Советский этап
Революционные события осени 1917 г. в России положили начало грандиозной социально-экономической трансформации, последствия которой в большей или меньшей степени ощутило на себе все мировое сообщество. Естественно, не могла остаться в стороне от этого и западная экономическая мысль. Более чем 70-летний эксперимент по претворению в жизнь социалистических идеалов, вне зависимости от субъективного (в большинстве случаев отрицательного) отношения к его результатам экономистов США и западноевропейских стран, заставил их фактически переосмыслить если не весь свой теоретический арсенал, то по крайней мере его значительную часть.
Радикальные изменения претерпело русоведение, представители которого столкнулись с принципиально новой, более того, абсолютно неожиданно для них возникшей ситуацией. Как писал впоследствии американский исследователь У. Лакуэ, "...в 1917 г. “русские” эксперты были совершенно неготовы к тому, чтобы объяснить нерусской публике значение событий в Петрограде и Москве. Пэерс, Хотч[1] и другие эксперты привыкли иметь дело с такой Россией, которая едва ли походила на новую Советскую Россию в большей мере, чем Китай на Бразилию"[2].
В этих условиях “русские исследования” первоначально как бы раскололись, а точнее сказать, из них выделился и стал быстро развиваться целый блок дисциплин, призванных заниматься изучением всего многообразия новых явлений, вызванных к жизни революцией. Нет необходимости доказывать, что в этот блок, за которым с течением определенного времени утвердилось название "советология", входила и экономическая теория.
Что же касается русоведения в его изначальной ипостаси, то в конечном счете оно оказалось как бы поглощенным более динамичной и актуализированной советологией. Конечно, исследования, посвященные тому или иному этапу дореволюционного развития России или же большинству вопросов русской филологии, в определенном смысле слова сохраняют важнейшие признаки русоведения. Вместе с тем практически любой ученый неизбежно осуществляет анализ с учетом потребностей и специфики современной ему эпохи, в ее контексте, что отражается, например, на интерпретации тех или иных исторических событий, как бы далеки они ни были. Если же говорить о филологии, то русский язык (равно как и любой другой) также подвержен постоянным изменениям, в значительной мере является в каждый данный момент продуктом своего времени. Безусловно, революция в России не привела к появлению того "новояза", о котором писал Дж. Оруэлл в своем романе "1984", но она внесла значительные коррективы во многие компоненты языковой системы.
Говоря об исследованиях, проводившихся советологами-экономистами, мы можем выделить в них два хотя и взаимосвязанных между собой, но все-таки относительно самостоятельных и обособленных уровня – прикладной (конкретно-экономический) и общетеоретический.
Применительно к конкретно-экономическим советологическим исследованиям речь идет в конечном счете о необходимости выработки определенных практических рекомендаций с точки зрения принятия целого ряда политических, экономических и иных решений, связанных с взаимоотношениями Востока и Запада. Показательно в этом плане мнение одного из американских авторов, который писал: "Экономическая политика и функционирование Советского Союза являются неотъемлемой частью того окружения, в котором должна формироваться американская экономическая политика. Значительная часть наших национальных ресурсов распределяется нами в зависимости от того, каковы, по нашему мнению, советские намерения и возможности. Кроме того, в последнее время нас неоднократно предупреждали, что мы должны ускорить темпы нашего экономического роста для того, чтобы быть впереди русских. Нам советовали блокировать советские усилия в развивающихся странах. Нам говорили, что торговля с СССР таит в себе либо огромные возможности, либо страшную опасность для нас. Большинство из этих советов, возможно, было ошибочно. Но при всем при этом отрицать нашу заинтересованность в проблемах советской экономики невозможно"[3].
Говоря о выработке советологией практических рекомендаций, нельзя полностью абстрагироваться и от известной заинтересованности в использовании опыта СССР и его союзников для решения ряда хозяйственных задач.
В общетеоретическом плане ключевое значение имела необходимость создания концепции, позволяющей как охарастеризовать основные черты и некоторые наиболее общие закономерности развития той экономической системы, которая существовала в Советском Союзе, так и сформировать к ней определенное мировоззренческое отношение. Это было тем более важно, что "реальный социализм" с самых первых дней своего существования претендовал на то, что он объективно идет на смену общественному строю, господствовавшему в ведущих странах Запада, является единственным радикальным средством разрешения присущих этому строю антагонистических противоречий, формой их окончательного снятия. "Вызов, который представляет Советский Союз, – писал английский экономист-марксист М. Добб, – это вызов мысли, вызов альтернативной и противоположной общественной системы, привлекающей самим фактом своего существования пролетариев всего мира"[4].
Отмеченная выше потребность была реализована путем создания советологических концепций. Они последовательно сменяли друг друга на протяжении практически всего социалистического этапа в истории нашей страны. К числу таких концепций принято прежде всего относить теорию логической и практической неосуществимости социализма и теорию командной экономики. Первая из них была практически одновременно разработана двумя самостоятельно действующими группами экономистов – оказавшимися за пределами России нашими соотечественниками и западноевропейскими авторами.
Русские экономисты-эмигранты – С. Прокопович, С. Тимашев, М. Бернацкий, Б. Бруцкус – на страницах издававшегося ими в 1923–1924 гг. в Берлине на русском языке журнала "Экономический вестник" развивали положения, которые первоначально были сформулированы в известной статье "Проблемы народного хозяйства при социалистическом строе"[5]. Логически исходной для этой группы авторов была трактовка политики военного коммунизма, которая, по словам С. Прокоповича, своим итогом может иметь лишь "катастрофическое падение народного дохода, банкротство коммунистической экономической политики".
В апреле 1920 г. была опубликована статья относительно малоизвестного в то время австрийского экономиста Л. Мизеса "Экономический расчет в социалистическом обществе". В ней автор приходил к выводу, что вследствие уничтожения частной собственности на средства производства социалистическая экономика оказывается барахтающейся в океане всевозможных мыслимых экономических комбинаций без компаса экономического расчета, что, в свою очередь, приводит к невозможности рационального хозяйствования и неизбежному краху. Статья Л. Мизеса и последовавшие за ней аналогичные публикации положили начало широкому обмену мнениями в западноевропейской литературе, получившему название дискуссии об экономическом расчете при социализме. В ходе этой дискуссии был сформулирован западный вариант теории логической и практической неосуществимости социализма.
Теория командной экономики явилась попыткой ответа ортодоксальной западной советологии на закономерно возникший к середине 1930-х гг. вопрос: как могла в течение почти двух десятилетий функционировать и поступательно развиваться нерациональная, лишенная компаса экономического расчета народнохозяйственная система? Концентрируя внимание на рассмотрении централизованного планирования, Ф. Хайек, Г. Ронимо, Ф. О'Брайен и другие полагали, что принимаемые и реализуемые в централизованном порядке в соответствии с функционированием политической системы решения принципиально не могут выражать экономические потребности и интересы общества, производственных коллективов и социальных групп, а также отдельных индивидов. В рамках такого подхода любой народнохозяйственный план неизбежно представал в виде набора волюнтаристских приказов, не поддающихся обоснованию с экономической точки зрения, а ОГЛАВЛЕНИЕ процесса планирования однозначно сводилось к отрицанию экономической рациональности и целесообразности. При этом политика и экономика оказывались разделенными своего рода "китайской стеной".
Насколько подобные оценки соответствовали действительности? По мнению авторов данного учебника, применительно к поверхностным формам проявления хозяйственных отношений (планирование от достигнутого уровня, невосприимчивость производства к научно-техническому прогрессу и т.п.) можно говорить о довольно адекватном отражении в теории командной экономики экономической действительности "реального социализма" второй половины XX столетия.
Вместе с тем сущностный уровень производственных отношений в значительной мере оставался за рамками этой доктрины. Одним из доказательств этого является тот факт, что, проводя в 1990-е гг. экономические преобразования по схеме демонтажа командной экономики, Россия оказалась в условиях глубочайшего экономического кризиса, для преодоления которого осмысления истории развития нашего общества с позиции теории командной экономики явно недостаточно.
В качестве альтернативного объяснения тенденций развития советской экономики можно предложить концепцию административно-командной системы[6]. Ее функционирование предполагало достаточно устойчивое воспроизведение ситуации, при которой групповые, ведомственные интересы, а порою и личные амбиции возводились в ранг общественных интересов, стратегических приоритетов в экономике. В таких условиях наша государственная политическая система нередко сама оказывалась ориентированной на реализацию подобных псевдообщественных интересов и нацеливала на это народное хозяйство. В результате – игнорирование требований экономических законов, обострение противоречий в экономической, социальной, политической сферах. В ряде случаев разрешение этих противоречий сопровождалось насилием и осуществлялось за счет ущемления интересов отдельных групп населения или даже абсолютного большинства страны.
Разумеется, происходившее в нашей стране в 1930–1980-е гг. не могло пройти незамеченным для тех (хотя и не слишком многочисленных) западных обществоведов, которые придерживались социалистической ориентации, в большей или меньшей степени стояли на марксистских позициях. Часть из них, подобно упоминавшемуся выше М. Доббу, относились к Советскому Союзу с очевидной симпатией, активно выступали в его защиту. Другие, напротив, занимали позицию жесткого неприятия, отрицали право СССР называться социалистической страной, ведя продолжительные и весьма оживленные дискуссии о социально- экономической природе существовавшего в нем строя[7]. Для подавляющего большинства советологов подобного рода проблемы были совершенно чужды. Они по-своему достаточно логично исходили из того, что примеров какого-либо иного, кроме так называемого реального, социализма общественная практика не дает, как бы ни называть экономическую систему советского типа, она принципиально отлична от господствующей в странах Запада и как таковая безусловно должна изучаться.