Трудность объективной оценки земельной реформы

В российской общественности, где глубоко укоренились представления об общине как исконном национальном институте и преграде пролетаризации населения, курс па разрушение общины не мог не вызвать множества протестующих голосов, в том числе таких духовных авторитетов, как Л. Н. Толстой и А. И. Чупров. Напротив, ученик Толстого крестьянин-писатель С. Т. Семенов, на многолетнем собственном опыте рачительного хозяина убедившийся в том, насколько необходимо уничтожение чересполосицы, пропагандировал единоличное землеустройство даже на страницах социал-демократического журнала "Современник".

Экономический курс Столыпина полностью одобрили веховцы из "Русской мысли" – П. Струве и А. Изгоев (первый биограф Столыпина), критиковавшие интеллигенцию за то, что из боязни образования сельского пролетариата она мешала формированию сельской буржуазии, необходимой для прогресса производительных сил страны. Но веховцы считали, что создание массового слоя собственников-хуторян типа американских фермеров должно сопровождаться либерализацией политического режима, чего в России не происходило.

Апологетом столыпинской политики был известный писатель В. Розанов, считавший, что она "одолела" революцию. Однако, как показало близкое время, все основные мероприятия реформы содержали в себе зерна острой социально-политической конфликтности. Клин, вбитый в общину, изменил направление "пожарной эпидемии в России" (выражение А. Ермолова): крестьяне вместо помещичьих усадеб стали поджигать либо дворы соседей, вышедших на хутора и отруба, либо собственные избы (для получения страховой суммы ради переселения), от которых загорались и другие. Столыпинских переселенцев недружелюбно встречали сибирские крестьяне-старожилы, а в Туркестане для предоставления переселенцам 29 млн десятин земли были отогнаны с привычных мест кочевий киргиз-казахи (в 1916 г. с восстания киргиз-казахов начнется революционное брожение на окраинах Российской империи). Наконец, не иссякло вожделение потомков крепостных на барскую землю, о чем писал на страницах главной проправительственной газеты "Новое время" ее ведущий публицист М. Меньшиков, приводя слова поволжского крестьянина в разговоре с помещиком: "Ждем войны... воевать мы не пойдем, воюйте сами... Которые дымократы, мужички, значит, начнем бить белократов – вас, господ. Всю землю начисто отберем и платить ничего не будем". Не в этих ли настроениях первоисточник того массового дезертирства и разложения русской армии, которое проявилось в будущей мировой войне?

Роль реформы в агротехнологической модернизации России весьма неоднозначно оценил В. П. Огановский, подчеркнувший, что в землеустройстве сочетались назревшие преобразования в сельском хозяйстве и не отвечавшая им политическая односторонность приоритета единоличных выделов. Огановский не отрицал несомненных достоинств хуторов. Но хутора 1) требовали широкого доступа к источникам воды и дорожной сети, чего не было на большей части перенаселенной территории европейской России; 2) не могли быть эффективными при мелком размере (на трех десятинах)^[1]; 3) не обеспечивали решительного сдвига к многопольным интенсивным севооборотам. Характерно, что из первоначальной программы землеустройства был исключен пункт о новой разбивке нолей для перехода к многополью (1912 г.), а переселение за Урал и наращивание зернового экспорта способствовали дальнейшему распространению экстенсивного трехполья. Наступление пашни на пастбище сказалось на резком сокращении поголовья тонкорунных овец в южных губерниях европейской России, поскольку там оказывалось выгоднее выращивать для вывоза пшеницу (главный импортер – Италия с ее спросом на макароны) и особенно ячмень (главный импортер – Германия, заинтересованная в ввозе русских ячменных отрубей для откорма своего скота). Поэтому российские нивы оставались в основном однотонными пшенично-ячменными (91% всех посевов), тогда как на полях передовых стран хлебные злаки занимали не более 70%. Между тем именно пшеница и ячмень из всех зерновых отличались наибольшей колеблемостью урожаев, которая в России на 40% превосходила максимальную в Европе (вдвое – английскую и германскую). И единственный неурожайный из пяти "золотых столыпинских" лет – 1911 г. – сразу привел к голодовкам нс только в малоземельных центральных, но и в многоземельных новороссийских губерниях.

Огановский критиковал нарочитую поддержку властью единоличных хозяев, поскольку считал предпочтительным групповое землеустройство как для объединения малоземельных и среднезажиточных крестьян в укрупненное хозяйство, необходимое для перехода к многополью, так и для просветительского агротехнического воздействия интеллигенции. Тем более что совокупная площадь владений крестьянских обществ и товариществ (17 млн десятин) осталась все же несколько большей, чем поощряемых правительством единоличных владений (16,6 млн десятин).