Восток на перепутье

Все только что изложенное подспудно ощущалось в XIX-XX вв. на отстающем и лишенном преимуществ в развитии консервативном и статичном Востоке. И, разумеется, нельзя сказать, чтобы подобные ощущения оставляли Восток равнодушным, особенно после того, как он стал подвергаться масштабному и всестороннему процессу вестернизации. Этот процесс нес Востоку не столько огорчения, сколько немалое количество заведомых преимуществ, начиная от обилия товаров и весьма полезных новшеств, способных резко улучшить повседневный уровень жизни и кончая, пусть не всюду, потоками нефтедолларов, которые позволяли выбирать лучшее из всего обилия товаров и новаций.

Постколониальный Восток, конечно, не мог оставаться таким, каким он был до интенсивной колониально-капиталистической экспансии, потому что весь неевропейский уже был втянут в систему глобального рынка со всеми вытекавшими из этого последствиями, вынуждавшими страны Востока к определенной степени трансформации в сторону западной модели развития. Между тем сопротивление такого рода трансформации было, пусть даже не везде одинаково заметное и энергичное. Его стоит считать вполне естественным для нормального социополитического организма. Практически это означало, что в каждом регионе, в каждой из стран Востока, да и в любой неевропейской стране, складывалось свое соотношение сил между теми, кто ощущал и сознавал необходимость перемен ради выживания и направлял свои усилия к тому, чтобы оптимально приспособиться к новым условиям жизни, и теми, кто ни при каких обстоятельствах не желал изменений и решительно им сопротивлялся.

пример

Японию и Афганистан можно считать альфой и омегой, своего рода символами, олицетворением обеих тенденций, крайними точками достаточно обширного диапазона вариантов, продемонстрированного Востоком.

Противоборство обеих тенденций существовало и внутри каждой страны, что было нормой для Востока в XX в., причем оно еще более усилилось после деколонизации. В ряде случаев его результатом стала нейтрализация противостоявших друг другу импульсов. И хотя противоречивые импульсы временами менялись местами, порой даже рождая мощные вспышки, сама по себе постоянная ситуация противоборства рождала синдром внутренней политической слабости, неуверенности и шатаний, колебаний в выборе пути для новых, да и не новых государств. Это был все тот же вакуум политической силы. Суть его достаточно долгое время сводилась к тому, что у власти нет серьезной и надежной опоры в стране, как нет никакой уверенности в том, что народ готов ее поддержать. Соответственно отсутствовал и политический иммунитет, а это значит, что на политический выбор страны было достаточно несложно повлиять извне. Как уже отмечалось, решающим в подобных условиях становился внешний фактор. Под сильным внешним воздействием большинство стран Востока и делало в середине XX в. выбор судьбы, выбор пути.

Каждый знает, что такое выбор, особенно серьезный, судьбоносный, единственный в своем роде. Сделать его непросто. Правильное решение дается не всем и не всегда, особенно когда есть весомые "за" и "против" в любом из вариантов выбора. Для стран постколониального Востока выбрать западный капиталистический путь и открыть двери частной собственности, включая иностранную, и свободному рынку означало обрести поддержку метрополии и вчерашней колониальной администрации, получить необходимую финансовую, техническую и иную помощь. В то же время это означало длительное и достаточно унизительное, даже беспомощное существование под давлением структурно чуждой силы (синдром неоколониализма) и в большинстве случаев требовало в какой-то мере пожертвовать традициями, а то и религиозно цивилизационной и национально-культурной идентичностью, т.е. жить уже не так, как жили предки. И хотя сложность ситуации и степень зависимости при этом сильно варьировали (одно положение в Индии, другое - в Африке), чем-то жертвовать в обмен на успехи в развитии по капиталистическому пути так или иначе приходилось всем. Как известно, несмотря на это, многие страны Востока твердо избрали именно такой путь, бескомпромиссно следовали ему и, как правило, за несколько десятилетий уже немалого достигли. Практически это означает, что страны, сделавшие подобный выбор, оказались в поле идеологически-политического напряжения Запада, его образа жизни.

Существовал и иной выбор, сделав который можно было сохранить привычную структуру, но при этом, как тогда казалось, тоже преуспеть в развитии. Этот выбор был притягателен тем, что страна решительно отказывалась от ненавистного капитализма и сохраняла традиционные для Востока нормы эгалитарного коллективизма с авторитарной властью при жесткой, но привычной социальной дисциплине населения. Правда, при этом не было места ни экономической, ни вообще какой-либо иной свободе, без чего немыслим свободный рынок. Но зачем нужен этот рынок с его неведомыми населению правами и свободами, если можно обойтись и без него, как о том свидетельствовал опыт стран марксистского социализма, прежде всего могущественного Советского Союза, который как раз и являлся символом Востока и, как многим тогда казалось, демонстрировал успешное противостояние буржуазно-демократическому Западу.

Марксистский социализм в его псевдонаучной упаковке и с его вполне зримыми тогда, в середине XX в., достижениями был весьма привлекателен для многих интеллектуалов Востока, активно искавших выход для своих стран из кризисного тупика. Преимущество его, помимо прочего, состояло в том, что идеологический заряд утопической доктрины был очень схож с привычными эгалитарными утопиями народных масс и тем самым хорошо на них воздействовал, бил, что называется, в самую точку. Богатые собственники и собственность как таковая, если они не были обусловлены силой власти, ставились под сомнение, особенно в их не слишком-то уважавшейся на Востоке индивидуальной частной форме, что явно импонировало населению, воспитанному во многих странах Востока на эгалитарных утопиях. Преимуществом было также то, что марксистско-социалистический выбор не требовал радикального переустройства структуры. Достаточно было отнять имущество у обнаглевших собственников и раздать его неимущим - и все преобразования, к удовольствию большинства, на этом завершались. Далее восстанавливалась привычная норма, разве что несколько более жесткая, чем прежде.

Итак, сложившееся в мире еще до Второй мировой войны и затем резко усилившееся, поляризовавшееся противоборство в рамках временами изменявших свою конфигурацию полей политического и идеологического напряжения настоятельно требовало от деколонизовавшегося Востока определить свои позиции, сделать свой выбор. Этот выбор определялся многими факторами. Сложность была в том, что факторы действовали в разных направлениях, опирались в различных странах на противостоявшие друг другу тенденции и в силу этого нередко взаимно нейтрализовались, вследствие чего возникал вакуум политической силы. Тем самым на передний план выходили факторы субъективные, будь то случай, стечение обстоятельств, решение группы активных деятелей и т.п. Все эти субъективные факторы, в свою очередь, были весьма подвержены влиянию со стороны, обретали потенции под воздействием тех самых полей напряжения, о которых шла речь. Именно так решилась в свое время и наша судьба, судьба России, которая всегда была как бы между Востоком и Западом, потом в результате неимоверных усилий стала сближаться с Западом, после чего усилиями большевиков вновь была силой повернута лицом к Востоку.

Историческое несчастье России, намертво застывшей в советском эксперименте и в конечном счете надорвавшейся в попытке навязать свою несчастливую судьбу всему остальному миру, внесло вклад в расстановку сил и определение сфер влияния полей напряжения. В послевоенном мире очень многие на Востоке, не подозревая о трагической судьбе россиян, с готовностью начинали идти по ее пути. Правда, после неизбежного крушения СССР они вынуждены были пересмотреть свои позиции.

Говоря о постколониальном Востоке на перепутье, следует обратить внимание еще на один аспект проблемы. Выбор западного буржуазного пути давал в целом однотипные результаты, хотя они и варьировали в зависимости от потенциала страны, ее исходного уровня и возможностей. Выбор марксистско-социалистического пути означал выход на зыбкую почву уже не вариантов, а экспериментов, что вело к непредсказуемым и существенно различающимся результатам. Конечно, в чем-то общем и главном они тоже были однотипны, так как ни один из экспериментов к добру не привел. Но в остальном различия были весьма существенны. Одни режимы оказывались жесткими, другие более умеренными, третьи вообще отходили от догмы марксизма и искали истину в создании идейно-институциональной смеси из марксизма и социализма иных типов, прежде всего исламского. Даже в официальной марксистской лексике такой диапазон различий нашел отражение ("страны социализма" и "страны социалистической ориентации"), хотя на деле разница была много более ощутимой и существенной и, главное, гораздо сильнее связана с цивилизационным фундаментом соответствующих стран, нежели то могло быть воспринято догматикой истматовского марксизма.

Цивилизационный фундамент в процессе выбора в условиях вакуума силы и постоянно действовавшего поля напряжения в том или другом его варианте сыграл настолько существенную роль, что целесообразно учитывать именно его в первую очередь при рассмотрении конкретных ситуаций в различных странах современного постколониального Востока. Сделать серьезный судьбоносный выбор, как упоминалось, нелегко. История показала, что было совершено немало роковых ошибок, которые затем приходилось исправлять. Это коснулось многих стран и народов Востока, хотя затронуло различные их группы, порой целые регионы, по-разному. Выше об этом уже было сказано, причем в меру возможности достаточно подробно. Обратим теперь внимание на некоторые общие закономерности процесса выбора пути для каждого из крупных регионов Востока. Наряду с учетом таких внешних факторов первостепенной важности, как поле напряжения и вообще воздействие извне, постараемся выяснить роль пока еще не подвергавшихся специальному анализу факторов внутреннего характера, таких как национализм и религиозный фундаментализм.