Колониализм на Востоке

пример

Не всякое вмешательство имеется в виду. Вспомним еще раз тысячелетний период эллинизации, романизации и христианизации Ближнего Востока. Медленно и крайне неэффективно шел здесь процесс преодоления восточных традиций, там, где он все-таки шел. Но, что поразительно, стоило исламу начать свое победоносное шествие, как на протяжении жизни одного поколения ситуация решительно изменилась. От западных влияний почти ничего не осталось, если не считать немногочисленных элементов античной духовной культуры, запечатленных на арабском языке и переданных в таком виде западному европейскому средневековью (в самом мире ислама, как упоминалось, эти элементы не закрепились).

Пример весьма убедительный. Он наглядно демонстрирует силу традиции на Востоке. Практически эту силу можно было преодолеть только еще большей силой. Поэтому нет ничего удивительного в том, что структурная трансформация Востока началась лишь с эпохи колониализма, да и то не сразу, а лишь после того, как торговая экспансия была заменена промышленной, настоятельно требовавшей для своих нужд расширения рынков сбыта, превращения всего мира в гигантский рынок. Именно сила частнособственнической стихии, безудержно растущей, хорошо организованной и надежно защищенной всей мощью европейских государств, оказалась необходимой и достаточной для того, чтобы взломать защитный панцирь восточной традиции и заставить общества восточного типа трансформироваться и приспосабливаться к изменившимся обстоятельствам, постепенно превращаясь при этом в общества смешанного типа. Выше было показано, как конкретно происходило это в разных регионах Востока.

Теперь необходимо дать теоретический анализ указанного процесса.

Что происходит с традиционной структурой, когда она подвергается воздействию со стороны колониального капитала? На первых порах, если не поставить преград активности торгового капитала (как то было сделано, в частности, в странах Дальнего Востока в XVI-XIX вв.), идет процесс постепенного усиления того вида типовых связей, который по нашей типологии находился на последнем месте, т.е. связей рыночных. Постепенно, как наиболее заметно происходило это в юго-восточноазиатском регионе, а затем также в Индии, на Цейлоне, на побережье Африки, чуть позже и в других странах Востока, рыночные связи укреплялись и развивались. Причем происходило это не только за счет усиления позиций местных торговцев и подключения к торговым операциям все новых слоев населения, от крестьян до правителей (стоит напомнить, что вожди и правители прото- и раннегосударственных образований становились чуть ли не главными поставщиками живого товара, как то особенно характерно было для Тропической Африки), но и вследствие создания многочисленных торговых форпостов европейцев.

Форпосты, о которых идет речь, становились не просто анклавами чужой структуры. Сосредоточивая в своих пределах едва ли не всю предназначавшуюся на экспорт торговую массу (а также соответственно импорт, т.е. европейские товары, как ни мало их было), эти центры оказывались гигантскими рынками, причем рынками нового, капиталистического типа. Практически это означало, что торговые связи на территории форпостов, как и вообще стимулированные колониальным капиталом предприятия, в том числе выращивавшие пряности и иные продукты плантации, реализовывались на иных основах, нежели то было принято в мире восточных традиций. Законы раннекапиталистического рынка со всеми их жесткими нормами, с откровенным культом удачливого собственника постепенно обретали права гражданства и в некотором смысле, в частности в сфере торговли, начинали задавать тон.

Речь не о том, что нравы на Востоке были мягче или человеческая жизнь стоила дороже. Имеется в виду нечто иное: традиционный Восток столкнулся с незнакомым ему жестким индивидуалистическим поведением свободного неконтролируемого властью частного собственника (пусть собственники объединялись в компании, они все равно оставались именно частными собственниками, а компании лишь усиливали их позиции). К этому столкновению он не был готов, а от такого контакта многое терял, причем не столько в материальном плане, сколько во всем остальном, включая ослабление традиционной структуры. Неудивительно поэтому, что более сильные государства пытались ставить процессу проникновения определенные преграды. Одни закрывали свою территорию для иностранной торговли, другие всячески ограничивали ее. Однако рано или поздно, путем введения льготных режимов капитуляций либо прямо в результате военных экспедиций типа опиумной войны все восточные рынки были открыты для колониальной торговли. Что за этим следовало?

Как упоминалось, вначале торговля носила несколько односторонний характер. Восточный экспорт в значительной степени покрывался ввозом западного (точнее американского) серебра. И коль скоро торговля шла однобоко, затрагивая лишь небольшие зоны производства, специально работавшие на экспорт, рынок в странах Востока не был единым. Было как бы два рынка: один по-прежнему обслуживал нужды местного общества традиционными для него товарами и в традиционных формах, тогда как другой, все быстрее развивавшийся и связанный с европейскими форпостами, был элементом внесенной на Восток и укрепившейся там колониальной капиталистической структуры. Конечно, связь между обоими рынками существовала, причем один из них - капиталистический - все более очевидно питался за счет соков другого, или, иначе, через посредство местного рынка охотно питался соками колонизованного общества в целом. Позже, однако, ситуация стала меняться.

Капиталистическая Европа все активнее завоевывала восточные рынки за счет экспорта своих товаров, проникавших на местные рынки Востока, что вело к сближению колониальных рынков-форпостов с традиционными рынками восточных обществ, а также к постепенному втягиванию части традиционного рынка в операции с западными товарами. Это означало, что законы капиталистического рынка все ощутимее проявляли себя уже не только в районе форпостов, но и на всей территории восточных государств, прежде всего в городах. В странах, превращенных в колонии ранее других (Индонезия, Индия), такому процессу весьма активно способствовала и колониальная администрация, которая на первых порах даже была организована в торговые компании, т.е. вполне откровенно ставила своей целью завоевать рынки. Такая же судьба, безусловно, постигла бы и Африку в XVII- XVIII вв., если бы она не была труднодоступной и опасной для жизни европейцев и тем самым не ограничивала бы реальные возможности колонизаторов тех времен.

На той стадии колониализма, о которой пока что шла речь (торговый колониализм XVI-XVIII вв.), традиционная структура в обществах Востока еще почти не была поколеблена даже в странах, превращенных в колонии. Правда, в колониях, прежде всего в Индии, давление колониализма было уже весьма заметным, а рыночные связи с метрополией вели к постоянному усилению процесса выкачивания материальных ценностей. Стремясь укрепиться в колониях и будучи заинтересованными в последующей их рыночной эксплуатации, колонизаторы начинали все более очевидно заботиться о налаживании оптимальной администрации, что со временем привело к ликвидации Ост-Индских компаний. Процесс такого рода связан с изменением характера колониализма, становлением в метрополиях развитого промышленного капитализма, заинтересованного не только и даже не столько в источниках сырья, сколько в рынках сбыта. В сущности, именно с этого момента и начинается период колониализма на Востоке в собственном (полном) смысле этого слова.

Промышленный капитализм по-прежнему был заинтересован в развитии восточных рынков, в продаже там промышленных товаров и закупке сырья во все возрастающих количествах. Но для того, чтобы обеспечить удовлетворение возраставших бурными темпами потребностей в том и другом, следовало столь же быстро наращивать в странах Востока производство сырья (пряностей, хлопка, каучука, минеральных ресурсов или чего-либо другого) и, главное, превращать все произведенное в товар, т.е. создавать все новые рынки, а точнее единый общий всеохватывающий мировой рынок, организованный по буржуазному стандарту и обслуживающий интересы колониального капитала. Для того чтобы такой рынок был создан и при этом эффективно функционировал, следовало поставить страны Востока в политическую зависимость от европейских капиталистических держав. Зависимость была просто необходима, ибо без нее создать в этих странах нужную европейским буржуа инфраструктуру, от банков и предприятий до железных дорог, портов, баз и т.п., было невозможно, а без нее рынок не мог нормально существовать. К этому нужно было, понятно, добавить необходимое количество грамотных и образованных людей, разного рода кадровых администраторов, работников банков и предприятий, без которых инфраструктура не будет в состоянии функционировать. Важно также было поставить по-европейски образованных людей, проникнутых европейскими ценностными ориентациями, во главе стран Востока или хотя бы на ключевые социальные, экономические и политические позиции в этих странах.

Как легко заметить из материала предшествующих глав, все это и стремились осуществить колонизаторы в тех странах Востока, от Индии до Средней Азии и от Турции до Китая, которые находились от них в зависимости. Но как реагировал на это Восток? Первой и естественной реакцией побежденной или, во всяком случае, потесненной со своих привычных позиций стороны было стремление приспособиться к новым условиям существования. Для традиционной структуры это означало очень многое, и прежде всего переоценку привычных ценностей при сравнении их с теми, что несли с собой колонизаторы, будь то торговцы или бизнесмены, солдаты или колонисты, миссионеры или администраторы. А сравнивать, конечно, было что.

Европейская наука и техника, в первую очередь военная, быстро растущий западный стандарт уровня жизни, непривычные и завоевывавшие новые позиции конституционно-демократические права, свободы, а также гарантии, защищавшие не только интересы собственника, но и достоинство гражданина, наконец, плюрализм политической жизни, ограниченная роль религии и санкционированных ею традиций - все это оказало немалое воздействие на социополитические верхи Востока. Они были готовы активно сотрудничать с европейцами, жадно перенимали достижения науки и культуры, получали европейское образование и, пользуясь столь же активной поддержкой со стороны колониальной администрации, стремились сотрудничать с ней. Симптомом и проявлением такой позиции в частности были реформы соответствующего плана как в колониях, так и в других странах Востока.

Реформы XIX в., если взять их в целом, были именно отражением стремления Востока вырваться чуть ли не единым резким рывком из состояния отсталости и в чем-то главном сравняться с демонстрировавшими свое превосходство европейцами. В то время европейский эталон был если и не знаменем, то во всяком случае надежным ориентиром для власть имущих. И хотя структура в целом обычно сопротивлялась реформам (олицетворением сопротивления были, как правило, религиозные круги, опиравшиеся на консервативную массу крестьянства), сопротивление сравнительно легко преодолевалось, особенно в колониях, где политическая власть находилась в руках колонизаторов. Как в колониях, так и в других странах Востока осуществлялись либерально-буржуазные преобразования по европейскому образцу, создавались разного рода законосовещательные советы или парламенты, начинала реализовываться процедура демократических выборов. Словом, вторая половина XIX в. была в некотором смысле временем надежд на то, что с традиционной структурой Востока справиться будет сравнительно легко и что в результате ряда реформ и умелой администрации Восток впишется в европейские стандарты. Или во всяком случае легко смирится с той ролью, которую он издавна играл в масштабах мирового рынка, а может быть, и добьется большего на пути экономического развития. Иллюзия такого рода во многом объясняется тем, что в XIX в. Восток еще не был пробужден и от его имени выступали немногочисленные слои верхов, находившие общий язык с колониальными властями.

Ситуация стала меняться к концу XIX и особенно в начале XX в. Меньше всего это было заметно в колониях, где шел непрерывный процесс преобразований, а административная власть находилась в руках колонизаторов. Правда, и здесь преобразования всегда сопровождались сопротивлением пробуждавшейся традиционной структуры, все острее ощущавшей свое кризисное состояние и мобилизовавшей силы для самосохранения. Однако лишенная реальной политической власти традиционная структура в колониях оказывала преимущественно пассивное сопротивление. Зато в тех странах, где политическая власть находилась в руках местных правителей, а вмешательство западного колониального капитала рассматривалось как вторжение чуждых сил, угрожающих привычному существованию, обстановка накалялась. Не превращенные еще в колонии страны Востока быстрыми темпами пробуждались. Но каков был характер этого пробуждения, наиболее яркое выражение которого олицетворялось младотурецким, иранским и китайским освободительными движениями?

Снова обратимся к экономической сути процесса взаимодействия колониального капитала и традиционных восточных структур. В колониях создание промышленных предприятий, банков и всей инфраструктуры шло за счет активности колониального, т.е. европейского, капитала, и лишь сравнительно небольшая доля соответствующей активности приходилась на местное население, причем и здесь ведущую роль нередко играли представители не коренного населения, а мигранты, как, например, китайцы-хуацяо в Юго-Восточной Азии. Связанная с рынком частнопредпринимательская деятельность, хотя в принципе она и была знакома традиционному Востоку, по-прежнему стояла как бы особняком по отношению к привычной структуре и в гораздо большей степени была элементом буржуазной (т.е. чужой) структуры в данной колонии. В аналогичном положении находилась вся созданная колонизаторами и приспособленная для нужд предпринимательской деятельности и мирового рынка система администрации. Хотя и опиравшаяся вроде бы на местное население, вписавшаяся в местные реалии, она тоже была почти чужой для большинства народа. Возникал феномен своего рода симбиоза, вынужденного сосуществования:

o на нижнем уровне (в Индии - в общине, в Африке - тоже в общине, но несколько иной по характеру и уровню развития; примерно то же и в других колониях) господствовала традиция с характерными для нее типовыми связями семейно-кланового и корпорационного типа, с патронажно-клиентными отношениями, опутывавшими все другие, в том числе и рыночные, товарно-денежные.

o на верхнем уровне - колониальная администрация и капиталистические предприятия, работавшие по законам мирового рынка. Где-то посредине одно с другим состыковывалось, а все традиционные связи сочетались с рыночно-капиталистическими, но ситуация в целом напоминала именно симбиоз, пусть не всегда в чистом виде.

Иначе обстояло дело в политически самостоятельных странах (к их числу следует отнести и те, что формально не были самостоятельными, но обладали весомой автономией, как многочисленные вассальные от Османской империи арабские государства). Здесь рядом с только что описанными чуждыми друг другу секторами экономики, жившими по различным законам, существовало и нечто иное, а именно государственное хозяйство. Остережемся именовать его госкапитализмом, но обратим внимание на его суть. В политически независимых странах власть и связанная с ней верховная собственность (та же власть-собственность) традиционно была атрибутом государства, выступавшего в функции редистрибутора, в первую очередь по отношению к платившим ренту-налог в казну подданным. Функции эти сводились к привычному праву правителя на избыточный продукт производителя с последующей его редистрибуцией в интересах власти и государства как аппарата власти в первую очередь. В условиях, когда в трансформировавшейся под воздействием колониального капитала традиционной структуре появился новый сектор экономики, связанный с мировым рынком и быстро прогрессирующий во многих направлениях, государство от имени общества и во имя сохранения и укрепления существующей и приспосабливающейся к новым условиям структуры власти-собственности берет на себя функции совокупного частного предпринимателя. При этом оно создает государственный сектор ориентированной на рынок промышленной экономики.

Этот новый, протобуржуазный, сектор в трансформирующемся восточном обществе генетически восходит к местным ранее существовавшим, но не похож на них. Это принципиально новый сектор экономики Востока, возникающий в конце XIX и усиливающийся в XX в. По-разному выглядит он в Турции, Иране, Китае или Японии, но суть его везде одинакова. Государство традиционно берет на себя функции генерального субъекта в системе производства, выступает в качестве предпринимателя и в то же время представителя общества, гарантирующего стабильность структуры в целом. Риск неудачи тем самым сводится к минимуму (момент конкуренции - одно из наиболее уязвимых мест для тех, кто к ней не привык). Но соответственно резко уменьшается и средняя экономическая эффективность сектора в целом и всех его предприятий в частности.

Неэффективность государственного протобуржуазного хозяйства объясняется многими очень существенными факторами, такими как незаинтересованность обеспеченной гарантированным окладом государственного жалованья администрации, явная неповоротливость государственных предприятий на рынке, их отставание в темпах модернизации и т.п. Главное же заключается в том, что это хозяйство опутано теми самыми типовыми связями традиционного восточного общества, о которых уже шла речь, т.е. связями первых двух типов - официальными государственными и патронажно-клиентными. Эти связи не просто искажают рыночно-капиталистический тип отношений. Они делают государственную экономику современного типа не только слабой и неконкурентоспособной, но обреченной на отставание от экономики буржуазной.

Какую же роль сыграл сектор государственного протокапиталистического хозяйства в судьбах традиционного Востока?