Военная проза

Общий спад, наступивший к концу 1930-х гг., прервет война и связанная с ней новая нравственная атмосфера, рождение общественных надежд на духовное освобождение. Простая, но емкая формула этой трагической поры – поэтическая строка Давида Самойлова про "сороковые, роковые", про войну, которая "для поколенья // Что-то вроде искупленья / За себя и за страну". Годы испытаний и побед наполнят послевоенное время "предвестием свободы" (Б. Л. Пастернак), что станет стимулом перемен в социокультурной ситуации, значение которых определится только со временем.

Как и в начале литературной эпохи, в годы войны особое значение обретают публицистика, очерки, рассказы: сотни стремительных статей И. Г. Эренбурга, сталинградские очерки В. С. Гроссмана, "Письма к товарищу" (1941–1944) Б. Л. Горбатова, которые Константин Симонов назвал "вершиной публицистики военных лет", рассказы А. Н. Толстого, А. П. Платонова, Л. С. Соболева, М. А. Шолохова.

Прямым откликом на трагические события войны, "когда слово поэта было равносильно меткому выстрелу по врагу"^[1], стала героико-романтическая повесть, создававшаяся по горячим следам событий. Так, в июле 1942 г., в тот трагический момент, когда Красная Армия отступала к Дону, а затем к Волге, Василий Семенович Гроссман (1905–1964) начал печатать в "Красной звезде" роман "Народ бессмертен", а повесть Бориса Леонтьевича Горбатова (1908–1954) "Непокоренные" об оккупированном немцами Донбассе появилась на страницах "Правды" уже в 1943 г. Кладя в основу повествования событие, факт, не успевшие стать историей, авторы героической повести стремились к обобщению большого масштаба, созданию крупномасштабных образов, претендовали на "вселенский" охват событий, творили синтез документальной летописи, героической эпопеи и лирической исповеди. В прозе военных лет возродились традиции героической повести начала 1920-х гг. ("Падение Даира" А. Г. Малышкина, "Партизанские повести" Вс. В. Иванова, "Железный поток" А. С. Серафимовича).

Конкретные события обретали в героико-романтической повести характер схватки двух миров. На первый план выдвинулся обобщенный образ народа или конкретного лица, олицетворяющего народ. Приподнятость, отсутствие снижающей детализации в изображении обстоятельств, их романтическое пересоздание в духе народных сказаний придают конфликту эпический размах. Таково единоборство солдата Игнатьева с немецким танкистом ("Народ бессмертен" В. С. Гроссмана) или битва танкового экипажа Т-203 с врагом ("Взятие Великошумска" Л. М. Леонова).

В героико-романтической повести эпический размах повествования сочетается с лирическим началом, превращающим ее в лирическую эпопею, как это имело место в повести начала 1920-х гг., где, однако, народный характер при всей его обобщенности представал исполненным парадоксальных противоречий. Хрестоматийное воплощение героико-романтическая трактовка событий военных лет нашла в получившем широкое признание современников романе А. А. Фадеева "Молодая гвардия" (первая редакция – 1945).

Героико-романтическая тенденция характерна и для повести "Звезда" (1947) Эммануила Генриховича Казакевича (1913–1962), которая сразу принесла ему широкую известность. В рассказе о подвиге и гибели маленькой группы разведчиков, заброшенных в далекий вражеский тыл, в повествовании о лейтенанте Травкине – "юном красавце-лешем, с большими жалостливыми и непреклонными глазами" – преобладает стремление воссоздать внутреннее пространство происходящего, соединив психологические потоки, принадлежащие разным лицам: Травкину, матери Травкина, старому разведчику Сербиченко, влюбленной радистке Кате Силиковой, лихому Мамочкину и взятому в плен наборщику из Лейпцига. Богатство подтекста, емкость и многозначность слова создают психологически объемный романтико-трагический образ подвига.

Повесть Э. Г. Казакевича "Двое в степи" (1948) о приговоренном к смерти советском офицере и его охраннике, погибающем в бою, ставила экзистенциальные проблемы вины, страха перед смертью и его преодоления. Повесть не была принята официальной критикой и вышла в свет отдельным изданием только в 1962 г.

В годы войны рядом с героико-романтической повестью появляется и аналитическая, социально-психологическая повесть: "Дни и ночи" (1944) К. М. Симонова, "Волоколамское шоссе" (1944) А. А. Бека. Внимание этих авторов отдано исследованию социальной и психологической природы человеческих действий. Та же линия вскоре после войны была продолжена повестями Веры Федоровны Пановой (1905–1973) "Спутники" (1946) и Виктора Платоновича Некрасова (1911 – 1987) "В окопах Сталинграда" (1946), открывшими дорогу так называемой лейтенантской прозе – одному из знаковых явлений следующей литературной эпохи. Повести В. Ф. Пановой и В. П. Некрасова воссоздали будни войны, облик ее рядовых участников, представив их сознание в объеме не только военного, но и всего многообразного нравственно-психологического опыта, введя его с помощью воспоминаний героев, их рефлексии.

На волне военной темы, героические и жертвенные модели которой активно обживались в разных жанрах советской литературы ("Молодая гвардия" А. А. Фадеева, "Непокоренные" Б. Л. Горбатова, "Повесть о настоящем человеке" Б. Н. Полевого и др.), сформировался особый тип произведений – роман возвращения, отразивший ситуацию возвращения человека с войны, его вхождения в мирную жизнь, ситуацию, во многом экстремальную и чреватую драматизмом. В послевоенной литературной атмосфере, которая все более определялась идеологическими постановлениями ЦК ВКП(б) 1946–1948 гг., правда о "маленьком человеке", прошедшем войну и пережившем не только победную радость, но и трагедию возвращения, становилась одной из закрытых тем (достаточно вспомнить судьбу рассказа А. П. Платонова "Возвращение"). Сформировавшийся канон предполагал счастье встречи, краткий шок при виде разорения, моментальную социальную адаптацию и переход к созидательному труду, хотя тематический и психологический потенциал романа возвращения был значительно шире.

Попытку сохранить канонический образец такого текста предпринял Петр Андреевич Павленко (1899–1951) в романе "Счастье" (1945–1947). Многие герои "Счастья", разоренные войной переселенцы, находятся словно между жизнью и смертью. Четырежды ранен, с ампутированной ногой и туберкулезом легких живет полковник Алексей Воропаев – главный герой романа. Но целью романиста является не описание страданий людей, а поиск выхода из кризиса, психологического и экономического. По существу, Павленко предлагает единственно возможный в той ситуации вариант решения проблемы: чтобы выжить, люди поневоле должны стать оптимистами, как в бою, не думать о ранах и смерти, а из последних сил трудиться над построением "новой жизни". Так инвалидность Воропаева отступает перед силой его духа, а самым жизнерадостным персонажем в романе является старик, потерявший на фронте сына и внучку. К концу романа Воропаев получает все возможные награды за победу над собой: он обретает символический дом в виде целого района; с одиночеством помогает справиться сознание своей нужности новой, большой семье – переселенцам; появляется надежда и на личную жизнь, по главной наградой для героя становится встреча со Сталиным во время Ялтинской конференции.

Книга, на фоне нарастающей волны казенного оптимизма открыто говорившая о страдании, автоматически получала кредит читательского доверия.

Роман возвращения обычно включает набор древних символов возрождения и продолжения жизни: любовь мужчины и женщины, ребенок, дом, дерево. В романе Павленко представлено несколько любовных (брачных) линий, тесно связанных с темой трудового подвига и гармонизации душевной жизни героев. В процесс преображения послевоенной действительности активно включены дети. Разнообразно раскрыта символика растения: развивающегося из зерна или отводка; пересаженного на новую почву или укорененного; бесплодного или плодоносящего. В отличие от пафоса покорения природы, характерного для 1920–1930-х гг., с началом войны "русский лес" становится союзником советских людей и недругом фашистов, а послевоенная традиция полна пафоса древонасажденья и торжества земледелия.

В романе вместо "старых, дешевых" сортов винограда сажаются самые лучшие, совхозные. "Виноград сей" – устойчивое библейское название "верного народа". Вполне органично на этом фоне возникает фигура Сталина, мудрого садовника в светлых одеждах, с виноградной лозой и хлебом (пирожными для маленькой девочки) в руках. Сталин наделен качествами божества – всеведением и покоем. Встреча с ним – апогей "апостольской" деятельности Воропаева, получающего и "духовную" награду за прежние труды, и благословение на новые подвиги. Высшим счастьем в романе признается способность человека не только пожертвовать собой в решительный час, но и с честью вынести последствия жертвы – одиночество, физическую и душевную боль; найти в себе силы жить дальше и помочь выжить другим, более слабым и немощным. Эта жертва не напрасна: "претерпевшие до конца" получают в награду райский сад – Крым, политый их кровью и преображенный их трудом.

* * *

Советская художественная система, созданная путем перенесения исторической реальности во внеисторическое мифологизированное пространство, пережила десятилетие подъема. Ее творцам удалось синтезировать некий гипертекст, вкупе создающий образ советского космоса. Созданная модель основывалась на акте творения как главной ее составляющей. Доминантой эпохи был героический миф, а самой динамичной фигурой – защитник и культурный герой, чье поведение утверждало жизнь как самопожертвование, придающее смысл индивидуальному бытию, спасающее человека от экзистенциального отчаяния. Глубина воздействия литературы социалистического выбора на массовое сознание была достигнута благодаря обращению к коллективному бессознательному с характерным для него стремлением к изначальному состоянию единства с миром, к достижению всеединства. Свою роль сыграю понимание амбивалентности русского национального сознания, для которого было характерно сосуществование языческих и христианских начат, в том числе христианского архетипа жертвенного служения.

Однако уже к 1950-м гг. советская проза испытывает кризис. С одной стороны, жанры, органично возникшие в 1930-е гг., канонизируются, становятся шаблонными. Литература все больше отрывается от жизни. Проза, ангажированная социалистической идеей, теряет авторитет. Угасает жанр производственного романа. С другой стороны, писатели все чаще осмысляют необходимость поиска новых подходов к изображению жизни во всей ее полноте. Жанр колхозного романа вытесняется иной прозой о деревне: правдивыми очерками В. В. Овечкина ("Районные будни", 1952–1956) и Г. Н. Троепольского ("Из записок агронома", 1953).

Писатели старшего поколения возрождают жанр философского романа, подвергающий проверке нравственную ориентацию современников. В 1944 г. Μ. М. Пришвин пишет "Повесть нашего времени" (опубликована в 1957) и продолжает работу над "Осударевой дорогой" (1906– 1952), где исследует два пути русского человека в XX в. – религиозный и связанный с коммунистической идеей, т.е. путь духовный, ориентированный на христианскую традицию, и путь материального устроения человеческой жизни. Л. М. Леонов в "Русском лесе" (1953) возвращается к наиболее значительным завоеваниям "неклассической" прозы. Б. Л. Пастернак в декабре 1945 г. начинает работу над "Доктором Живаго", где видимое внимание к живописному воссозданию нескольких десятилетий национальной истории скрывает истинную направленность на художественное постижение универсальных законов бытия.