Цель и средства

Э. Фромм считал, что проблема средств и целей была четко сформулирована Спенсером, который предполагал, что удовольствие, связанное с целью, необходимо делает и средства достижения поставленной цели приятными.

На первый взгляд допущение Спенсера кажется правдоподобным. Например, если человек собирается приятно провести время в путешествии, то и приготовления к нему будут приятными. Но очевидно, что последнее не всегда верно. Так, если больной вынужден продолжать малоприятные процедуры, то благая цель – его здоровье – не означает, что сами процедуры ему приятны. Также не доставляют удовольствия страдания и боли во время родов. Чтобы привести дело к желаемой цели, мы часто совершаем много неприятных вещей и лишь потому вынуждены делать это, что наш разум подсказывает нам такой способ действий. В лучшем случае неприятности могут быть скрашены предвосхищением удовольствия от ожидаемого результата; предчувствие удовольствия в итоге может даже полностью перевесить дискомфорт, сопутствующий применяемым средствам.

Однако проблема средств и целей на этом не кончается. Самый главный ее аспект мы можем понять только тогда, когда познакомимся с ролью бессознательной мотивации. Можно воспользоваться иллюстрацией проблемы взаимоотношения средств и целей, предложенной Спенсером. Последний описывает бизнесмена, который испытывает удовольствие от того, что каждый раз, когда он подводит баланс своих расходов и доходов, результат оказывается точным до единого пенни. "Если вы спросите, – пишет Спенсер, – почему этот столь кропотливый процесс и столь далекий от собственно предпринимательской деятельности и еще более далекий от жизненных наслаждений приносит удовлетворение, то ответ будет заключаться в том, что ведение точного счета есть условие успешной предпринимательской деятельности и, таким образом, само по себе становится ближайшей целью – долгом, который должен быть выполнен, чтобы, в свою очередь, мог быть выполнен долг получения прибыли, чтобы опять-таки, в свою очередь, мог быть выполнен долг обеспечения собственного существования, существования своей жены и детей"^[1].

Согласно Спенсеру удовольствие, заключенное в средствах – в данном случае в ведении бухгалтерии – вытекает из предвкушения удовольствия, связанного с конечной целью: или с наслаждением жизнью, или с выполнением "долга". Г. Спенсер при этом упускает из виду две проблемы. Первая, более очевидная, состоит в том, что сознательные представления человека о своих целях могут отличаться от представлений бессознательных. Например, человек может думать, что его цель (или мотив) – наслаждение жизнью или выполнение долга перед семьей, тогда как действительный, хотя и неосознаваемой целью будет власть, приобретаемая с помощью денег, или удовольствие от самого процесса их накопления.

Вторая, более важная проблема – допущение, что удовольствие, связываемое с целью, непременно обусловливает удовольствие, связываемое со средствами. Разумеется, не исключено, что конечное удовольствие, например пользование деньгами в будущем, способствует тому, что и средство для этой цели (бухгалтерский учет) тоже будет приносить удовольствие, как думает Спенсер, но удовольствие, испытываемое в процессе бухгалтерского учета, может иметь и другие источники, так что его предполагаемая связь с конечной целью может оказаться фикцией.

Допустим, в подобном случае мог бы оказаться какой-нибудь одержимый делец, которому так нравится вести свои книги и который получает неописуемое удовольствие, когда обнаруживает, что записи ведутся безукоризненно. Но если внимательнее приглядеться к нему и к смыслу испытываемого им удовольствия, то окажется, что этот человек полон тревог и сомнений и что процесс бухгалтерского учета доставляет ему удовольствие потому только, что в нем он проявляет свою деловую "активность", но без необходимости принимать решения и ничем не рискуя. Если его бухгалтерские книги в порядке, он удовлетворен, поскольку точность его арифметики есть для него символический ответ на его сомнения о самом себе и собственной жизни. Бухгалтерия есть для этого человека то же, что пасьянс для другого или пересчет окон в доме для третьего. Иными словами, средства становятся независимыми от целей; они узурпируют роль самих целей, а якобы существующая цель имеет место только в воображении.

Наиболее показательный пример, соотносимый с иллюстрацией, приведенной Спенсером, и касающийся средств, доставляющих удовольствие независимо от целей, относится к смыслу понятия труда, как оно развивалось в течение столетий, следовавших за Реформацией, особенно под влиянием кальвинизма.

Обсуждаемая проблема касается, по мысли Фромма, уязвимого места современного общества. Одна из наиболее характерных психологических особенностей сегодняшней жизни состоит в том, что те действия, которые выступают в качестве средств для достижения каких-то целей, все более и более узурпируют положение цели, тогда как сами цели уходят все глубже в тень и утрачивают реальность. Люди работают ради денег, чтобы на эти деньги наслаждаться жизнью. Работа – средство, а наслаждение – цель. Но что происходит на самом деле? Люди работают, чтобы заработать много денег, потом они используют эти деньги, чтобы иметь еще больше денег, а первоначальная цель – наслаждение жизнью – теряется из виду.

Люди испытывают нехватку времени, они спешат и изобретают вещи, позволяющие экономить время. Но, сэкономив время, они начинают вновь спешить, чтобы опять его сэкономить, до тех пор, пока в этой гонке не истощатся настолько, что уже не смогут воспользоваться сэкономленным временем. Например, мы имеем радио, которое могло бы принести в каждый дом лучшие произведения литературы и искусства. Мы имеем телевизоры, которые способны приобщить нас к классике. Однако вместо этого мы по большей части слышим либо рекламу, либо какую-нибудь "газетную жвачку", оскорбляющую разум и чувства. Мы владеем самыми прекрасными и удивительными средствами и инструментами, какие когда-либо были, но на этом не останавливаемся и спрашиваем: "А зачем они нам?"

В то же время чрезмерное выпячивание целей также ведет к нарушению различными способами гармоничного равновесия между целями и средствами. Один такой способ – излишняя концентрация на цели и недостаточное обдумывание средств. Такое искажение приводит к тому, что цели становятся абстрактными, нереальными и в конечном счете превращаются в несбыточную мечту. Подобную опасность видел и подробно рассматривал американский философ Дьюи.

Обособление целей, их отрыв от средств может иметь обратный эффект: пока цель поддерживается идеологически, она просто служит ширмой для отвлечения внимания от тех действий, которые якобы должны служить в качестве средств достижения этой цели. Лозунг, оправдывающий эту подмену, звучит так: "Цель оправдывает средства". Приверженцы этого принципа не способны понять, что использование деструктивных средств приводит к трансформации и самой цели, даже если она и поддерживается идеологически.

Спенсеровская концепция социальной функции удовольствия имеет важное социологическое значение для проблемы средств и цели. В соответствии с выдвинутым философом положением, согласно которому биологическая функция переживания удовольствия заключается в том, что те действия, которые предпринимаются на благо человека, доставляют удовольствие и потому привлекательны для человека, он сформулировал следующее утверждение: "Формирование человеческой природы в соответствии с требованиями социума должно в конце концов сделать все необходимые в связи с этим действия удовлетворительными, то есть доставляющими удовольствие, приятными, тогда как все действия, противоречащие этим требованиям, не будут соответственно и обладать этим качеством"^[2]. Далее он говорит: "Предположим, это согласуется с проблемой сохранения, поддержания жизни, тогда как следует признать, что нет таких действий, которые не становились бы источником удовольствия, и, если предположить, в конце концов, любое движение или действие, соответствующее требованиям социальной жизни, будет сопровождаться удовольствием"^[3].

Г. Спенсер захватывает здесь один из наиболее значимых механизмов социума: любое общество стремится сформировать структуру характера своих членов таким образом, чтобы заставить их желать то, что они должны сделать, чтобы осуществлять свои социальные функции. Однако мыслитель не сумел понять, что в обществе, наносящем ущерб действительным интересам его членов, действия, ущемляющие человека, но полезные с точки зрения функционирования общества как целого, также могут стать источником удовлетворения.

Даже рабы научились довольствоваться своей судьбой, а угнетатели находить радость в жестокости. Сила социальных связей и, следовательно, существование любого общества покоится на том факте, что почти не существует таких действий, которые не доставляли бы наслаждения, удовольствия. Отсюда следует, что описанный Спенсером феномен может служить источником как задержки в развитии общества, так и, напротив, его прогресса. Главное – понять смысл и функцию любой деятельности, а также смысл и функцию доставляемого ею удовлетворения в терминах природы человека и соответствующих условий его жизни.

Как было показано выше, удовлетворение, извлекаемое из иррациональных стремлений, отличается от удовольствия, получаемого от деятельности, служащей благу человека, так что подобного рода удовлетворение не может служить критерием ценности. Г. Спенсер прав, говоря, что любая деятельность может стать источником удовольствия, но ошибается, думая, что в силу этого удовольствие имеет моральную ценность. Лишь проанализировав природу человека, раскрыв суть противоречий между его реальными интересами и интересами, навязанными ему обществом, в котором он живет, можно подойти к пониманию объективных ценностных норм, которые Спенсер пытался обнаружить. Оптимизм Спенсера по отношению к его собственному обществу и его будущему, а также изъян в его психологической теории, связанный с недооценкой роли иррациональных побуждений и соответствующего им типа удовлетворения, послужили тому, что он, сам того не желая, подготовил почву для этического релятивизма, который в наши дни стал таким популярным.

В изучении этики абсолютных и относительных ценностей часто наблюдается значительная и совершенно неоправданная путаница из-за некритического употребления терминов "абсолютный" и "относительный". Первое значение, в котором употребляется в этике термин "абсолютный", заключается в том, что этические высказывания принимаются как безусловно и всегда истинные и нс допускают переоценки. Данная концепция этики абсолютного, свойственная всем авторитарным системам, логически вытекает из тезиса, что критерием оценки служит неоспоримое превосходство и всеведение властей.

Именно в утверждении, что официальная власть не может ошибаться и что все ее требования и запреты всегда правильны, и заключается смысл ее притязания на превосходство. Можно очень кратко показать несостоятельность идеи, согласно которой этические нормы должны быть абсолютными, чтобы иметь силу. Эта концепция, базирующаяся на теистическом тезисе, что существование "абсолюта" равно совершенству власти, по сравнению с которой человек по необходимости "относителен", т.е. несовершенен, была вытеснена из всех других областей научного знания, где стало общепризнанным, что не существует абсолютной истины, но тем не менее действуют объективные законы и принципы.

Как уже говорилось, научные, или рационально обоснованные, положения означают, что все доступные данные наблюдения подкрепляются силой разума и не фальсифицируются ради получения желаемого результата. История науки – это история неадекватных и несовершенных положений, где каждое новое прозрение позволяет понять неадекватность предыдущего уровня и создать как бы трамплин для более адекватных формулировок. История мышления – это история все большего и большего приближения к истине. Научное знание не абсолютно, а оптимально, оно содержит оптимум истины, достижимой в данный исторический период. В различных культурах выделяются различные аспекты истины, и чем в большей степени человечество будет достигать культурного единства, тем более эти различные аспекты будут интегрироваться в единую целостную систему.

Этические нормы не абсолютны и еще в одном смысле: они не только могут быть подвергнуты пересмотру, как и вообще любые научные положения, но, кроме того, существуют такие ситуации, которые по природе своей не позволяют однозначно принять правильное решение. Г. Спенсер в своем анализе этики относительного и абсолютного дает соответствующую иллюстрацию этой ситуации. Он приводит в пример фермера-арендатора, желающего голосовать на всеобщих выборах. Фермеру известно о консерватизме его лендлорда и, кроме того, он знает, что если проголосует в соответствии со своими собственными, либеральными убеждениями, то рискует быть изгнанным. Конфликт тем самым, по мысли Спенсера, лежит в плоскости принятия решения: либо причинить вред государству, либо собственной семье, и Спенсер приходит к выводу, что в "в бесчисленном количестве случаев невозможно решить, какая из двух альтернатив предпочтительнее как наименьшее из зол"1.

Однако думается, что сформулированная Спенсером альтернатива нс совсем корректна. Этически нагруженным конфликт был бы и тогда, когда дело касалось бы не семьи фермера, а только его собственного счастья и благополучия. Ведь на карту поставлены не только интересы государства, но и его собственная честность. Действительная для него проблема – выбор между его физическим, а отсюда также (в некоторых отношениях) душевным благополучием, с одной стороны, и его честностью – с другой. Все, что он делает одновременно и правильно, и неправильно.

Фермер не может сделать обоснованный выбор, ибо проблема, стоящая перед ним, неразрешима. Подобные ситуации неразрешимого нравственного конфликта с необходимостью возникают в связи не с экзистенциальной дихотомией, внутренне присущей человеческой ситуации, но с исторической, которая может быть устранена. Фермер-арендатор столкнулся с неразрешимым конфликтом, потому что социальная система создала для него ситуацию, в которой удовлетворительное решение невозможно. Если бы совокупность социальных условий можно было изменить, то за отсутствием почвы исчез бы и нравственный конфликт. Но до тех пор, пока эти условия будут существовать, любое принимаемое фермером решение будет одновременно и правильным, и неправильным, хотя решение, принятое в пользу его честности, может оказаться в нравственном отношении выше решения, преследующего лишь жизненное благополучие.

Понимание этики Спенсера основано на том, что "хорошее" и "плохое" есть результат особой природы человека и что наука о поведении основывается на нашем знании человека. В письме к Миллю Спенсер пишет: "Я придерживаюсь того взгляда, что Мораль, то есть так называемая наука о правильном поведении, должна, в качестве своего предмета, определить, как и почему одни способы поведения вредны, а другие – полезны. Хорошее и плохое не может быть случайным, но с необходимостью вытекает из природы вещей"^[4].

Современные этические теории, за редкими исключениями, занимаются только обоснованием причинности и ценностей. Они не исследуют ни мотивацию, ни мотивационные структуры, ни принуждение. Можно сказать, что современные этические теории в строгом смысле не являются этическими. Как известно, один из признаков добродетельной жизни состоит в гармонии между мотивацией и обоснованием причины и ценностей. Если же этики не интересуются тем, что индивид ценит, что именно он называет добром или красотой, то это явный признак душевной болезни. Например, теория гедонистического эгоизма не разрешает своим приверженцам любить или дружить, ведь для проявления таких чувств им необходимо отказаться от основного побудительного мотива, постулируемого гедонистическим эгоизмом, т.е. отказаться от самого эгоизма.