Разум и откровение

Если философия – это отвлеченное познание абсолютного, а религия – живое взаимодействие с абсолютным, то философия не может быть поставлена выше религии. Однако кто с этим спорил? Истолкование религии как низшей ступени философского сознания связано с авторитетом великого мыслителя Гегеля.

В то же время собственная диалектика этого философа опровергает такое представление.

Философия относится к религии, как чистая мысль к живому единению, т.е. как отвлеченно-общее начало к конкретному единству. Последнее, в силу диалектического закона, с одной стороны, предшествует отвлечению, но, с другой – следует за отвлечением. В отношении к первоначальному единству отвлеченное познание будет отчасти составлять высшую ступень развития, но это – ступень односторонняя, на которой нельзя остановиться: отвлеченнообщее начало все-таки должно снова возвратиться к конкретному единству, которое, представляя высшее сочетание противоположностей, является венцом развития.

Б. Н. Чичерин прослеживает ход философской мысли Гегеля. Немецкий философ начал с отвлеченно-общего принципа, с чистой логики, а потому должен был закончить тем же: в этом состоит самая существенная его ошибка. Однако по внутреннему смыслу его системы конкретное должно быть поставлено выше абстрактного, следовательно, религия выше философии, а не наоборот.

Поводом к этому неверному выводу Гегеля послужило то, что религия, по его мнению, выражает абсолютное не в соответствующей ему форме чистой мысли, а в низшей форме образов и чувств. Философия же устраняет всю эту постороннюю примесь и понимает абсолютное в его чистоте. Но если религия не ограничивается одною чистою мыслью, а присоединяет к ней образы и чувства, то это происходит именно от того, что она охватывает собою не одну только сторону или способность человеческой души, а все в совокупности.

Человек всем своим существом стремится к общению с Богом. Все силы его души соединяются в этом акте, который возносит его к верховному началу всякого бытия и поэтому самому представляет высшее, что есть в человеческой природе, по крайней мере в области чисто идеальных отношений, ибо еще выше должно быть поставлено реальное осуществление идеи, или, говоря религиозным языком, деятельность на пользу ближних во имя Бога.

Однако если философия относится к религии, как отвлеченное начало к конкретному, то не следует ли из этого, что первая часть должна получать закон от последней, как отдельная часть, получающая закон от того целого, к которому она принадлежит? По-видимому, живое отношение может дать более, нежели отвлеченная мысль, и то, что оно дает, имеет такую полноту и такую непосредственную связь с предметом, о каких философия никогда не может мечтать. Отсюда можно заключить, что только посредством живого общения с Богом мы можем получить истинное богопознание, между тем как отвлеченный разум, будучи оторван от живого источника, принужден довольствоваться метафизическим остовом абсолютного Существа, неспособным дать истинное понятие о предмете.

Действительно, такой взгляд можно обнаружить у представителей богословской школы. Они видят в религии единственный источник богопознания, а на философию смотрят, как на пустую игру человеческого ума, который хочет собственными усилиями достичь истины, но приходит к тому, что запутывается в огромной паутине противоречий. Философия, по мнению этих авторов, должна заимствовать свои начала от богословия. Средневековые схоластики прямо называли философию служанкой богословия, и в наши дни религиозные мыслители нередко полагают, что только вера может быть источником истинного знания.

В одностороннем логическом развитии мысли приверженцы таких школ видят нарушение цельности человеческих воззрений. Они требуют, чтобы разум возвратился к тому живому источнику, вне которого наука превращается в мертвый схематизм. Религия, как считают они, не может пребывать в отдельном уголке человеческой души, оставляя возле себя место другим, чуждым ей элементам. Она охватывает человека целиком, и только отдаваясь ей вполне, человек может обрести утраченное им внутреннее единство.

Б. Н. Чичерин полагает, что такой взгляд заключает в себе некоторую долю истины, но он в еще большей степени выражает непонимание существа человеческого духа и взаимного отношения различных сто элементов. Та внутренняя цельность человека, которая требуется этим учением, составляет не более как первую ступень развития; в ней выражается то первоначальное единство, которое служит точкой отправления для человеческого духа, но на котором человек не может остановиться. Высшею затем ступенью оказывается самостоятельное развитие отдельных элементов. Это не насильственное отторжение ветвей от общего ствола, а выражение истинного существа духа, того присущего ему абсолютного начала, в силу которого каждая отдельная его сторона способна сделаться источником самобытной жизни и развиваться чисто изнутри себя.

Общая связь всех этих сторон неизбежно приводит их к высшему единству; но это новое единство водворяется не насильственным подчинением их внешнему для них авторитету, а собственным их внутренним развитием. И в этом единении должна сохраняться самостоятельность каждого. Конечное единство представляет собой не простое возвращение к первоначальной точке отправления, а высшую ступень, которая совмещает в себе всю полноту и разнообразие жизни. Здесь Чичерин вновь постулирует истину: развитие высшего элемента не уничтожает самостоятельности низших. Это положение имеет силу в особенности для духа, ибо жизнь духа состоит именно в свободном соотношении его элементов.

Философия имеет свои пути познания и свои доказательства, совершенно отличные от религии. Философия не может ссылаться на авторитет, па живое общение, на внутреннее или внешнее откровение. Для нее религия составляет предмет исследования, а не источник познания. Точкой отправления для нее может быть единственно она сама, т.е. человеческий разум с его неизменными законами и присущим ему понятием абсолютного, к которому он необходимо сводит все относительное. Для философа не существует иного орудия, кроме логики, или, что то же самое, диалектики, которая составляет высшее развитие логики.

Всякое доказательство настолько имеет для него силы, насколько оно представляется ему логически необходимым. Вследствие этого самые религиозные начала тогда только признаются философом, когда они прошли через горнило логического испытания. Тот философский элемент, который составляет существенную часть всякой религии, не принимается философом на веру, но исследуется им па основании начал собственной его науки и усваивается им единственно тогда, когда он соответствует законам человеческого разума.