Суд и судопроизводство в Пскове и Новгороде

Псковская судная грамота, материалы летописей, вечевого делопроизводства, а также тексты договорных грамот Великого Новгорода с князьями дают представление об органах, осуществляющих правосудие.

В Новгороде и Пскове существенно укрепляется судебная функция государства. К органам, осуществлявшим правосудие, относились посадник (ст. 3 и др.), вече (ст. 3), князь (ст. 4 и др.), сотские (ст. 20, 78), наместники (ст. 5), братчина (ст. 113).

О компетенции княжеского суда ПСГ говорит в ст. 1. По сути дела, речь в ней идет о разных видах кражи из закрытого помещения. Псковская судная грамота более внимательна к деталям кражи и нетерпима к самосуду: не допускает убийства вора, застигнутого на месте преступления. Кроме того за кражу установлены значительно более низкие штрафы. Возможно, внимание к деталям есть следствие того, что теперь княжескому суду подведомственны и такие кражи, которые прежде рассматривала община. Особенность псковского суда – широкое участие в нем представителей городской общины. Суд князя, равно как и местный суд, действует только вместе с судом посадника и сотских (старост). Статья 77 ПСГ свидетельствует о судебной власти старосты – он, как судьи и посадники, должен целовать крест в том, что будет "судить право". Еще одно проявление общинных традиций в судопроизводстве – суд братчины. "Члены братчины – это не случайные сотрапезники и не просто сторонние люди. Пивцы, возглавляемые пировым старостой, принадлежат к одной и той же общине. Судя но всему, это территориальная соседская община сельчан или уличан, совпадающая с церковным приходом... Ее функции распространяются на дела, связанные с мелкими ссорами на пиру, пока эти ссоры не перерастают в драку"^[1]. Наиболее существенное отличие Пскова от Новгорода в организации суда – отсутствие института доклада. Суд князя – последняя судебная инстанция Пскова, где нет такой, как в Новгороде, высшей судебной коллегии, состоящей из старейших бояр и житьих людей. Правда, вече могло одобрить или опрокинуть новую норму, установленную князем при решении какого-то дела, выступая в качестве некоего прообраза судебно-административного надзора.

Процесс

Судебный процесс в Новгороде и Пскове в целом сохраняет состязательный характер. Но в отличие от Русской Правды ПСГ запрещает осуществлять процессуальные действия без разрешения и участия судебного персонала, заботится о порядке в судебном заседании (ст. 50, 67 и др.). Важным результатом развития гражданского права и одновременно свидетельством развитости экономических отношений является появление в системе доказательств письменных (грамоты, записи, рядницы (ст. 32), доски (ст. 14). Упоминается и о других доказательствах: свидетелях (ст. 9), поличном (ст. 57), роте (ст. 17), поле (ст. 13).

Псковское законодательство не выделяет стадии судебного процесса. По дошедшим до нас сведениям можно заключить, что этапы процесса по-прежнему состояли в установлении сторон, производстве суда и исполнении решения. Стороны – частные лица, но по-прежнему не обязательно физические. Если речь шла о споре коллективных субъектов (родов, общин), то в суд вызывались их представители. Так, ПСГ допускает, чтобы за церковную землю в суд ходил и отвечал представитель – староста. Прежний порядок хождения в суд всем миром или с пособниками постепенно устраняется. Запрещается ходить в суд "помочью", а следует "лезть в судебницу" только двум сутяжникам. В Новгороде времен Русской Правды стороны приводили с собой толпы приятелей (совершали "наводку") и тем парализовали действие правосудия. Поэтому позднее преследуется как преступление против порядка суда любое нарушение дисциплины. Битье подверников, как называли начальников судебной стражи, наказывалось высокими штрафами. Стороны, как и в древности, именовались одинаково, но не истцами, а сутяжниками, и наблюдалось отсутствие выраженных процессуальных преимуществ для истца. Однако государство теперь гораздо активнее помогало частному истцу в преследовании обвиняемого (ст. 65, 98). По-прежнему не существовало различия уголовного и гражданского процесса. Условия процессуальной правоспособности физического лица не определялись, но можно сделать вывод, что особых ограничений не вводилось. Могли искать женщины, как замужние, так и вдовы, а также дети, экономически зависимое население и даже монахи.

Как уже говорилось, псковско-новгородские реалии породили неизвестный Русской Правде институт судебного представительства. Именно расширение круга физических лиц, имеющих право защищать в суде свои индивидуальные интересы, поставило вопрос о судебном представительстве. В Русской Правде этого института нет, поскольку судились в основном коллективные субъекты. Представители назывались ответчиками. Их могли иметь женщины, дети, монахи, монахини, дряхлые старики, глухие. По Новгородской грамоте представителя мог привлечь любой. Представительствовали, прежде всего, естественные представители (сын за мать, муж за жену). О слугах и домочадцах как естественных представителях в законе прямо не сказано. Особенно интересно то, что представителем могло быть и любое стороннее лицо, не облеченное общественной (административной) властью. Такие наймиты (наемные поверенные) получали за свои услуги деньги и чаще всего участвовали в поединке. Но ПСГ запрещала им вести два дела в один день, осуществлять некоторые процессуальные действия: наемник допускался в поединок, но не мог целовать крест за представляемого. Естественные представители могли осуществлять все процессуальные действия.

Отношения сторон до суда по частноправовым спорам предполагали заключение договора о судье и установление срока явки в суд. Договор о судье совершался в момент рукобитья или бросания шапок вверх. В более позднюю эпоху – при участии судебной власти, которая давала пристава {детского). Истец нанимал его на свои средства. Существовала такса – на 10 верст деньга (Псков). Вызов в суд оформлялся особым документом – позовиицей. Вначале позовница объявлялась ответчику по месту жительства, затем – па погосте перед попом и собравшимся народом. Срок явки составлял важное условие соглашения о суде, поскольку нарушивший его терял право на иск. Противная сторона получала тогда бессудную грамоту. Если срок по каким-то причинам менял суд, такие последствия не наступали: к неявившемуся посылался троекратный вызов и затем взыскивался штраф за неявку. В делах об обидах, где договор был в принципе невозможен, а также при уклонении ответчика от суда осуществлялся принудительный привод в суд. Но самоуправство строго запрещалось, принудительные действия составляли исключительно судебную функцию. Поэтому одной из центральных фигур судебной деятельности становится пристав.

Приставам и разным сторонам их деятельности посвящено немало статей ПСГ. Они осуществляют важнейшие следственные действия, в частности производят обыск. Из смысла ст. 49, 64 следует, что функции пристава могли осуществлять не только соответствующие должностные лица, но и обычные "псковитины", уполномоченные на то князем. По версии Ю. Г. Алексеева, такие уполномоченные лица могли осуществлять любые функции пристава^[2]. Однако подобный вывод вызывает некоторые сомнения. Если внимательно вчитаться в текст ст. 64 и 65, то можно предположить, что не имеющий официального статуса пристав на одно поручение мог исполнять лишь поименованные в ст. 64 задачи: "А которые пристави, княжей человек или подвоской, или псковитин, а поедет человека позвать на суд, или росковать, или сковати". То есть здесь четко указаны задачи, которые могли решать псковитины. Напротив, ст. 65, которая ведет речь о проведении обыска в доме обвиненного в татьбе, упоминает исключительно пристава.

Разбирая статьи о приставах, Ю. Г. Алексеев нащупал интересные различия между двумя статьями, толкующими о порядке проведения обыска. Действительно, ст. 57 описывает случай, когда приставы не были допущены хозяином в дом, да еще обвинены в том, что не пытались должным образом выполнить свои обязанности. В этом случае для доказательства своей добросовестности приставы должны были отыскать двух-трех свидетелей, показания которых решали исход дела. С другой стороны, ст. 97 освобождает от ответственности приставов, спровоцировавших гибель плода тем, что ворвались в дом обвиняемого в татьбе. Итак, мы имеем дело с двумя сходными ситуациями с диаметрально противоположными последствиями, в одной из которых приставы получают отпор у обвиняемого, а в другой – врываются в дом так грубо, что пугают его жену. Заслуживающая внимания гипотеза Алексеева заключается в том, что здесь мы имеем дело уже с двумя лишь формально равными свободными ответчиками, фактический статус которых различается настолько существенно, что один из них (более влиятельный) предпринимает попытку пренебречь законным правом государственного суда в лице приставов получить доступ в дом. Однако следует оговориться, что речь здесь может идти только о самоощущении лиц и никоим образом о законодательном закреплении каких бы то ни было привилегий. Ведь из той же ст. 57 четко следует, что подтверждение свидетелями факта препятствования приставам автоматически влекло за собой обвинение хозяина дома в краже. И только если было установлено, что приставы сами не выполнили порученное дело, они теряли свой статус, а истец проигрывал дело. Правда, вопрос о том, что приставы могли пренебречь своими обязанностями по причине получения от ответчика взятки, ПСГ даже не затрагивает. Что касается ситуации, описанной в ст. 97, то она еще раз свидетельствует о формировании активной роли государственного суда и повышенной защите представителей власти в момент исполнения ими служебных обязанностей. Очевидно, что ПСГ свидетельствует здесь о готовности законодателя закрыть глаза даже на грубость и жестокость приставов во время обыска.

Доказательства

Особый интерес представляет вопрос об используемых в псковском суде доказательствах. Одним из по-прежнему часто используемых видов доказательств остаются послухи. Значение послуха – не просто свидетельство некоторого факта, но и активное поддержание истца или ответчика в процессе. По словам Н. Л. Дювернуа, "значение и сила послуха в древнем праве определяется... двумя субъективными условиями: 1) ссылкой лица, совершающего акт или стоящего на суде, которое хочет на пего послаться; 2) тем, что сам послух также хочет стоять за известное дело; с другой стороны – его роль определяется отношением к целому делу, ко всему иску, а не к отдельному факту, как роль свидетеля, хотя и последнее возможно"^[3]. Как очевидец, свидетель факта, послух, конечно, не мог передать иному лицу (наймиту) свое право выступить в суде. В случаях, когда возникала необходимость в судебном поединке с участием послуха, этот последний не имел права выставить наймита: "А против послуха... стар или млад, или чем безвечен, или поп, или чернец ино против послуха нанять волно наймить, а послуху наймита нет" (ст. 21). Таким образом, выразив свое желание постоять за дело, послух обязывался делать это только лично.

Дювернуа приводит случай, когда судья спрашивает у ответчиков, нет ли кого, имеющего подтвердить обстоятельство, приведенное ответчиком в свое оправдание. И то, что происходит далее, характеризует особенности состязательного процесса. Дело в том, что суд не имел права по объективным основаниям дать свидетельским показаниям решающую силу в деле, если истец или ответчик не желают на них ссылаться, предпочитая выйти с истцом на поле. При этом ПСГ (ст. 24) специально запрещает применять санкции к истцу или ответчику, которые не желают ссылаться на послуха: "А каторой не слался, ино его в том не повинити". По версии Дювернуа, эта норма должна была служить гарантией от попытки судей угрозами воздействовать на стороны, склоняя их к обоюдной ссылке на одних и тех же послухов.

Большую роль показания послухов играли в делах уголовного характера. Так, в обвинительных процессах о побоях и грабежах, начатых по инициативе истца, суд (князь, посадник, сотский) прежде всего допрашивал послуха и устанавливал степень его осведомленности об обстоятельствах дела. Таким образом, получается, что послух должен был действительно знать о некоем оспариваемом факте. Правда, уверенность в такой трактовке несколько колеблет ст. 67 Судебника 1497 г., которая запрещает послушествовать, "не видев". Но, возможно, мы имеем здесь дело не с "постепенным стиранием граней между послушеством и свидетельством", а с элементарным различием в понимании послушества в разных древнерусских землях.

Если послух проявлял должную осведомленность и показывал, что "битый являл бой свой и грабеж", подтверждая версию истца, то обвиняемый имел выбор из двух вариантов: признать себя виновным и выплатить штраф и компенсацию либо идти с этим послухом на поле (ст. 20). В свою очередь, истец, согласно ст. 22, в случае если "послух не станет, или, став на суде, не договорит в ты ж речи, или переговорит", проигрывал процесс. Что касается послуха, выставленного ответчиком, то ст. 23 дает такое право только в случае, когда встает вопрос о добросовестности послуха, выставленного истцом. Ответчик мог, в частности, сослаться на то, что истец его "сам бил с тым своим послухом, а нонеча на него ж шлется", и предложить своего послуха. Тогда вопрос о возможности использования показаний того или другого послуха решал суд: "Ино гот послух в послух, которого на суде наимянуют". Из этой статьи Μ. Ф. Владимирский-Буданов, который придерживался мнения, что послух в новгородском и псковском процессе должен был быть один и выставлял его истец, делал вывод о том, что описанная в ст. 23 ситуация является исключением именно для случаев, когда послух истца, возможно, сам участвовал в преступлении. Но он подчеркивал, что "от усмотрения суда зависело, кого из двух признать послухом; следовательно, для действий в процессе все-таки оставался один послух"^[4].

В группе доказательств, объединенных названием судов Божиих, в Пскове выделяется поле, или судебный поединок, которое стоит в этом ряду несколько особняком. Несмотря на очевидно древнее происхождение упоминание поля в древнерусских летописных источниках до XIII в. не встречается. На основании статей ПСГ легко сделать вывод о своеобразном преломлении принципа равенства сторон в судебном поединке: здесь речь идет о фактическом приблизительном равенстве физических данных участников поединка или их представителей (наймитов). Так, если поле присуждалось двум женщинам, то наймиты запрещались (ст. 119). Зато старики, малые дети, люди с увечьями и немощами, священники или монахи всегда могли воспользоваться наймитом. Это право имели все участники процесса, кроме послухов (ст. 21). По результатам поединка (противник сдается или даже убит) победителю присуждалась победа. Кроме права получить искомое по делу он мог взять доспехи убитого, но не имел права требовать выкупа за тело с родственников (ст. 37). Следует отметить, что поле, которое просуществовало до XVII в., неизменно встречало осуждение церкви. Μ. Ф. Владимирский-Буданов приводит слова грамоты, посланной митрополитом Фотием новгородцам в 1410 г., где он приказывает "позванному па поле и йотом явившемуся к священнику не давать святого причащения и целовать крест, подобно псу: который же священник удостоит его божественных таинств, то он за сие лишается своего сана. Если кто, вышел на поле, убьет человека и сделается душегубцем, тο... таковый не входит в церковь четыре года и должен быть отлучен на 18 лет от причащения и вкушения богородицына хлеба; убитого же нс предавать земле; если же какой священник вопреки сему поступит, в таком случае лишается священства"^[5].

Акты

По мнению Дювернуа, с наличием "акта соединялось понятие о достоверности, а иногда (кабалы) и о самом существовании права"^[6]. Если говорить о средствах, подтверждающих несомненную подлинность акта, то здесь мы встречаемся с большим разнообразием. Это могли быть разнообразные, как официальные, так и частные, печати, приложение которых происходило при участниках сделки. Печать издревле, вырастая из первобытного амулета, выражала и доказывала право собственности. Можно согласиться, что "чем больше характер судебного процесса эволюционировал от гласного состязательного к розыскному, где формальные моменты... были более значимыми, тем больше возрастала роль печати как средства формальной фиксации правового документа"^[6]. Именно внешние признаки были гарантией подлинности документа, а подлинность документа доказывала истинность его содержания.

Другим удостоверяющим подлинность акта способом была подпись. Акт, написанный рукой лица, которое выдало его, естественно, служил доказательством против него, хотя это не исключало ни возможности опровержений самой сделки, ни возможности доказать, что подпись или выдача была вызвана обманом, вылгана. Наконец, самым сильным из известных судным грамотам способов подтверждения достоверности акта, было написание его в двух экземплярах с заверением официальным лицом и передачей одного экземпляра на хранение в публичное место ("запись" в словаре ПСГ).

Присяга (рота)

Новгородское и псковское судопроизводство знало два вида присяги. Первый являлся не доказательством, а способом принять у участника процесса (стороны, представителей, даже судей) обязательства вести себя на суде честно, беспристрастно, говорить правду. По Новгородской судной грамоте "непринесение вступительной присяги истцом-заявителем влекло для него невыгодное последствие – обязанность доставки на суд истца- ответчика своими средствами... Нежелание истца-ответчика поцеловать крест в начале дела вело к его обвинению"^[8] (ст. 99 ПСГ). Термин "рота" употреблен в ПСГ всего несколько раз. Наряду с "судной" ротой упоминается еще "вольная" рота (ст. 116, 34), которая, скорее всего, была не обязательной, как судная, а добровольной очистительной присягой-порукой целого коллектива в случаях обвинения в таких преступлениях, как поджог и татьба. Скорее всего, исторически судная рота постепенно заменяет вольную по мере усиления представлений о необходимости нести индивидуальную ответственность, не прикрываясь соприсяжничеством общинников. В остальных случаях (весьма многочисленных) памятник обозначает присягу такими терминами, как "правда" или "целование"^[9]. В качестве самостоятельного доказательства, согласно судным грамотам, присяга выступает в случае споров, возникающих из договоров личного найма, хранения, сябреничества, а также в исках между родственниками – совладельцами имущества. В этом последнем значении присяги исследователи справедливо признавали важным вопрос о том, кто именно приносил присягу. Если в Русской Правде, как правило, предполагалось право обеих сторон на принесение присяги, которое нередко определялось жребием, то во времена судных грамот это право принадлежало уже одной из сторон. Интересна версия О. В. Мартышина, который считает, что ПСГ часто руководствуется не процессуальным, а социальным статусом стороны, предоставляя ей право принести присягу. Действительно, в ст. 41 спор об оплате труда наемного плотника разрешается по воле хозяина, который определяет, приносить присягу самому или предоставить работнику. Статья 28 предоставляет этот выбор тому, кто ссужал серебро, ст. 102 – мастеру в споре с учеником. Но представляется, что у Дювернуа тот же подход. Он обращает внимание на то обстоятельство, что присяга во всех случаях, упомянутых в ПСГ, рассматривается как право того контрагента, который более заслуживает доверия.

Приговор даже в древнюю эпоху выносился судом (если дело вообще передавалось на суд). Он мог быть словесным, а мог представлять собой правую, или бессудную, грамоту. Однако исполнение приговора в период господства состязательного процесса ложилось на правую сторону. О том, как и когда будет исполнено решение суда, стороны, как правило, договаривались дополнительно (ст. 31 Новгородской судной грамоты)^[10]. И только если обвиненный не исполнял должного в течение месяца, от веча назначался пристав, который мог арестовать провинившегося до исполнения решения. Если обвиненный скрывался от приставов, его могли даже казнить.

Итак, развитие правового статуса населения в псковсконовгородской традиции шло по пути выделения индивида из коллектива, о чем свидетельствуют приведенные факты эволюции судебного права. При этом в формальном смысле закон остается равным для всех, что особенно четко прослеживается в имущественных отношениях. Более того, нормы наследственного права уравнивают свободное население независимо от социального положения. С другой стороны, некоторые привилегии (право приносить присягу) за лицами, заслуживающими в силу экономического статуса особого доверия, уже начинают оформляться. Налицо, кроме того, усиление государственного влияния на жизнь общества, повышенная защита лиц, находящихся при исполнении служебных обязанностей.