Южная Азия и проблемы политической культуры

Страны региона, о котором идет речь, различны. Они достаточно очевидно распадаются на две группы - индо-буддийскую (Индия, Шри-Ланка, Непал, Бутан) и исламскую (Пакистан, Бангладеш). Хотя у обеих групп общие этногенетические и цивилизационные корни (пусть не совсем общие, ибо исламизация принесла кое-что свое там, где она одержала верх, т.е. в Пакистане и Бангладеш), разница между ними бросается в глаза. Индо-буддийская группа демонстрирует завидную политическую стабильность. Там, где англичане стремились передать в качестве основы вестминстерскую модель парламентарной демократии (Индия и Шри-Ланка), власть устойчива, а правительства приходят на смену друг другу в цивилизованном порядке, т.е. в результате свободных многопартийных выборов. И пусть эти выборы не вполне адекватны европейским, главная их идея все же реализуется достаточно убедительно. В малых странах (Непал, Бутан), где цивилизационный уровень ниже, а парламентарная демократия пока развита недостаточно, ситуация несколько иная, но тоже отличается стабильностью. Зато в группе исламских стран политическая нестабильность является фактически нормой.

Почему так? Ведь в конечном счете и пакистанцы, и тем более бенгальцы в Бангладеш - те же индийцы, разве что исламизованные за последние несколько столетий. Если рассмотреть указанную странность на фоне всех остальных в основном уже охарактеризованных исламских республик, нельзя не заметить, что в подавляющем большинстве случаев нормой здесь является именно политическая нестабильность. Монархии, такие как Марокко, Иордания, страны Аравии, напротив, демонстрируют стабильность. Создается стойкое впечатление, что республиканский строй исламским странам решительно противопоказан. Существует некая фиксируемая несовместимость ислама и республиканской демократии. Не то чтобы исламские страны и народы были в принципе против республики. Но коль скоро есть республика - есть и перевороты. Это, конечно, не означает, что перевороты не свойственны монархиям. Ими насыщена история практически любой исламской страны в прошлом. Тем не менее современная история мира ислама жестко фиксирует политическую нестабильность именно в республиках, тогда как монархии по сравнению с ними стабильны.

Этот факт заслуживает особого внимания в нашем случае, когда речь идет о сопоставлении исламских и неисламских политических структур в рамках одного в значительной степени гомогенного в цивилизационном плане региона Южной Азии. Условия сопоставления делают анализ достаточно чистым в логическом плане и заставляют придти к выводу, что политическая культура ислама воспринимает республиканский строй как своего рода нелегитимную или не вполне легитимную систему власти. В принципе такое отношение естественно и закономерно именно для исламской религиознокультурной традиции, в рамках которой правоверные издревле управлялись сакрализованными правителями, в чьих руках со времен пророка концентрировалась вся власть, как религиозная, считавшаяся первой, основной и главной, так и политическая, в некотором смысле бывшая ее следствием, во всяком случае, чем-то вторичным.

Вполне вероятно, что свою роль здесь сыграло и еще одно обстоятельство, тесно связанное с первым. Пророк и ведомые им бедуины, а после его смерти и все полукочевое воинство правоверных под водительством халифов, являли собой крайне напористую силу. Собственно говоря, весь мир ислама, во всяком случае на первых порах, в период халифата Омейядов, в отличие от иных религиозно-цивилизационных регионов, будь то индо-буддизм, китайское конфуцианство или христианство, создавался только или преимущественно за счет силового нажима.

Говоря проще, тех, кто пришел к власти, опираясь не на силу, а на некую комбинацию чисел, т.е. на голоса избирателей, просто не за что, по мнению мусульман, уважать. А вот силу в мире ислама всегда по традиции уважали и уважают и, видимо, долго еще будут уважать в первую очередь и в наибольшей степени, что, собственно, и делает опирающихся на нее правителей легитимными в глазах правоверных. Поэтому-то голоса и парламентарные демократические нормы не могут служить препятствием для любого, кто ощущает за собой какую-то силу, чаще всего военную, и соответственно совершает переворот.

В то же время для политической культуры, воспитанной на иных принципах, в частности религиозно-общинных и религиозно-кастовых, т.е. на индо-буддийский манер, ситуация выглядит и расценивается совершенно иначе. Здесь, как и на большей части остального мира, если даже не повсюду, тот, кто заслуженно, по традиции, чаще всего к тому же опосредованной высоким социополитическим статусом, почитается народом и заслуживает такого почитания, тот и достоин власти, и оказывается у власти. В Индии это решалось элементарно в силу варно-кастовых привилегий меньшинства, в мире буддизма преимущественную роль играли аристократические слои, традиционно причастные к правящей элите.

И поскольку претендующими на власть в республиках были прежде всего выходцы из высших каст или из традиционной правящей верхушки, то неудивительно, что республиканский строй, а с ним и вся либерально-демократическая буржуазная система власти, восходившая к антично-буржуазным западным стандартам, оказывались вполне приемлемыми. Во всяком случае, отторжения не вызывали и не вызывают. Соответственно традиционная политическая культура здесь стала функционально и духовно близкой традициям парламентарной культуры англичан, что и сыграло свою роль в усвоении странами Южной Азии этих чуждых ей западноевропейских традиций.

пример

Правда, англичане сумели привить свои вестминстерские нормы и другим бывшим колониям, например Египту, где парламент на многопартийной основе функционирует давно и устойчиво. Но при всем том парламент в Египте - не столь уважаемый политический институт, как в Южной Азии. Поэтому и перевороты в Египте достаточно часты. В этом смысле нет принципиальной разницы между Египтом и Пакистаном, равно и давно знакомыми с демократией по-британски.

Напрашивается еще один вывод, вытекающий из только что сделанных дополнительных пояснений. Современные исламские монархии стабильнее республиканских исламских режимов не потому, что в них нет парламентов. Они там могут быть и даже часто бывают. Монархические режимы сильнее парламентарных потому, что опираются не только и не столько на закон, на по-европейски понимаемое право, источником которого считается и должен быть народ, сколько на волю правящего лица. А это и есть то, о чем уже шла речь. В исламской традиционной структуре уважается сила и ее носитель, будь то марокканский король или иракский диктатор, а то и какой-нибудь генеральный секретарь, ставший несменяемым президентом. И хотя всем им при случае тоже может быть противопоставлена сила рвущегося к власти кандидата в монархи, диктаторы, генсеки и президенты, свергнуть его, как правило, значительно труднее, чем опирающееся на парламент обычное, тем более не устоявшееся еще демократическое правительство.

пример

Конечно, перевороты случаются отнюдь не только в исламских странах. Они частый гость и в неисламской Африке, и в Латинской Америке. Но важно обратить внимание на то, что оба эти региона очень близки к миру ислама в генетическом родстве основной части населения с первобытностью или полупервобытностью. И если принять, что ислам родился именно на основе полупервобытного быта бедуинов и потому в отличие от других великих цивилизаций, которые складывались медленно и на основе предшествовавших им столетий достаточно высокой культуры, не мог похвастать весомой историей собственной культуры, во всяком случае бедуинской, то ситуация станет абсолютно ясной.