Владение и его защита

Тому, кто не знаком с теорией вещных прав, может показаться странным и нелогичным то, что разд. II части I ГК планируется открыть подразделом, посвященным отнюдь не понятию вещных прав и общим положениям о них, а ...владению. Не правомочию владения, а именно владению как факту, как части реальной действительности — владению как феномену фактического господства над вещью (п. 1 и 3 ст. 209, п. 1 и 4 ст. 212 ГК в редакции законопроекта1). Больше того, некоторые его нормы посвящены не просто владению, а владению незаконному, причем, не только не отвергающими его, но и в некоторых случаях предполагающие даже его юридическую защиту (см., например, п. 2 ст. 215)2.

По всякий, кто ознакомился хотя бы с одной только настоящей книгой без труда поймет причину такого трепетного отношения авторов законопроекта к феномену владения: говорить о вещных правах абсолютно невозможно, не сказав предварительно о самом владении, потому что вещные права — это всегда права на владение. В крайнем случае — на их фактический или юридический суррогат (заменитель). Владение есть то самое действие (или совокупность действий), юридическая возможность совершения которого (которых) облекается в форму именно вещных и никаких других прав. Эта мысль (в ее принципиальной форме), впрочем, прямо не выражена составителями проекта, но с другой стороны, она в нем и не нужна — все-таки речь идет о законопроекте, а не об учебнике. Задача же выведения общих закономерностей и правил составляет задачу ученых, а не законодателя; значит и излагаться эти закономерности должны не в законе (он — только материал для выведения этих закономерностей), а в научных трудах и учебниках.

Как бы нам ни хотелось сказать, что материал, предоставленный Законопроектом в наше распоряжение именно таков, что не оставляет сомнений во включении правомочия владения в ОГЛАВЛЕНИЕ каждого вещного права, сказать мы этого, к превеликому сожалению, не можем. Нормы абз. 4 п. 1 ст. 221, п. 2 ст. 233, п. 1 ст. 286, п. 4 ст. 298, п. 1 ст. 299, п. 1 ст. 300, п. 1 ст. 302, п. 1-3 ст. 303.13, п. 1 ст. 306 (см. их все в проекте) действительно таковы, что подтверждают этот — один из центральных -вывод, сделанный в настоящей работе. Напротив, положения абз. 1 п. 1 ст. 221, п. 1 ст. 301, и. 1 ст. 303, п. 1 ст. 304 и п. 1 ст. 305 написаны так, как будто в составе вещных прав может и не быть правомочия владения[1], хуже того, в проекте не прослеживается той принципиальной мысли, согласно которой правомочие владения может входить в состав только вещных и никаких других прав. Так что проектировщики изменений-дополнений к ГК, можно сказать, собственными руками уничтожили свой теоретически удачный "запев" про владение.

В полном соответствии с традициями разбираемого в настоящей книге Учебника (а также с выводами, сделанными в самой этой книге) владение определяется как "...фактическое господство лица над объектом владения... [которое] сохраняется до тех пор, пока владелец имеет свободный доступ к объекту владения" (абз. 1 п. 1 ст. 209). Это определение дополняют п. 3 ст. 209, определяющий, что при установлении на один и тот же объект нескольких прав, включающих в себя правомочие владения, "...владельцем считается лицо, осуществляющее фактическое господство над объектом владения", а также п. 1 и 4 ст. 212, согласно которым "...владение приобретается установлением фактического господства над вещью, в частности, в результате се вручения приобретателю или поступления вещи во владение приобретателя иным способом", а "...в случаях, предусмотренных законом или соглашением либо вытекающих из существа отношений сторон, приобретение владения может подтверждаться обладанием знаком (символом) объекта владения". Если нет фактического господства — то пет и владения — вот основная (да и единственная) мысль цитированных норм. Если согласиться с тем, что понятие "свободного доступа [к объекту владения]" (абз. 1 п. 1 ст. 209) предполагает возможность лица единолично, своими собственными действиями не только иметь такой доступ самому, но и определять режим этого доступа для посторонних лиц, то нужно признать, что понятие владения воплощено в законопроекте в самом что ни на есть его классическом научном виде[2].

Достойны всяческой похвалы и внимания нормы п. 2 ст. 209, старающиеся максимально четко отграничить само владение от права (правомочия) на владение[3]. Право на объект владения, включающее в себя правомочие владения, является основанием для законного владения (абз. 1 п. 2), по совсем не обязательно его предполагает. Напротив, "...приобретение права на объект владения не означает приобретения владения этим объектом" (абз. 2 п. 2), а "...передача объекта владения лицом, которому принадлежит право на этот объект, включающее правомочие владения, другому лицу не означает прекращения этого права" (абз. 3 п. 2). Интересно, что в обоих случаях оговорки, причем разные: в абз. 2 п. 2 "иное" может быть установлено законом, а в абз. 3 п. 2 — законом или договором. С передачей владения вещью действительно связывается не только фактическое, но и юридическое значение (момента приобретения или перехода права на владение — вспомним смешение вещей, occupatio res nullus, traditio и т.д., — см., например, ст. 223, 224 действующего ГК, а также соответствующие им ст. 259 и 260 Проекта), но вот приобретение права владения доставить самого владения все-таки не может, что бы там ни говорил закон.

Не вполне точное понимание феномена владения демонстрируют разработчики законопроекта когда в абз. 2 п. 1 ст. 211 предлагают указать, что "...вещи, определяемые родовыми признаками, признаются объектами владения при их индивидуализации". Почему? Потому что о владении родовыми вещами говорить невозможно — это такой же оксюморон, как достопамятное "право собственности на 10 литров бензина". Если налицо владение — то и индивидуализация его объекта просто неизбежна — она достигается как минимум при помощи технологии осуществления владения.

К той же — невразумительной — серии относится проект п. 4 ст. 211: "...владение частью недвижимой вещи допускается, если можно определить границы этой части". Поднимемся на четыре абзаца выше, где (абз. 1 п. 1 ст. 211) черным по белому и при том совершенно правильно написано, что "...объектами владения являются вещи". Вещи, а не части вещей; про части вещей как объекты владения речи нет и не может быть, ибо части вещей (см. об этом ст. 128 ГК в действующей редакции) не являются объектами гражданских прав, а значит в их отношении просто не могут быть совершены какие-либо фактические действия с юридическим значением[4].

Сомнительную серию проектируемых норм продолжают п. 3 и 5 ст. 212 ГК, акцентирующие внимание на фактах приобретения и утраты владения. Не па самом владении, как длящемся явлении (состоянии, процессе), а именно на фактах его приобретения и утраты — т.е. на обстоятельствах, с точки зрения права разовых, моментальных, точечных. Да, действительно, существуют ситуации, в которых известное лицо может иметь юридический интерес в установлении фактов приобретения или утраты владения -таков, например, продавец, обычно заинтересованный в том, чтобы доказать факт передачи проданной вещи во владение покупателя — но интерес этот, очевидно, должен лежать вне сферы вещного права, ибо (как уже отмечалось) приобретение и утрата владения сами по себе (вне связи с обязательственной или распорядительной сделкой) никак не влияет на вещные права (права на владение). В нашем примере доказательство передачи владения необходимо для того, чтобы доказать исполнение обязательства по договору купли-продажи — в соответствующей части ГК об этом и следовало бы поговорить.

Правильное решение проблематики "части вещи" — в том смысле, что о такой части как самостоятельном объекте гражданских прав можно говорить только тогда, когда эта часть выделена в самостоятельный объект — осуществлено в ст. 289 применительно к земельным участкам, в п. 2 ст. 298, п. 3 и 4 ст. 298.2 ГК применительно к квартирам (частям здания) и комнатам (частям квартир).

Но, допустим, мы все-таки связали с приобретением владения приобретение и вещного права (вспомним еще раз, скажем, случай смешения вещей). Как это доказать? Можно воспользоваться абз. 1 п. 3 ст. 212 и подтвердить утрату владения продавцом и его приобретение покупателем при помощи "...составления передаточного акта или иного документа" об этом. По откуда берется презумпция, выставляемая абз. 2 указ. пункта -"..лицо, названное в таком акте или документе, считается владельцем, пока судом не установлено иное"? То, что некто когда-то получил во владение известную вещь, никак не свидетельствует ни в пользу того, что он продолжает владеть ею в настоящий момент, ни против этого. "Получить во владение" — отнюдь не то же самое, что и "владеть"[5]. Особые неприятности эта норма может доставить в своей связке с п. 1 ст. 247, согласно которому "...передача недвижимой вещи отчуждателем и принятие ее приобретателем осуществляются по подписываемому сторонами передаточному акту или иному документу о передаче"[6].

Вопрос о видах владения обсуждается ст. 213 и 214 ГК.

Статья 213 выделяет владение законное, определяя его (п. 1) как владение, осуществляемое "...на основании: (1) права собственности или иного вещного права, включающего правомочие владения; (2) соглашения с собственником или с обладателем иного вещного права, включающего правомочие владения". Первая категория законных владельцев — лиц, владеющих по праву на владение — уже была предметом упоминания в п. 2 ст. 209 ГК (см. о ней выше); что же касается второй, то в нее попадают такие фактические владельцы, для которых владение служит средством исполнения их обязанностей. Это хранители, перевозчики, экспедиторы, комиссионеры, агенты и т.п. лица, словом, владельцы в чужом интересе.

Понятно, что с выделением владения законного нужно ответить на вопрос: какой вид владения ему противостоит? Статья 213 прямо на него не отвечает, а п. 1 ст. 214 отвечает, но не терминологически, а описательно — владению законному противостоит "...владение, осуществляемое при отсутствии оснований, предусмотренных п. 1 ст. 213 настоящего Кодекса". Место витиеватой формулировки с тем же успехом может занять термин незаконное владение[7].

Из числа случаев незаконного владения п. 1 ст. 214 ГК выделяет владение добросовестное, т.е. такое незаконное владение, приобретая которое лицо не знало и не могло знать о незаконности его приобретения либо о том, что основание законного владения отпало. Опять-таки, устраняя излишнюю в данном случае "политкорректность" определения нужно сказать, что добросовестным является незаконное владение, приобретенное добросовестно. Очевидно, ему противостоит владение незаконное и при том недобросовестное, хотя термина этого ГК, опять-таки, не употребляет.

Основная черта норм, посвященных защите владения — довольно обширных по объему ст. 215—220 — их слабое (и в ряде моментов сомнительное) содержательное наполнение. Мы не можем вдаваться в обсуждение всех этих моментов, как и в выяснение причин, к ним приведшим, поэтому ограничимся лишь самым общим замечанием.

Названные нормы больше напоминают текст учебника по гражданскому праву, нежели закона. Вдобавок ко всему те из них, которые посвящены нормальному классическому виндикационному иску — иску об истребовании вещи из чужого незаконного владения — написаны (по каким-то таинственным соображениям) так, чтобы никто не дай Бог не подумал, что речь идет именно о виндикационном иске! Видать, существовало большое желание сохранить "чистоту конструкции" виндикационного иска как иска о защите именно права (в первую очередь — права собственности), а не средства возврата нарушенного (разрушенного) фактического владения. Чем это желание было обусловлено? — понятия не имею. Могу предположить, что стремлением создать законодательное подкрепление откровенно неправильному понятию виндикационного иска, традиционно выводимому в отечественных учебниках и пособиях.

С совершенно правильными указаниями п. 1 ст. 215 — о том, что субъектом права на защиту владения является лицо, которое владения лишилось, а способом такой защиты — возврат вещи во владение этого лица — абсолютно не гармонирует абз. 2 п. 1 ст. 209, согласно которому "...в целях защиты владения [!!!] нарушенное владение не считается утраченным, если лицо в установленном порядке воспользовалось защитой владения". Как это "не считается утраченным", если оно утрачено? И если все-таки "не считается", то от чего же тогда защищать владение? Да и что это за "цели защиты владения", для достижения которых утраченное de facto владение почему-то требуется считать de jure не утраченным? Как мешает защите владения простая констатация того факта, что известное лицо лишено владения определенной вещью (утратило его) в результате противоправных действий другого известного лица? Ответы на все эти и многие другие вопросы никак не предопределяются природой феномена владения и могут быть предметом одних лишь догадок[8].

Всякое ли лицо, потерпевшее от утраты (лишенное) владения, имеет право на его защиту? Пункт 2 ст. 215 отвечает на этот вопрос в утвердительном смысле: "...право на защиту своего владения имеет любой владелец — как законный, так и незаконный — независимо от того, принадлежит ли ему право на объект владения, включающее правомочие владения". Больше того, "...в случаях, установленных законом, к защите владения могут прибегать лица, не являющиеся владельцами". То есть в определенных случаях допустимой оказывается защита не только своего, но и чужого владения. Перед нами опять такие проектируемые нововведения, которые вызывают полное непонимание и оттого — категорическое неприятие. Как же это так — защищать заведомо незаконное владение? почему? для чего? Нет ли здесь какой-нибудь ошибки? Мало мы имеем случаев, когда незаконные владельцы при

Первый способ рассуждения правильный, второй нет. Парадокс в том, что именно к нему (к неправильному способу рассуждения) и предлагают прибегнуть авторы абз. 2 п. 1 ст. 209. Ведь если мы признаем утраченное владение потерпевшего утраченным — то что, спрашивается, мы будем защищать с помощью владельческого иска? Владение? Что какое? — ведь оно же утраченной А утраченного владения не существует и существовать не может; следовательно, нет и не может быть того владения, которое можно было бы защитить с помощью владельческого иска. Что тут можно сказать? Не только то, что сторонниками данного "объяснения" не принято во внимание объяснение альтернативное (через иск как средство удовлетворения охраняемого законом интереса), но и то, что аналогическое перенесение рассуждения о деликтном иске на иск владельческий просто неуместно. Почему? Потому что владельческий иск направлен па возврат вещи во владение потерпевшего, т.е. на восстановление владения; такое восстановление же возможно лишь в отношении владения, которого на момент предъявления иска не существует, т.е. как раз в отношении утраченного владения. Деликтный же иск нарушенного права собственности возвратить не в состоянии и никогда на это не направляется.

бегают к различного рода ухищрениям и уловкам, пытаясь создать видимость его законности — так теперь к ним и прибегать не нужно будет? Достаточно будет доказать самый факт нарушения владения и одно из альтернативных обстоятельств — либо (а) владение в продолжение не менее, чем одного года, либо (Ь) законность своего владения, либо (с) добросовестность его приобретения[9], либо (с!) тот факт, что его владение было годным для давности (ср. п. 1 ст. 217 с п. 3 той же статьи, а потом каждый из них — с п. 4 ст. 242). Л как же лицо, имеющее право на владение — неужели оно будет бессильно перед незаконным владельцем? Положим, собственник украденной вещи нашел ее у вора и ...сам ее у последнего украл — неужели же ГК планирует предпочесть защиту владения вора защите владения собственника?

Вопрос об основании защиты фактического владения не является непосредственным предметом настоящей книги; выше мы уже упоминали об одной из теорий, объясняющих этот феномен — теории гражданского мира И. А. Покровского. К соответствующим страницам его труда мы в очередной раз отсылаем своих читателей[10], а здесь заметим лишь, что предметом для каких-то особых опасений комментируемые новации быть на самом деле не должны.

Прежде всего, проектировщики ГК не ввели ничего нового — они просто констатировали и без них издавна существующий порядок вещей. Вспомним, что защита владения может осуществляться не только судом (по иску), но и самостоятельно, а также путем обращения в государственные органы исполнительной власти и органы местного самоуправления (п. 3 ст. 215 ГК). Ни в одном из случаев такой защиты вопрос о праве потерпевшего на владение (шире — о законности владения) не поднимается и не обсуждается. Довольно странно, например, представить себе полицейского, который прежде, чем пуститься вдогонку за грабителем скажет жертве: "А вы прежде докажите, что сумочка, которую выхватили у вас из рук, действительно ваша". В подобных случаях дело не в праве, а в том, что даже тот, кто имеет право на владение, не может возвращать себе владение способом, нарушающим общественный порядок.

Что же касается случая, когда нарушителем владения выступает лицо, имеющее право на такое владение, то оно (согласно п. 1 ст. 218) вправе заявить встречное требование о защите своего владения на вещь. При этом сама вещь — дабы не иметь потом .затруднений с отобранием вещи при исполнении решения — должна быть передана на сохранение третьему лицу в порядке секвестра. Такая передача является необходимым условием предъявления встречного иска. Вот после того, как спорная вещь окажется на храпении у постороннего лица[11], суд и приступит к рассмотрению двух конфликтующих требований о защите владения. Думается, нетрудно догадаться, какое из требований суд предпочтет удовлетворить, если одно из столкнувшихся требований будет касаться защиты владения незаконного, а другое — законного. Кроме того, у лица, имеющего право на владение никто не отнимал возможность предъявления иска о защите своего права на вещь но правилам ст. 226—229 ГК[12]. Такой иск — несмотря на то, что считается направленным на защиту права на владение, в конечном итоге приводит к защите самого владения.

Проблема из серии "которое из требований подлежит удовлетворению и почему?" может возникнуть лишь при столкновении двух однородных требований — например, двух незаконных и недобросовестных, или незаконных и добросовестных и, наконец, двух законных владельцев. Строго говоря, это уже не та проблема, возникновения которой так опасаются противники принятия соответствующих норм ГК, но и о ней тоже стоит сказать два слова. Ее решение должно осуществляться с помощью норм об условиях удовлетворения требования о защите владения, а именно — ст. 216—218 ГК. Из этих норм к предмету настоящей книги имеют отношение две следующие.

Согласно п. 1 ст. 216 "...требование владельца [!] о защите владения подлежит удовлетворению судом, если установлено, что вещь выбыла из его владения в результате хищения, самоуправства или иным путем помимо воли владельца"; согласно же п. 4 ст. 217 "...в защите владения может быть отказано, если лицо, к которому предъявлено соответствующее требование, докажет, что владение вещью было утрачено по воле владельца". Почему же в последнем случае закон говорит только "может быть", если из первой нормы читается "должно быть отказано"? Или (наоборот) почему в первом случае ничего не сказано о возможности защиты владения, утраченного не только против воли владельца, но и по его воле (как о том позволяет судить п. 4 ст. 217)? И потом: если "может быть" отказано (а может быть и не отказано), то где же критерий, из которого должен исходить суд, решая этот вопрос?