33 года. К этому времени он уже четыре года живет в Милане (Медиолануме), который был местом пребывания императора Феодосия. Здесь у него должность ритора, оставленная им в конце 80-х гг. IV в., после чего Августин возвращается в Северную Африку, в город Гиппон, где сначала пресвитером, а потом епископом (395) пребывает до конца жизни. Он проводит свои дни в благочестии и трудах на пользу бедных. Августин отдает им все, что имеет, а когда средств недостает, жертвует даже серебряной церковной утварью.

В своих богословских сочинениях он отстаивает чистоту веры против уже многочисленных ересей, в том числе и той, которой сам отдал девять лет жизни. Хотя, полагают, принятый манихеями ветхозаветный принцип "Мир лежит во зле" наложил отпечаток на все мировоззрение Августина и сказался той легкостью, с которой он откликается на известие о разрушении вестготами Рима в 410 г. Он пишет "О Граде Божием" книгу, ставшую основополагающим трудом патристики для всего Средневековья. Есть два града, столь же различные между собой, как и та любовь, которой они сотворены: земной град, характеризуемый любовью каждого к себе, простираемой вплоть до презрения к Богу, и Божий, основная черта которого – любовь к Богу, простираемая вплоть до презрения к себе. Что же жалеть о разрушении града земного?

"Исповедь" – не богословская, а личная книга, что видно по ее названию, и как таковая она всегда оставалась в числе самых читаемых. Но что значит личная? С "Исповедью" нередко связывают открытие "уникальной, неповторимой человеческой личности". На что современный исследователь Л. М. Баткин отвечает со всей категоричностью: "...ничего подобного! Ни “психологизма”, ни идеи “неповторимой личности”"^[3].

Но разве не сказано автором, Августином, что в "Исповеди" он "обратился к природе души" (кн. IV, XV)? Так, но к природе души в ее Божественной всеобщности, отыскивая и обретая то, что соединяет всех, всем присуще, и отрекаясь от земной любви к самому себе в своей отдельности и особенности.

Современный читатель, открывая эту книгу, неизбежно начнет читать ее не в том жанре, в каком она написана: он воспринимает ее в ряду многочисленных сегодня автобиографий. Как будто бы он прав, ибо что такое история жизни, как не автобиография? И здесь есть детство, учение, поиск жизненного пути, однако подсказывающий осознание его не как земного, а уводящего к вратам Божьего Града. Это осознание делает все происходившее до тех пор досадным блужданием, которое лучше бы было позабыть и которое если заслуживает рассказа, то лишь в назидание другим. Хотя не с этой дидактической целью прежде всего пишется книга: она не для других, а для себя, отказывающегося от своего Я, исповедующегося перед Богом.

Но она все же звучит как проповедь вследствие своей абсолютной исповедальной искренности, без которой невозможна молитвенная обращенность к Богу. В современных автобиографиях мы часто читаем, что автор хотел бы представить свою книгу исповедью, т.е. не просто изложением фактов, но историей формирования личности. Автобиография приходит к исповеди, превращается в нее. Однако то, что начинается как исповедь, резко уходит от автобиографического, взмывает над земной жизнью, которая есть лишь повод для раскаяния и покаяния. Настоящая жизнь начинается в презрении к себе отдельному и в любви к Богу, как всеобщей душе. То, что для себя есть исповедь, для Бога – молитва, для других – благой пример и проповедь обращения.

При этом у Августина нет ощущения, будто он жертвует индивидуальностью, скорее всего потому, что само это понятие для него и сто эпохи еще нс существует. Это мы сегодня, читая его "Исповедь" и мысленно переносясь в его ситуацию, осознаем, что в приобщении ко всеобщему должны были бы отказаться от столь дорогой нам особенности. Нам бы пришлось поменять состав души, если бы, повторяя путь Аврелия, становящегося Августином, мы решились бы предать забвению как нечто незначащее и ненужное все пережитое, "память сердца". Августин видит это иначе: жизнь до обращения не была исполнена духовного смысла, значит, в ней не было души, а следовательно, и того, что мы назвали бы личностью. И в ней не было ничего особенного, напротив, он был как все, как все необращенные. Он слепо соучаствовал в их жизни, так же, как в отрочестве соучаствовал в разорении соседского сада. Это было лишь мнимое бытие, а истинная жизнь души начинается с ее обращения.

Так что автобиографические подробности для Августина относятся не к неповторимо личному опыту, а к бездушной стадности существования. Античный полис давал смысл всеобщей гражданской жизни, утратившей его с крушением земного града. Теперь выбор, который осознает человек на пределе Античности – между бездушностью всеобщего здесь и всеобщностью души там, в Боге. "Исповедь" Августина подсказывала выбор ищущему и отчаявшемуся.

Сам он умер в 430 г. там, где и жил в трудах последние 40 лет – в Гиппоне, осажденном вандалами, варварским племенем, которое через четверть века (в 455 г.) подвергнет новому, еще более страшному разрушению Рим, чем и оставит о себе память в истории.

Круг понятий и проблем

Манихейство: свет и тень, добро и зло, космос и хаос.

Неоплатонизм: божественное благо, сверхчувственный мир, мировая душа, первичная красота.

Задания для самоконтроля

1. Охарактеризуйте Феодосия, Мани, Амвросия, Плотина.

2. Дайте характеристики следующим жанрам: автобиография, исповедь, молитва, проповедь.