Тоталитаризм как политический феномен XX века

Понятие "тоталитарное государство" широко применялось уже в 1920—1930-е гг. сначала итальянскими, а затем и немецкими юристами, причем в положительном смысле. Тогда же появляется краткое и емкое определение тоталитаризма, принадлежащее Б. Муссолини: "Все в государстве, ничего вне государства и ничего против государства". В то же время в 1930-е гг. указанное понятие начинает использоваться либеральными противниками фашизма для его негативной идентификации. Однако только в 1950-е гг. усилиями таких ученых, как К. Й. Фридрих, X. Арендт, Р. Арон, И. А. Ильин, 3. Бжезинский, Р. Такер и др. появилась аналитическая концепция тоталитаризма, обобщающая политическую практику нацистской Германии, фашистской Италии и СССР времен И. В. Сталина и жестко противопоставляющая ее западной демократии.

К. Й. Фридрих и 3. Бжезинский в книге "Тоталитарная диктатура и автократия" дали следующую характеристику тоталитарного режима.

Во-первых, есть массовая партия, которая монополизирует власть.

Во-вторых, власть организована недемократическим способом, она выстраивается в жесткую иерархию и замыкается на лидера режима. В нацистской Германии это называлось "фюрер — принципом", который формулировался так: "Приказы — сверху вниз, отчет об исполнении — снизу вверх". В СССР существовала та же модель организации власти, но она прикрывалась "самой демократической конституцией" и системой формальных выборов.

В-третьих, доминирующую роль в политической мобилизации масс играет официальная идеология, являющаяся инструментом навязывания одного и единственного видения мира и приобретающая, в связи с этим, сакральные черты. Тоталитарный режим — обязательно идеологический режим. Причем роль главного идеолога играет сам лидер режима, только ему принадлежит право менять положения "священной идеологии". Весь огромный идеологический и пропагандистский аппарат лишь комментирует, разъясняет и "несет в массы" идеологические постулаты. От населения при этом требуется активное проявление поддержки официальной идеологии и режима, контролируемое властью. Как указывал Л. Люкс "прежнего человека, скептического человека, доставшегося им от либеральной эпохи, они (тоталитарные режимы — прим. авт.) постарались уничтожить и создать вместо него нового человека. Этот новый человек должен был слепо повиноваться вышестоящим и верить в непогрешимость вождя и партии". Во исполнения этой задачи такие режимы применяют всю мощь современных коммуникационных технологий. Не случайно К. Леви-Стросс писал, что "в отличие от тирании классического типа современный тоталитарный режим обладает технологией и идеологией".

Многие исследователи особо акцентируют специфику тоталитарной идеологии — ее универсализм, т.е. стремление распространить идеи "единственно верного" учения в планетарном масштабе. Отсюда вытекает и стремление к мировому господству, выражающееся в невероятном развитии военной машины и в подготовке к войне. Кроме того, идеология, навязываемая тоталитарными режимами, не просто входит в противоречие с положениями идеологий-конкурентов. Она противоречит базовым представлениям о человечности. Принятие этой идеологии означает отказ от привычных норм поведения и мышления. Тоталитаризм стремится к формированию "нового человека" (в нацистском варианте — "выращиванию истинных арийцев"), радикально порвавшего с традиционными моральными ценностями.

В-четвертых, тоталитаризм — это политический режим, беспредельно расширяющий свое вмешательство в жизнь граждан, включающий всю их деятельность (в том числе экономическую) в объем своего управления и принудительного регулирования. Тоталитарное государство — это всеобъемлющее государство. Оно исходит из того, что самодеятельность граждан не нужна и даже вредна, а свобода граждан опасна и нетерпима.

В-пятых, тоталитаризм — это и всеобъемлющий террористический полицейский контроль над обществом, призванный пресекать любые проявления даже потенциального инакомыслия и инакодействия. Отсюда шестой признак тоталитаризма — государственный монопольный контроль над СМИ.

К. Й. Фридрих назвал эти характеристики "синдромами тоталитаризма". Только наличие всех этих признаков позволяет, по его мнению, считать ту или иную систему тоталитарной. Четыре признака из шести не могли существовать в промышленно неразвитых обществах, т.е. условия для тоталитарной диктатуры появились в результате промышленных революций. Поэтому К. Й. Фридрих и 3. Бжезинский определяют тоталитарный режим как "автократию, основанную на современной технологии и массовой легитимизации". Такие режимы, в отличие от традиционных диктатур, ориентированы на вовлечение масс в политику, поэтому их называют "мобилизационными".

Достаточно скоро выяснилось, в концепции К. Й. Фридриха и З. Бжезинского были существенные изъяны.

Первоначально противоположность между понятиями демократия и тоталитаризм воспринималась исследователями как констатация очевидного. Но потребовалось немного времени и стали понятны поверхностность и упрощенность этих понятий.

Так объединение воедино нацизма и сталинизма при внимательном сравнении представляется противоречащим здравому смыслу, поскольку наряду с излишним акцентированием черт сходства не учитывает, коренных отличий коммунистических режимов от фашистских. Они состоят в следующем:

- взаимосвязь тоталитаризма и модернизации: "Самое существенное в национал-социализме — по мнению Э. Нольте — это его отношение к марксизму и в особенности коммунизму в том виде, который он приобрел в следствии победы большевиков в русской революции". В этой связи он оценивает тоталитаризм сталинского СССР как неизбежный эффект ускоренной модернизации, а тоталитаризм гитлеровской Германии — как "тоталитаризм, которого могло и не быть";

- коренная ломка отношений собственности и тотальное регулирующее вмешательство государство в экономику и перестройка социальной структуры общества (фашизм не посягал на принцип частной собственности и на классовую структуру общества);

- происходящая полная замена старых и радикальная трансформация новых политических элит, поскольку воспроизводство, на новой основе, феномена "власти-собственности" приводит к формированию монолитной элиты коммунистического общества — "номенклатуры". Последняя, по мнению М. Джиласа и М. С. Восленского ставшей единственным "распорядителем" всей государственной собственности, не только узурпировавшей власть, но и переродившейся в господствующий класс, который эксплуатирует трудящиеся массы. Фашисты же и национал-социалисты боролись не против тех, кто сосредоточил в своих руках реальную власть, а за вхождение в состав правящей элиты. "Они следовали, — пишет Л. Люкс, — двойственной тактике: подобострастно "легалистской" по отношению к правящей верхушке и бескомпромиссно насильственной — к "марксистам"";

- радикальные отличия в ценностных, идеологических ориентациях. Если большевизм унаследовал от русской интеллигенции убеждение, что "истинная" революционная партия должна бороть за социальную справедливость, против самого иерархического принципа, то фашизм ставил иерархию и неравенство — социальное, расовое и этническое — превыше всего. Если большевики были страстными приверженцами веры в прогресс и науку, то у национал-социалистов эта вера в прогресс, могла вызвать лишь насмешку, поскольку они не только хотели "остановить историю", но и обратить ее вспять. Если фашистская идеология прямо признавала государство как самоцель и постулировала, что оно представляет ценность само по себе, то коммунистическая идеология исповедовала этатизм постольку, поскольку государство рассматривалось как средство разрешения классовых противоречий и построения коммунистического общества (хотя на практике все оказалось, разумеется, несколько иначе) и др.

С учетом этих обстоятельств М. А. Чешков предложил различать тоталитаризм как политическую организацию, где тотальное государство допускает "общество" (в нацистской Германии и фашистской Италии), и как социальную организацию, где нет места ни обществу, ни, строго говоря, государству (в странах "реального" социализма).

Кроме того, было поставлено под сомнение оправданность другого общего понятия — "фашизм". Как указал К. Брейхер, его применение приводит к недооценке специфики каждого конкретного режима и, особенно, к затушевыванию различий между создавшими их движениями, которые в большей или меньшей степени можно отнести к революционным или реакционным. Так, многие исследователи считают, что режим, созданный Б. Муссолини, вряд ли можно считать тоталитарным — ему не удалось устранить автономию общества, полностью подчинив его государству. Б. Муссолини, даже находясь в апогее власти, не помышлял об устранении монархии, и не шел на обострение отношений с католической церковью, интенсивность и массовость террора в Италии не сопоставима с нацистской Германией и со сталинской Россией.

Также К. Й. Фридриху и 3. Бжезинскому считали, что главное в тоталитаризме — небывалые возможности и степень контроля со стороны тоталитарного государства, которые и отличают его от традиционных и современных автократий (в то же время подчеркивается преемственность авторитарной политической культуры в соответствующих странах). Такая постановка вопроса чревата спором о том, является ли контроль над индивидами со стороны того или иного политического режима тотальным. Например, если советские рабочие пили на работе и крали все подряд, если в "народном хозяйстве" все добывается и обменивается "по блату", то можно ли послесталинский СССР считать тоталитарным?

Далее, К. Й. Фридрих и З. Бжезинский утверждали, что тоталитарная система не может изменяться изнутри и потому ее можно разрушить только извне (в данном случае статус всеобщей закономерности придавался историческому опыту падения фашистских диктатур). Применительно ко всем "тоталитарным" режимам — это яркий пример умозаключения по недостаточным эмпирическим основаниям. Историческая практика показала, что тоталитаризм способен эволюционировать, он как бы разлагается изнутри, размывается, теряя часть своих признаков. Наиболее яркий пример такой эволюции — СССР времен Н. С. Хрущева и Л. И. Брежнева.

Поэтому принято, наряду с тоталитарными, выделять и посттоталитарные режимы. В частности, по поводу бывших коммунистических режимов в Восточной Европе Ст. Хоу писал: "Тоталитарных систем более не существует, остались лишь "посттоталитарные", у которых не сохранилось ничего, кроме догматической оболочки. От населения требовалось уже не согласие, а повиновение, не хор одобрения слов вождя, а тишина. Даже там, где установление коммунистического правления было следствием не только ввода советских войск, этот режим уже давно утратил свою легитимность".

С начала 1970-х гг. в советологии доминировала так называемая "ревизионистская школа", в основном преодолевшая крайности концепции тоталитаризма. "Ревизионисты" стремились вместо статичной картины "монолитного режима" увидеть в истории "советских" обществ, противостояние идей и корпоративных сил, многоуровневые конфликты социополитического, религиозного и этнонационального характера. Посттоталитарные режимы описывались как сложные феномены, включающие в себя разнообразные способы представительства интересов (бюрократический корпоративизм) и целый набор связей и взаимоотношений между элитой и массами, а также способов политического участия. Большое внимание уделялось сравнительному изучению коммунистических режимов.

В частности, западные исследователи отмечали, что советское общество могло выжить лишь за счет включенности его членов в социальные самовоспроизводящиеся сети личных взаимоотношений.

В широком значении термин "социальная сеть" отображает "структуру преимущественно неформальных связей между акторами социальной системы". Соответственно теория социальных сетей исходит из предположения, что все социальные действия должны объясняться на основе социальных диспозиций (взаимоотношений) акторов, а не только их индивидуальных мотивов. Элементом этих социальных диспозиций являются, в частности, ожидания по поводу поведения др. Таким образом, как указывал Р. Барт, социальные сети порождают наборы нормативных, символических и культурных стандартов, определяющих индивидуальное поведение.

Кроме того, социальные сети задают объемы информации, необходимые и доступные индивидам при принятии решений. Чем "гуще" социальная сеть, тем более, политически однородны принадлежащие к ней индивиды. И наоборот, разреженные сети (признаком которых служит то, что друзья одного человека, как правило, не знают друг друга) более разнородны в социальном и политическом отношениях. В них легче находят прибежище нестандартные политические взгляды и нормы поведения. Как указывали Г. Голосов и Ю. Шевченко разреженные политические сети способствуют развитию партий.

В советском обществе эти сети были как горизонтальными (объединявшими носителей примерно равных ресурсов и статуса), так и вертикальными (т.е. сетями патронажа и клиентелы). Включенность в социальные сети заставляла советских людей прислушиваться к общему мнению и подчиняться существующим нормам (коллективизма — формальным и неформальным), причем в процессе социализации такие нормы воспринимались индивидами настолько глубоко, что уже не казались навязанными извне. Чем плотнее были социальные сети, тем сильнее они поощряли конформизм, а значит— способствовали индоктринации марксизмом-ленинизмом. При этом происходила своеобразная консервация советских ценностей и норм. Густые сети, построенные на отношениях клиентелы, несовместимы с инакомыслием.

Разумеется, горизонтальные связи в меньшей степени способствовали утверждению официальных норм и стандартов поведения. Как полагает Р. Патнем, если бы на базе таких связей возникли различные добровольные формы самоорганизации (ассоциации по месту жительства, кооперативы, общества потребителей, массовые политические партии и т.д.), они постепенно могли трансформироваться в структуры гражданского общества. Но в СССР такого рода организации либо отсутствовали, либо контролировались властью. Поэтому есть основания полагать, что горизонтальные связи вовсе не стимулировали распространение демократических установок, а напротив поощряли конформизм, который имел своим источником не только официальную пропаганду, но и социальную практику советского периода.

В сравнительном плане важно то, что регионы Советского Союза и, следовательно, России различались и различаются по степени включенности населения в социальные сети. Сегодня уже проверено эмпирически, что социальные сети различной плотности по-разному воздействуют на политическое поведение в целом и на электоральное поведение и процессы формирования политических партий в частности. Так, по мере возрастания плотности сетей увеличивается вероятность того, что успеха на выборах будет добиваться начальство или "независимые" кандидаты, поддерживаемые начальством, что подрывает развитие идеологических общенациональных партий.

Однако, несмотря на плодотворность избранного подхода, "ревизионисты" не смогли предвидеть "обвал" коммунистической системы на рубеже 1980—1990-х гг. Сегодня данная категория режимов немногочисленна (Северная Корея, Куба и др.), большинство из них постепенно эволюционируют в различные формы авторитаризма.