Устный идиом и письменная традиция

С возникновением письменной традиции в государстве упрочивается диглоссия. По существу, все официальные функции переходят к письменному языку. Грамотность в пределах определенного государственного или культурного ареала становится престижной, овладевают ею немногие, и получение образования мало зависит от того, насколько родной идиом человека близок к письменному языку. В раннем Средневековье латынь была письменным языком в равной степени для романских, германских и кельтских народов. У восточных христиан разнообразие несколько больше, в отдельных церквах в качестве литературных языков используются греческий, армянский, грузинский, сирийский, коптский, церковнославянский и ряд других, но и здесь непосредственная связь между родным идиомом индивида и литературным языком, которым он пользовался, в течение длительного времени могла отсутствовать (румыны, например, до Нового времени в качестве литературного языка использовали церковнославянский).

Положение в остальном мире было (а кое в чем и остается) сходным: у мусульман роль престижного литературного языка занимает арабский, у индуистов (как индоарийцев, так и дравидов) — санскрит, на Дальнем Востоке (не только в Китае, но и в Корее, Японии, Вьетнаме) — вэньянь. Несколько больше разнообразие в буддийской среде — на юге используется пали, на севере вэньянь и тибетский. Значимые исключения из этого правила имелись, но их было немного.

В Европе этническое сознание начинает формироваться лишь в позднем Средневековье и современную форму у многих народов приобретает только в XIX в., а то и позднее. До возникновения "новых" письменных языков на положении диалектов латыни были не только романские, но (в функциональном отношении) и германские идиомы повседневного общения. Среднюю позицию в языковой функциональной парадигме занимали многочисленные койне, складывавшиеся в основном в рамках феодальных владений. Именно такие региональные койне становились придворными языками, в частности потому, что феодалы нередко не знали грамоты

(т.е. латинского языка). В позднем Средневековье и особенно в эпоху Возрождения многие идиомы, восходящие к региональным койне, получают письменную фиксацию. Некоторые из них распространились и за пределы своего региона, но шансы их развития оказались неравными.

Провансальский, будучи "всего лишь" языком популярной поэзии, стал на какое-то время достаточно популярным в романоязычном мире и даже за его пределами, однако с возникновением единого французского королевства он постепенно сдает свои позиции (северо)французскому. Тосканский, который первым из итальянских идиомов получил литературную обработку, благодаря сочинениям Данте, Петрарки, Боккаччо стал престижным по всей Италии. Но в силу феодальной раздробленности его официальные функции долго были ограничены, и в мелких итальянских государствах с XV—XVI вв. начинает достаточно успешно развиваться литература на региональных идиомах. С образованием единого государства за тосканским закрепляется статус литературного языка, а другие письменные традиции именуются диалектными, но их право на законное существование никем не оспаривается. "Переводы с диалекта на язык и с языка на диалект (в том числе и “автопереводы”, выполнявшиеся самими авторами, как например, К. Гольдони и др.) издавна были узусом литературной жизни Италии <...> Вековые традиции имеет также итальянский диалектный театр <...> Самым сильным диалектальным театром в конце XIX в. был венецианский (при этом два ведущих актера были не из Венеции, а из Пьемонта и Генуи!)" (Касаткин, 1976, с. 176—177). Даже в XX в. диалект в Италии медленно уступает свои позиции и проникает и в новые жанры. Фильм Л. Висконти "Земля дрожит" (1946) был поставлен на сицилийском диалекте; при выходе на массовый экран (1951) он был дублирован на итальянский (Касаткин, 1976, с. 178).

В Германии, отличавшейся гораздо большей раздробленностью, предок современного немецкого намного сильнее потеснил локальные письменные традиции, включая сильную нижненемецкую, долго поддерживавшуюся мощыо Ганзейского Союза. Здесь причина в религиозном авторитете перевода Библии, выполненного Мартином Лютером. На крайнем западе нижненемецкой территории еще со Средневековья функционируют голландская и фризские письменные традиции. Первая из них упрочилась в рамках одного из наиболее развитых в Новое время государств мира, а территория фризских идиомов (в структурном отношении сильно отличных от нижненемецких) оказалась поделенной между Нидерландами, Ганновером, Бременом, Шлезвигом. Литературный фризский язык по существу так и не возник, а голландский в XVI—XIX вв. за пределами Нидерландов конкурировал в официальной сфере с немецким. Как язык школы и церкви он продолжал использоваться даже в единой Германии и окончательно уступил свои позиции немецкому только в XX в. (Plank, 1988).

Причины, по которым набор идиомов в Европе оказался структурированным в существующую иерархию языков и диалектов, часто не связаны с собственно лингвистическими явлениями. "Романские диалекты <...> первоначально имели равные шансы развития в полифункциональные, нормированные языки <...> Многочисленные письменные традиции (такие,

как галисийская, астурийская, арагонская в Испании, гасконская, провансальская и многие другие во Франции) значительно ослабли или совсем замерли в Новое время по причине отсутствия политико-экономической самостоятельности соответствующих регионов" (Нарумов, 1994, с. 310).

Понятия языка и диалекта в их иерархической противопоставленной, "унаследованные от сравнительно-исторического языкознания и структурной диалектологии, легко подвергаются идеализации, поскольку они используются не только для описания состояния внутренней структуры лингвем, но и для установления определенных иерархий типа “галисийский есть диалект испанского или португальского языка” или "корсиканский есть разновидность тосканского диалекта итальянского языка". Самостоятельных диалектов в традиционной, да чаще всего и в современной романистике, не допускается, они всегда приписываются к тому или иному литературному языку, его [их] покрывающему (ср. термин немецких романистов ОаскчргасИе — 'язык-крыша') <...> астурийский и арагонский диалекты равноположены лежащему в основе испанского литературного языка кастильскому диалекту, так как все они являются результатом развития разговорной латыни в соответствующих регионах, в то время как анадалусский диалект генетически является производным от кастильского" (Нарумов, 1994, с. 309).

Основное свойство, декларируемое для диалектов одного языка, — вза- имононятность — достигается в Европе только с введением всеобщего начального образования. "Взаимопонятными" они становятся, с одной стороны, за счет использования носителями локальных идиомов выученного нормативного языка или вариантов, близких к нормативности, с другой стороны, за счет все ускорявшейся в XX в. нивелировки различий между идиомами, попавшими под одну "языковую крышу". Показателен такой сравнительно недавний пример: король Италии Виктор Эммануил III во время поездки в 1906 г. по пострадавшей от землетрясения Калабрии прибегал к услугам переводчика (Касаткин, 1976, с. 164).

Как говорилось выше, комплекс европейских наций в основном сложился в XIX в. В ряде случаев обслуживавшие их письменные языки оказывались по разным причинам не вполне подходящими.

В Норвегии, в течение многих столетий находившейся в унии с Данией, литературным языком был датский, но в норвежской столице сложилось норвежско-дате кое койне с норвежской фонетикой и в основном датской лексикой и морфологией. "В силу лексической и морфологической близости между датским языком и норвежскими диалектами датский текст мог читаться, так сказать, по-норвежски" (Стеблин-Каменский, 1968, с. 48). Это койне и легло в основу норвежского языка риксмол ("государственный язык", позднее он стал называться букмол "книжный язык"). Параллельно в середине XIX в. возникло движение за создание нового языка на базе собственно норвежских диалектов, который сначала получил название лансмол "язык страны" или "сельский язык", а позднее — нюнорск "новонорвежский". Несколько упрощая, можно сказать, что оба языка пережили конвергентную эволюцию, но их нормы до сих пор заметно отличаются; выходящая в Норвегии литература фактически образует континуум (правда, неравномерный) между двумя полюсами.

Сходная ситуация сложилась и в Греции, где до достижения в начале XIX в. независимости письменный стандарт был близок к новозаветному греческому. Несколько модернизированная норма, получившая название кафаревуса, оставалась очень архаичной, и с конца XIX в. радикальные сторонники ориентации на устно-разговорную речь стали разрабатывать новый стандарт — димотики. Демократизацию языка приветствовали далеко не все; публикация переводов на димотики трагедий Эсхила в начале XX в. вызвала студенческие волнения, приведшие к человеческим жертвам (Елоева, 1992, с. 13). Литература на новом стандарте продолжала публиковаться, но официальное признание в качестве литературного языка димотики получила только в 1973 г., после чего наметилось некоторое сближение двух норм.

Несколько по-иному складывалась ситуация в области распространения чешского языка. Здесь к XIX в. все официальные позиции занял немецкий, а чешский, имевший в Средние века довольно богатую литературу, стал бесписьменным. В процессе национального возрождения ориентация была сделана именно на средневековый язык эпохи Яна Гуса, при том, что пражское койне к тому времени достаточно сильно потеснило диалекты и на территории собственно Чехии (не Моравии) и превращалось в единый стандартный язык повседневного общения. Новый литературный чешский язык за XIX—XX вв. несколько модернизировался, но его устная форма используется лишь в строго официальной ситуации. Разговорный стандарт, оЬеспа севйпа, постепенно все чаще получает письменную фиксацию и становится сейчас уместным даже в университетской аудитории; употребление литературного языка в сколь бы то ни было непринужденной обстановке исключено. Различие двух норм можно проиллюстрировать шуточным стихотворением Эмануэля Фринты "Профессор", где синонимичные первая и третья строфы написаны на письменном и разговорном стандартах:

Там, где школа и средства массовой информации обеспечили в рамках государств возможность взаимопонимания, потребность в реализации региональной идентичности приводит к оживлению старых и созданию новых письменных традиций. Признание нрав меньшинств часто способствует изданию на таких языках значительного количества литературы. Яркий пример — послефранкистская Испания, где, скажем, международный журнал "Курьер ЮНЕСКО" издается, кроме испанского, на каталанском и галисийском (а также неиндоевропейском баскском языке). Чисто информационной нужды в этом нет, поскольку все галисийцы и каталанцы двуязычны, а их языки достаточно близки к испанскому. Проиллюстрируем их близость на примере одного и того же текста из этого журнала на четырех иберороманских языках (для сопоставления к трем названным добавлен португальский). Текст посвящен языкам межэтнического общения.

Испанский, El Correo de la UNESCO, Febrero 1994:

Hay muchas lenguas de eso tipo en el mundo. Han alcanzado esa condition por diversas razones, sea que expresen una cierta proyeccion cultural о simbolicen una supremacia politica, cosa que les confiere considerable prestigio entre las demas comunidades linguisticas.

Галисийский, О Cotreo da UNESCO, Marzo 1994:

Ilai moitas linguas deste tipo no mundo. Alcanzaron esa condicion por diversas razons, sexa que expresen unha certa proxeccion cultural ou simbolicen unha supremacia politica, о que lies confire un considerable prestixio entre as demais comunidades linguisticas.

Португальский, О Correio da UNESCO, Abril 1994:

Ha muitas linguas desse tipo no mundo. Alcangaram essa condigao por diversas razoes — por expressarem uma certa projegao cultural ou refletirem supremacia politica. Dessa forma, adquiriram consideravel prestigio entre as demais comunidades linguisticas.

Каталанский, El Correu de la UNESCO, Магд 1994:

N'hi ha una gran varietat arreu del mon. Han adquirit aquest status per diverses raons, be sigui perque expressen una certa projeccio cultural о be perque simbolitzen una supremacia politica, fet que els dona un prestigi considerable entre la resta de comunicants lingQistiques.

Все эти тексты являются независимыми переводами с английского оригинала (The UNESCO Courier, February 1994):

Лексическая близость всех четырех языков (особенно португальского — галисийского — испанского) вполне очевидна и не может серьезно препятствовать взаимопониманию. В современной Испании наряду с проиллюстрированными литературными традициями возрождаются или создаются и другие — астурийская, арагонская, анадалусийская, эстремадурская, валенсийская, арапская^[1]; ясно, что речь идет именно о письменной реализации локальной идентичности.

Классическим примером обратной ситуации является положение многих языков Китая, в первую очередь самого китайского. Единство языка держится исключительно на иероглифической письменности, даже единого стандарта озвучивания иероглифической записи не существует. Русский китаист П. П. Шмидт в начале XX в. писал: "Если бы китайцы приняли европейский алфавит, то образовалось бы по крайней мере десять новых языков" (Москалев, 1992, с. 144); надо добавить, что взаимопонятность диалектов некоторых из таких языков все равно оставалась бы невысокой.

Сходную оценку давал и Сунь Ят-сен, уроженец провинции Гуандун, сообщавший, что китайские торговцы, происходившие из разных провинций Южного Китая в конце XIX в. обычно общались посредством английского пиджина. Он так описывает соотношение "диалектов" юз и южный минь: "Хотя Шаньтоу отстоит от Гуанчжоу всего на 180 миль (к северу), тем не менее разговорные языки их также непохожи один на другой, как итальянский и английский" (цит. по: Яхонтов, 1980, с. 155). Разумеется, эту непрофессиональную оценку не следует понимать буквально, генетически китайские идиомы ближе, чем английский и итальянский. Это импрессионистичное суждение примерно означает: "языки сходного строя, но совершенно невзаимопонятные".

Не удивительно, что за пределами Китая единство "китайского языка" признается не везде. Например, в Австралии, где перепись регистрирует языки населения, каждая группа китайских диалектов фиксируется как отдельный язык. Кто прав? И в Китае, и в Австралии большинство китайцев придерживается принятых в этих странах точек зрения, что мало отражается на их этнической идентичности. Они считают себя принадлежащими к единому народу, языком культуры которого служит единый литературный китайский язык; статус разговорного идиома, используемого в повседневной практике общения, оказывается малозначащим.

Происходит также и искусственное, навязываемое сверху, консолидирование не ощущающих своего единства этносов и, как следствие, объединение их идиомов. В некоторых случаях это вполне удается, как произошло с рядом "вновь образованных" народов СССР. Яркий пример — хакасы. Вот какую характеристику получал хакасский язык в середине 1930-х гг.:

"Хакасский язык, термин, принятый после советизации и в связи с развитием национальной культуры Минусинского района, для создающегося государственного языка тех национальностей, которые прежде суммарно назывались минусинскими татарами или абаканскими турками <...> Хакасский язык как их [языков "местных народностей": ак-кас, сарыг- кас, кара-кас и др. — В. Б.] синтетическое оформление встречается главным образом в письменной форме <...> и включает в себя ряд черт фонетики и морфологии, свойственных отдельным из этих языков" (БСЭ, 1-е изд., т. 59, с. 396).

Название новому народу и языку было дано по существовавшему много столетий назад племенному объединению в районе Саян. Хакасы стали ощущать себя единым этносом, но единый языковой стандарт не привился, как и в большинстве сходных случаев.