"Соть" (1930)

Из трех романов Леонова, написанных в 1930-е гг., этот, пожалуй, внешне наиболее приближен к массовому литературному потоку. При кажущейся тематической и жанровой ортодоксальности (производственная проза) произведение Леонова представляет собой глубокое постижение противоречий эпохи, сопоставимое с "Котлованом" А. П. Платонова.

В дремучих северных лесах, где на берегах реки Соти некогда начали селиться монахи, где люди жили в темпе и в согласии с традициями XVI в., начинается строительство бумажного комбината, рассказ о ходе которого Леонов переносит в свой роман. Вопреки подчеркнутой автором приверженности факту, строительство целлюлозно-бумажного комбината (решение частной производственной задачи) предстает у Леонова как поворот не только в существовании Северной Фиваиды, но и в исторической судьбе России, когда она, если воспользоваться образом, возникающим в сознании Увадьева, подобно кораблю, при перегруженных котлах, через море, "не помеченное ни на каких картах", начала свой путь туда, "куда еще не заходили корабли вчерашнего человечества". Для Леонова герой "Соти" – и человек своего времени, "устроитель людского блага", и "новый Адам", которому приходится вступать в единоборство с природой. На его пути – неуемно своевольное течение жизни, "зыбучая родная грязь", "российское болото", которое "кнутом и бесчисленным количеством свай" осушал в свое время Петр I.

Изображению "непричесанной" реальности и ее многоголосья сопутствует крупный план, который создается с помощью обобщающего авторского повествования, являющего собой своего рода энциклопедию патетических, трагических, иронических суждений о разных сторонах русской жизни. Их включение привносит в описание текущей жизни реалии общечеловеческой культуры (Адам, Атилла, Аввакум, Апокалипсис, древняя Александрия, Северная Фиваида, Эллада, мезозойская эра), что способствует осмыслению происходящего в контексте истории России и человечества. В авторском повествовании пространство, в котором совершается действие, оставаясь реальным пространством лесной глухомани, превращается в пространство Вселенной с ее вечными стихиями, морем, бурей, величавыми, "как вечность", закатами, пустыней, "первобытным небом", "безумными просторами".

Несколько сюжетных линий детализируют основной конфликт, внося в эпическую картину психологическое начало. Каждую из таких линий ведет своя группа персонажей. Это "устроители людского блага" (Потемкин, Увадьев, Жеглов). Их помощники – инженеры. Один из них сближается с первой группой (Бураго), другой отказывается от жизни, не поспевая за ее ритмом (Ренне), третьи сохраняют первоначальную дистанцию между собой и группой Увадьева (Фаворов, Сузанна). Персонажи, представляющие скит, Северную Фиваиду (Вассиан, Геласий, Филофей, Евсевий, Виссарион), наиболее болезненно переживают "пролом". В их среде появляются как "перебежчики" в стан "пришельцев" (Геласий), так и их активные враги (Виссарион). "Расщепление" происходит и среди жителей Макарихи (Лука, Лукинич, Пронька, Василий). И наконец, на фоне общего портрета строителей дан ряд эпизодических персонажей, тоже по-своему детализирующих ситуацию. Таким образом, жанровое своеобразие "Соти" формируется органичным включением разных но жанровой проблематике психологических микророманов в произведение национально-исторического типа.

Образ Увадьева занимает в композиции романа исключительное положение. Здесь нет другого героя, на которого падало бы такое количество связей, приходилась бы такая разветвленная система отношений. Леонов наделяет Увадьева гордым сознанием своей кровной связи с матерью, ощущением духовной близости с ней, стремясь подчеркнуть таким образом укорененность героя в национальной стихии. Увадьева роднят с матерью не только органическое жизнелюбие, жизнестойкость, но и столь же органическое небрежение к личным нуждам. Образ Варвары, трамвайной стрелочницы, сидящей на железном табурете среди площадного лязга, перекликается с образом Увадьева, оставшегося наедине с "безумными пространствами". Та же неозабоченность житейской устроенностью, то же пренебрежение житейскими нуждами и, как плата за пренебрежение к повседневности, выключенность из житейского "дрязга", – одиночество на юру.

Леонов отдает должное Увадьеву как личности, полностью посвятившей себя гражданскому служению. Однако он заставляет читателя усомниться в продуктивности деяний персонажа и вносит в его изображение мотив трагического самообмана, перекликаясь с Λ. П. Платоновым, который, утрируя сходные наблюдения, создает образ очумелых энтузиастов. Запальчивой вере в возможность стремительного движения из прошлого в будущее и бесстрашию при столкновении с неподатливой действительностью сопутствует слепота героя в отношении пестроты и сложности жизни. В одном случае нетерпеливое желание перемен не позволяет Увадьеву разглядеть в Виссарионе противника. В другом, пытаясь ускорить неизбежно длительный процесс перехода из одного "века" в другой, он губит жизнь Геласия. Романтическое нетерпение роднит Увадьева с персонажами прозы 1920-х гг., которые при столкновении с реальностью предпочитают ей свой "образ мира" и пытаются утвердить его насилием над действительностью.

Увадьев не разменивается на истерику, но его положение трагично. Человек, чья деятельность символически воплощает создание основ будущей культуры, сам не принадлежит к людям "культурного слоя". Это человек из низов, по-своему ограниченный, упрощающий жизнь и потому не готовый к роли "устроителя человеческого блага", на которую претендует. Леонов подчеркивает, что будущее поставлено в зависимость от человека неискушенного, наивного, хотя и лишенного каких-либо карьеристских устремлений. Чтобы подчеркнуть трагизм ситуации, как и Платонов в "Котловане", Леонов вводит в произведение гибель ребенка, девочки, ради будущего которой люди идут на неслыханные жертвы.

Героический план в содержании "Соти", глубокое сочувствие автора герою способствовали "утаиванию" трагических аспектов ситуации и позволяли Леонову рассчитывать на то, что далеко не всякий читатель воспримет произведение как проекцию его трагических размышлений над обманчивостью надежд на продуктивное пересоздание действительности.