Владимир Сорокин. "Роман" (1994)
Название романа указывает на возможность его множественных интерпретаций: оно может быть воспринято и как жанровое определение, ставшее названием произведения, и как имя главного героя. Как всегда у Сорокина, в произведении сталкиваются два противоположных дискурса. Бо́льшая часть текста стилистически блестяще воспроизводит русскую реалистическую литературную традицию с ее вниманием к пейзажу, предметно-бытовой детализации, подробному описанию психологического состояния героя, воспроизведению теплых человеческих отношений высоко интеллигентных и тонко чувствующих нравственный нерв своего времени героев, жителей дворянской усадьбы Крутой Яр, расположенной где-то между Москвой и Казанью, на берегу безымянной речки, где когда-то на ночлег останавливалось воинство Ивана Грозного. Хронологические ориентиры тоже обозначены: действие происходит между 1898 и 1904 гг. Образованный читатель может сделать такие выводы, обратившись к справочной литературе: в романе упомянуты имена малоизвестных музыкантов (пианист и дирижер Блюменфельд и певица Прянишникова), которые были связаны в эти годы с Мариинским театром. Подобная точная, пусть и косвенная, локализация повествования во времени заставляет вспомнить опыт И. С. Тургенева, начавшего роман "Отцы и дети" точной датой приезда Аркадия и Базарова в родовое имение Кирсановых. Дискурс реалистического романа Тургенева является, безусловно, одним из объектов стилизации Сорокина. Еще одним объектом оказывается художественный мир А. П. Чехова – на это указывают и характер отношений персонажей между собой, заставляющий видеть в них воистину чеховских интеллигентов, и пристальное внимание писателя к социальным ролям своих персонажей. Среди них – главный герой, Роман, блестящий юрист, бросивший адвокатуру и вернувшийся из Петербурга в родное гнездо ради поприща художника; его дядя Антон Петрович Воспенников, в прошлом замечательный драматический актер, кумир столичных театров, ныне живущий барином в древне; недоучившийся доктор Клюгин, изгнанный некогда из Казанского университета за революционную деятельность и теперь практикующий в деревне; учитель Рукавитинов, подававший когда-то надежды ученый. На летнюю дачу из Петербурга приезжает профессор истории Красновский с семьей; со своей приемной дочерью Татьяной здесь живет отставной полковник Куницын, занявший место лесничего; с многочисленной родней живет в Крутом Яре священник, отец Агафон...
Все эти персонажи индивидуализированы неким набором характерных черт, но не разработаны подробно. Они появляются в романе в той последовательности, в которой встречается с ними Роман, и раскрываются в общении с ним сразу же и без остатка. Это, скорее, некие социальные и литературные маски, знакомые современному читателю по литературе второй половины XIX в., составляющие фон, на котором раскрывается исключительная фигура Романа: он вызывает восхищение всех героев. В самом деле, Роман совершает целый ряд подвигов: практически голыми руками, вооруженный лишь ножиком для срезания грибов, убивает матерого волка; из крестьянского дома, охваченного пожаром, выносит икону. Кроме того, именно он оказывается главным героем любовного сюжета: в скором времени следует помолвка и свадьба с Татьяной, дочерью лесничего. Ничто, казалось, не предвещает ужасного конца.
Мир, воссозданный Сорокиным, практически лишен противоречий и конфликтов. Все персонажи – люди милые, доброжелательные, гармонично включенные в условный социум русской деревенской жизни XIX в., как ее представляет себе по литературе человек XX столетия. Наблюдательный читатель, конечно, замечает, что, несмотря на всю подробность предметно-бытовой детализации, тщательно прописанные портреты, великолепные весенние и летние пейзажи среднерусской природы, мир, созданный писателем, носит все же весьма условный характер. Практически отсутствует социальный и исторический контекст, всегда бывший для русского реализма предметом пристальной рефлексии: жизнь героев, за исключением редких воспоминаний Романа и Антона Петровича о Петербурге рубежа веков, проходит лишь в рамках ближайшего социально-бытового ряда, ограниченного топографическим пространством Крутого Яра. У героев отсутствуют материальные проблемы, они высказывают общее пренебрежение к деньгам, хотя источник их дохода вовсе не обозначен, что особенно странно при постоянных обильных застольях, барской жизни, дорогих костюмах. Роман, бросив адвокатуру, вовсе не заметил исчезновения дохода, эта проблема почему-то не встает перед ним. Помещиком, владельцем земли, является лишь Рукавишников – можно предположить, что эти владения обеспечивают героя. Другие же просто не замечают отсутствие источников дохода, не испытывая при этом ни малейших материальных затруднений. Жизнь, изображенная в романе, абсолютно бесконфликтна, главный герой является воплощением силы, молодости, удали, его нравственные ценности незыблемы, его религиозные чувства являются объектом постоянной интеллектуальной рефлексии как автора, так и самого персонажа. Сюжет "Романа" настолько лишен конфликтного начала, что отсутствует даже любовный треугольник. Герой и героиня сразу влюбляются друг в друга, сближенные неожиданным поворотом сюжета: Татьяна выхаживает героя после его схватки с волком в своем лесном доме. Таким образом, создается некое подобие условной социальной и культурной модели, не укорененной в конкретных социально-исторических обстоятельствах русской жизни рубежа XIX–XX вв.
"Роман под названием “Роман”, – размышлял В. Г. Сорокин в одном из интервью, – это попытка выделить <...> средний русский роман, отчасти провинциальный. В этом романе действие происходит не во времени, а в пространстве русского романа. Время действия – XIX век, хотя я и старался не давать никаких временных координат"[1].
Вот это столь тщательно воссозданное пространство "среднего русского романа" и подвергается Сорокиным постмодернистской деконструкции. И это производит шоковое, отталкивающее воздействие на читателя (к чему, несомненно, и стремился автор).
День свадьбы Романа и Татьяны воспроизводит некий архетип всеобщего русского веселья, объединяющего "народ" и "интеллигенцию", крестьянство и представителей более высокого слоя русского общества (помещик, отставной полковник, барственный столичный актер, сельский врач, художник и адвокат, батюшка деревенского прихода).
"Православные! Соотечественники! – восклицает Антон Петрович Воспенников на свадьбе своего любимого племянника. – Сегодня праздник у всех! Празднуем всем миром, без всяких пределов! Всех прошу к нам, всех, без исключения..."
Перед барским домом накрыты столы для крестьян, выкачены из закромов бочонки с вином, а молодожены и их ближайшее окружение празднуют в доме. В этот момент и происходит катастрофа, вызванная культурным шоком насильственного и ничем не мотивированного появления иного дискурса, разрушающего предшествующий, знакомый, привычный дискурс, претендующий на статус реалистического: ночь после свадьбы становится Вальпургиевой ночью не мотивированных убийств, которые совершают Роман и Татьяна. Первой жертвой убийства становится Антон Петрович Воспенников, за ним следуют все гости, бывшие на свадьбе, далее все без исключения крестьяне, которых Роман убивает, спящих, уже в их избах. Далее следует оргия в церкви, осквернение алтаря, а последней жертвой убийцы оказывается его невеста, после чего, как бы исполнив свою мистическую миссию, он умирает и сам. Неожиданность, немотивированность, сугубо практическая нереальность исполнения массового убийства, чудовищный натурализм изображаемых событий разрушают статус реальности художественного мира всего произведения. Механистичность действий героя подчас порождает даже комический эффект.
"Когда речь переводится в перформативный план, – размышляет один из критиков Сорокина, – это имеет разрушительные последствия. Действие здесь никак не подготовлено предшествующим речевым рядом, как если бы его производил неожиданно заработавший механизм. В финале “Романа” его главный герой работает как мощная овощерезка: он измельчает, нарезает персонажей, в его действиях обнаруживается что-то кулинарное"[2].
В чем же смысл той постмодернистской деконструкции, которой подвергает "пространство русского романа" Владимир Сорокин? Возможно, это связано с постмодернистской чувствительностью современного писателя, размышляющего о "конце русской литературы", об утрате ею учительской функции; с сомнениями в самой возможности познания реальности литературой, с размышлениями об иллюзорности и утопизме ее гуманистических идей, в конечном счете – с утратой русской культурой традиционного для нее литературоцентризма. В таком случае имя главного героя ассоциируется с жанровым определением, а сам сюжет, сводящийся в итоге к воссозданию и деконструкции романного мира, рассматривается как повествование о самоуничтожении и смерти русского реалистического романа.
Разумеется, такая трактовка вовсе не может претендовать на полноту. Как и всякий постмодернистский текст, "Роман" несет в себе множественность кодов и допускает множественность трактовок. Так или иначе, трактовки эти будут связаны с поиском мотивировок странного перформанса, превращения героя в "мощную овощерезку", с кулинарным энтузиазмом кромсающую земляков. В тексте содержится сложное переплетение мифологических, фольклорных, религиозных, языковых, суеверных, философских аллюзий и возможных соотнесений с культурной и текстовой реальностью, предлагающее все новые коды интерпретации.
Именно этот прием (воссоздание неких знакомых читателю художественных реалий, формирующих узнаваемый художественный мир, и затем его безжалостное и шокирующее разрушение) используется писателем и в сборнике рассказов 2001 г. "Пир".
* * *
Иной стратегии деконструкции придерживается Виктор Олегович Пелевин (р. 1962), который, наряду с В. Г. Сорокиным, претендует на первые роли в русском постмодернизме. Его романы "Чапаев и Пустота" (1996) и "Generation П" (1999) основаны на уничтожении границы между сущим и несущим, на утверждении тождества между действительностью и виртуальной реальностью, настоящей жизнью и компьютерной игрой, пьяным или шизофреническим бредом.