Социожурналистика: понятие, структура, практика
Как бы тщательно мы ни обосновывали взаимосвязи социологии журналистики с редакционной практикой, в уме читателя все равно будет сохраняться некоторый разрыв между ними. Это естественно и понятно, как понятна причина существования дистанции, например, между производственной "текучкой" инженера-технолога и фундаментальной физикой, между работой бухгалтера и постулатами экономической теории. "Микро" не может преуспевать без "макро", но для их взаимодействия нужен посредник, проводник, некая соединительная ткань. В нашем случае социология журналистики останется для профессионалов-практиков более или менее отстраненной дисциплиной, пока не будут определены формы ее проникновения в повседневную редакционную жизнь. Сделать это непросто хотя бы потому, что у прессы не одна точка соприкосновения с социологией, их несколько, как на теоретическом, так и на эмпирическом уровнях, и не все они ясно различаются сотрудниками редакции. Уральский исследователь Л. А. Кропотов, один из первопроходцев на пути социологии журналистики, насчитывал таких "точек", по крайней мере, семь (мы приводим их перечень с некоторыми поправками в терминологии, которая несла на себе отпечаток своего исторического времени).
1. Теоретическая социология оказывает всестороннее влияние на учение о печати, будучи ее научным основанием.
2. Социология печати выступает как одна из специальных социологических теорий.
3. Журналистская деятельность становится объектом исследования социологов.
4. Газета, радио, телевидение могут служить инструментами социологического исследования.
5. Редакции занимаются исследованием аудитории – своими силами или с помощью социологов.
6. Журналисты обращаются к социологическим исследованиям как к источнику информации для создания своих произведений.
7. Методы конкретных социологических исследований проникают в процесс журналистского творчества[1].
Для приближения науки к редакционным будням нужно, чтобы она была воспринята и освоена на уровне профессиональной квалификации корреспондентов и редакторов. Должен сформироваться особый род сознания и действий, методики труда, который вбирает в себя социологию журналистики как свою органичную, неотъемлемую, привычную составляющую. Эта "соединительная ткань" носит название социожурналистики.
Понятие социожурналистики
Социологизация публицистики подчас приобретает такие естественные для прессы "ненасильственные" формы, что она развивается как бы под чужими именами – литературоведческого, в частности, происхождения. Выразительный пример привел энтузиаст сближения социологии с литературой писатель В. Я. Канторович. В 1970-е гг., находясь за рубежом, он услышал слово "социография". Так именовалась "новинка" – документально-беллетристические произведения, исследующие современное общество. Но в России, с ее мощной традицией аналитической прессы, подобные сочинения издавна относились к очеркам нравов: авторы зарисовывали социальный тип или конфликт, показывая процессы, которые порождают данное общественное явление[2]. В самом деле, история отечественной культуры дает блестящие образцы социологической, по существу, публицистики – вспомним исследовательские очерки Г. И. Успенского, А. Н. Энгельгардта, А. П. Чехова и др. Более того, историки российской печати считают, что "истоки социологических методов следует искать еще в первых русских периодических изданиях XVIII в. Особо следует отметить “Труды Вольного экономического общества” – ежемесячный журнал, созданный в 1765 г. в Петербурге... В первом же номере журнала была помещена анкета под названием “Экономические вопросы, касающиеся до земледелия по разности провинций”, состоящая из 65 вопросов, каждый из которых детализировался, расшифровывался, охватывая буквально все стороны сельской жизни"[3]. Традиция анкетирования сохранилась в журнале на весь период его существования да начала XX в.
Между тем без точного названия явление остается непризнанным, "нелегалом". Конечно, можно усилить звучание уже существующих обозначений. Чем, скажем, не устраивает – "социологическая журналистика"? Жесткими границами того сегмента практики, который в нашем сознании ассоциируется с этим словосочетанием: мы будем представлять себе некую суверенную область творчества и особую группу профессионалов, использующих собственно социологические приемы сбора и осмысления материала, регулярно включающих в свои произведения данные социологических служб, а также стремящихся делать из своего анализа действительности социологические выводы (см. параграф 2.2 нашего учебника "Социологическая журналистика"). В практике прессы так и происходит: подобным образом работают либо обществоведы, взявшиеся за журналистское дело, либо публицисты, сознательно принимающие на себя роль и функции социолога. В предельно конкретном варианте мы имеем дело с отраслевой специализацией – такой же, как в случае с экономической, экологической, медицинской, военной публицистикой. Она и возможна, и полезна в творческом ансамбле редакции. Но нас сейчас интересует не особенное умение узкой группы специалистов, а универсальное, общедоступное и общеупотребимое качество журналистской квалификации – а именно свободное владение многообразными навыками социального анализа, включая и специфические методы конкретной социологии. Иными словами, речь идет не о журналистике, уподобляющейся социологии, а о социологии, обогащающей журналистику.
Стремление преодолеть неполноту и аморфность первоначально избранных символов хорошо видно на материале зарубежной прессы недавних десятилетий. Когда в редакционных помещениях появились первые компьютеры, к ним обратились для осмысления больших массивов информации, касающихся масштабных общественных проблем. В 1971 г. американский ученый Эверетт Деннис применил термин "аналитическая журналистика" как характеристику новой методологии социологических исследований в прессе. Однако со временем, по мере распространения электронных технологий для решения подобных задач, этот вид деятельности получил адекватное своему содержанию название – компьютеризированная подготовка публикаций, или журналистика базы данных[4].
Социожурналистика – это уровень квалификации сотрудников СМИ, который характеризуется высокой социологической культурой мышления, поиска, сбора и интерпретации информации, а также социальной ответственности за последствия своей деятельности. Поскольку квалификация находит выражение в продукции СМИ и отдельного журналиста, то это понятие применимо и для определения качественного уровня прессы – ее организации, стратегии и тактики действий, текстов, общения с аудиторией. Мы вправе также говорить о социожурналистской теории и социожурналистском образовании – как о факторах, формирующих и регулирующих искомое качество труда.
Итак – квалификация, практическая деятельность, теоретическое обоснование и образование. ОГЛАВЛЕНИЕ этих компонентов, как и понятие социологической культуры применительно к прессе, мы подробно раскроем позднее. А сейчас уточним происхождение социожурналистики и ее взаимоотношения с теорией и практикой прессы. В предыдущих разделах курса мы рассматривали место социологии журналистики в ряду научных дисциплин. Его воспроизводит рис. 1.54.
Рис. 1.54. Социология журналистики в ряду научных дисциплин:
С – социология; СЖ – социология журналистики; ТЖ – теория журналистики
Наш предмет располагается не между материнскими для него дисциплинами, а на их стыке, наложении и вбирает в себя элементы каждой из них, причем по большей части от теории журналистики. Подобным образом рис. 1.55 демонстрирует "местоположение" социожурналистики.
Рис. 1.55. Социология журналистики, социожурналистика и журналистская практика:
СЖ – социология журналистики; С/Ж – социожурналистика; ЖурП – журналистская практика
Здесь тоже обращает на себя внимание взаимопроникновение "двух стихий" – теоретико-исследовательской и практико-эмпирической – при доминирующем значении практического журналистского базиса.
Разберемся в очерченной композиции с функциональной точки зрения. При описании целостных образований в социально-духовной сфере обычно используются категории сознания и самосознания: первое дает социальному явлению знания о среде, в которой оно укоренено, а второе – о его собственных свойствах. Мы тоже обратимся к этим категориям, чтобы расшифровать приведенную схему. Для наглядности прибегнем к аналогии. Так, роль сознания культуры, "добывающего ей информацию о природе, обществе, человеке, да и о ней самой, рассматриваемой как бы со стороны... играют науки... а роль “самосознания” культуры играет искусство, отражающее объективный мир таким, каким он преломляется культурой..."[5]. Сходным образом и социология журналистики является для прессы ее сознанием, т.е. источником сведений об устройстве и динамике общественной жизни, о способах ее достоверного анализа, а также о самих СМИ – "как бы со стороны" потребностей и запросов общества. Социологизированное самосознание прессы выражается через социожурналистику – т.е. тот слой профессиональных представлений и методов труда, который "пропитан" соответствующими знаниями и навыками.
Закономерно возникают вопросы о других "слоях". Есть ли они? Допустимо ли их существование? "Лучше" они или "хуже" социожурналистики? И вообще – нельзя ли без нее обойтись?
Конечно, иная пресса существует, более того – преобладает количественно. В своей массе редакции опираются не столько на строгие систематизированные знания, сколько на опыт и интуицию сотрудников. Социожурналистика ни в коей мере не должна рассматриваться изолированно от общего контекста деятельности СМИ – только внутри него. Она представляет собой одну из ветвей развития безмерно разнообразной творческой деятельности, но, несомненно, эта ветвь располагается на самой верхушке "дерева" журналистской квалификации. Ставка традиционной прессы на интуитивно-эмпирическую методологию труда таит в себе опасность субъективистского освещения событий и проблем, а значит – нарастания общественного недовольства СМИ.
Эмпиризм и фрагментарность восприятия мира, пристрастие к эффектным цветовым пятнам на карте жизни (чем сплошь и рядом грешат корреспонденты) вступают в противоречие с современными тенденциями в развитии человеческого познания. Оно, по утвердившемуся в науке выводу, тяготеет к целостности – вопреки былой раздробленности. Здесь надо разъяснить: речь идет не о системном понимании действительности, а именно о целостном. В философской литературе присутствует критика повального увлечения системностью как методом познания (да и просто как модным термином). Системность не заключена в предмете знания как его объективное свойство, "система – это привнесенный аспект понимания или объяснения... реальность не системна, а целостна. Системный подход не тождествен взгляду на мир как на целостность. Целое – это то, что не содержит механизмов сочленения своих частей или элементов..."[6]. Соответственно, причина раздробленности знания заключается в том, что оно утрачивает предметность: явления воспринимаются либо по частям, либо, в лучшем случае, во взаимодействии этих частей, но не целиком, неразъемно, как они существуют в действительности (онтологически). "Восстановление статуса знания заключается... в том, чтобы утвердить онтологические основания знания, заменить формальную логико-аналитическую критику опытом нахождения его онтологической значимости, т.е. вернуть ему предметность"[7]. Возвращение познанию в журналистике предметности означает отражение жизни "как она есть", в богатстве и многообразии взаимосвязанных ее проявлений.
К сожалению, представление о журналистике как об авторском произволе, который лишь по форме соответствует определенным профессиональным стандартам, проникло даже в серьезные труды по социологии журналистики. Сошлемся на определение журналистики, данное Брайаном Макнейром в его "Социологии журналистики": это любой авторский текст, в письменной, звуковой или визуальной форме, который претендует (т.е. представлен аудитории в этом качестве) на то, чтобы быть правдивым описанием, или фиксацией, какой-то до настоящего времени неизвестной (новой) подробности реального, социального мира[8]. Некоторые европейские исследователи предлагают Припять эту формулу за отправную точку при определении будто бы "неопределяемой" журналистики"[9]. Однако несложно увидеть, что данное определение с равными основаниями будет относиться и к официальному сообщению о встрече в верхах, и к газетному репортажу, и к устному рассказу очевидца, заверяющего слушателей в своей правдивости. Значит, оно относится и к информационному обмену в социальных сетях, каждый участник которого, таким образом, становится "ходячим парадоксом" (крылатое выражение финского профессора Каарле Норденстренга) под именем журналиста.
Не здесь ли, не в вольном или невольном насилии над действительностью коренятся причины кризиса общественного доверия к массмедиа, о котором с тревогой говорят и в России, и в мире? Обеспокоившись этой проблемой, редактор крупнейшей германской газеты Frankfurter Allgemeine Zeitung Вернер Д'Инка обращается к своим коллегам со следующим призывом: "Узнайте, что ваши читатели хотят прочитать, и дайте им это. <...> К сожалению, многие из нас делают газету таким же образом, каким некоторые инженеры хотели бы делать автомобили: прекрасные с точки зрения инженеров, но чаще всего практически бесполезные с точки зрения тех, кто, как предполагается, будет их водить. <...> Есть газеты, прекрасные на взгляд журналиста... газеты, “сделанные журналистами для других журналистов”..."[10].
Было бы странно возражать против личного выбора корреспондентом творческой манеры и стиля изложения материала, тем более запрещать или директивно вводить какие-либо стандарты. Это означало бы покушение на свободу слова и предпринимательства в области массовой информации. В плюралистической прессе не возбраняются любые легитимные трактовки материала: фактологически-хроникерские, эссеистские, развлекательные и пр. Каждая редакция вольна рисковать своим авторитетом и материальным преуспеянием. Прессе, которая сознательно избегает проблемности и анализа, не работает с массивами фактов, вероятно, достаточно так называемого репортерского чутья. Тем не менее наличие социожурпалистской квалификации заведомо лучше, чем ее отсутствие, – хотя бы потому, что дополнительное умение никогда не обременяет профессионала, и потому, что пресса даже конъюнктурно заинтересована в бесконфликтных отношениях со средой своего обитания. Небывалая динамичность, которой отмечено развитие цивилизации в XXI в., заставляет задумываться о смене приоритетов в критериях журналистского мастерства и, возможно, коренным образом пересматривать их в интересах самосохранения журналистики.
Немецкий профессор Хорст Пётткер в связи с этим высказывается категорически: "В научной среде бесспорно признается тот факт, что в цифровом медийном мире информационная функция журналистики сдает свои позиции, так как быстро усвояемые сообщения о новейших событиях... больше не предоставляются публике журналистскими средствами массовой информации, а буквально вторгаются в сознание реципиента со всех сторон. <...> Совершенно очевидно, что журналистика в этом новом медийном мире – если она все же хочет выжить как профессия... – все менее может делать ставку на функцию “доставщика новостей”, которую она с успехом культивировала в течение вот уже около ста лет <...> она помогает публике в понимании запутанных и постоянно становящихся еще более сложными условий жизни. В научном мире это называется ориентирующей функцией. Те, кто внимательно наблюдает за развитием медийной сферы, могут заметить, что это будущее журналистики уже наступило... по крайней мере, в Германии..."[11].
В отечественной традиции направление понимающей, оценивающей и воздействующей прессы с давних пор расценивалось и культивировалось как приоритетное, и именно с ним связывалось национально-культурное своеобразие российской публицистики на фоне западного пристрастия к документальной точности, жесткому разделению фактов и мнений, аскетизму форм публикаций. В новейшей истории, т.е. в 1990–2000-е гг., маятник приоритетов качнулся в сторону западного опыта, и журналистика факта стала подаваться как эталон профессионализма – по меньшей мере, в декларациях редакционных работников и в учебных изданиях. Как стало понятно через самое короткое время, маятник начал движение в противоположную сторону. Новости не утрачивают своей ценности для журналистики, но перестают быть фактором, определяющим ее ценность для мира. Вот уже и в размышлениях декана факультета журналистики Челябинского госуниверситета и одновременно – главного редактора газеты "Челябинский рабочий" (сочетание должностей в данном случае принципиально значимо) Б. Н. Киршина читаем: "В силу своей оперативности, вездесущности и безграничного авторства Интернет обесценивает новостную составляющую газеты, по сути, лишая ее души. <...> Редакциям качественных газет уже сейчас надо серьезно думать о том, что предложить читающей публике вместо новостей. Медиасообщество, похоже, утвердилось в мысли, что это должна быть аналитика"[12].
Нельзя, однако, не считаться с тем, что для становления социожурналистики ставка на анализ – это лишь минимальное условие самообеспечения корреспондента и редакции профессиональным инструментарием. На оптимальном же уровне нельзя не видеть того, что освоение социожурналистики является обязательным требованием к СМИ с точки зрения их природы и общественных запросов к ним.
В других областях духовной деятельности прибавление корня "социо" носит факультативный характер, как указание на своеобразие данного подхода к материалу – "равного среди равных". Так, в I960–1970-е гг. громко заявила о себе социологическая кинокритика, она нашла своих выразителей среди теоретиков и обозревателей, рецензентов[13]. Позднее это направление получило устойчивое развитие, что, однако, вовсе не привело к отмиранию, например, собственно эстетического киноведения. Как известно, произведение искусства выражает прежде всего индивидуальный мир своего создателя и уже через него, опосредованно и преломленно, – социальные явления и процессы. Совсем не обязательно художник должен попадать в унисон с движением общества. То же можно сказать и о гуманитарных науках: вульгарная социологизация философии и экономики, развившаяся у нас под давлением идейно-политического монизма, лишь застопорила прогресс в этих сферах познания и сегодня безвозвратно отошла в прошлое. У каждой научной дисциплины свои истины, ценность которых лишь в какой-то части измеряется социальными критериями.
Принципиально другая расстановка сил наблюдается в прессе. Здесь социальное ОГЛАВЛЕНИЕ и значение фактов всегда "во-первых", а субъективное восприятие их автором – "во-вторых". При иной расстановке приоритетов мы получим вариацию на тему художественного творчества, самовыражения личности, хобби, заказного манипулирования публикой, но только не инструмент адекватной саморефлексии и самокоррекции социальной системы. Вот почему "социо" для прессы неоспоримо важнее всех прочих ее характеристик. Прислушаемся к суждению кибернетика Н. Винера: еще много десятилетий тому назад он отмечал как аномалию то, что в мире, основанном на купле и продаже, непосредственное назначение прессы – скреплять общество с помощью информационных связей между людьми – вытесняется вторичными целями – распространением рекламы и наживой для владельцев средств информации[14].
В самой трактовке социального – порождаемого реальным обществом и ему необходимого – требуются верные ориентиры. На практике здесь встречаются просчеты, вызываемые как незнанием, так и подменой понятий. Вот тому несколько подтверждений.
Параллельные опросы населения, экспертов и топ-менеджеров 12 крупнейших российских телеканалов выявили разночтения в оценке сильнейших раздражителей для аудитории ТВ. По мнению населения и экспертов, к ним относятся реклама (81%), сцены насилия (69%), избыток зарубежной продукции (44%), катастрофизм в новостях, засилие эротики (38%) и т.д. По оценке же руководителей каналов, на первые места выходят некорректная политическая пропаганда и исковерканный русский язык (около 1/3 опрошенных), тогда как назойливая реклама, экспансия иностранных продуктов и эротика не вызывают их озабоченности. "Общество не согласно с такой оценкой", – заключают авторы исследования[15]. Население, в данном случае и большинстве других аналитических контекстов, – это и есть социальная действительность или, по меньшей мере, ее "голос".
Поэтому обоснованна и понятна обеспокоенность специалистов, которые убеждаются, что едва ли не ведущим мотивом журналистской деятельности является самовыражение, со всеми многочисленными оттенками этого сложного понятия. Интерес к социальному (реальной жизни населения, общества) отодвигается на второй план. Эмпирические исследования разного уровня и масштаба подтверждают наше предположение. К примеру, опрос 360 ведущих медиапрофессионалов из более чем 20 стран, проведенный Европейской ассоциацией преподавателей журналистики, показал, что в число компетенций журналиста они, как правило, не включают умение взаимодействовать с аудиторией. Преподаватели российских университетов отмечают, что представление о СМИ как о способе самореализации, о возможности раскручивания персонального имиджа, сформированное медийными лицами, находит отражение в тестировании студентов-журналистов. Когда им предлагается изложить свое видение темы "Я и журналистика", в фокусе оказывается личность автора, но отнюдь не аудитория, общественность[16].
Не соответствует реальности и преувеличенное внимание, которое в журналистской среде уделяется формальным показателям качества публикаций. Из этого вовсе не следует, что литературное мастерство не имеет ценности – напротив, без него публицистика превращается в унылую сводку данных. Но оно, во-первых, приложимо к содержанию, поскольку потребности аудитории удовлетворяет прежде всего документальная информация, и, во-вторых, оно не должно приобретать назойливо-самодовлеющих форм. Назначение редакционной "кухни" состоит в том, чтобы обслуживать социальное функционирование прессы. "Что следует считать “конечным продуктом” деятельности публициста – создаваемые им произведения или ту “работу”, которую совершат в реальной жизни, в сознании читателя, слушателя, зрителя запечатленные в этих произведениях мысли и чувства автора? – с давних пор задаются вопросом специалисты. – В первом случае публицистика становится объектом лишь филологического анализа, а во втором – открываются возможности широких социологических и социально-психологических исследований"[17].
Как видим, профессиональная техника и искусность если и не противостоят социальной работе, то уж во всяком случае и не совпадают с ней. Вот почему обречены на неудачу попытки наполнить понятие социожурналистики каким-либо сниженным ОГЛАВЛЕНИЕм – например, технологией профессионального общения, прагматическим моделированием деятельности коммуникатора, использованием внешне выразительных приемов и "цепляющих" аудиторию техник психического воздействия. Против подмены фактора "социо" новаторством формы, только в связи с анализом художественного творчества, выступал академик Д. С. Лихачев. "... Движение от старого к новому в искусстве, – писал он, – вообще объясняется вовсе не тем, что выразительность со временем притупляется, перестает воздействовать, “надоедает”, требует “остранения”... а тем, что искусство находится в постоянном движущемся сочетании с изменяющейся действительностью. Концепция “остранения”... предполагает, с одной стороны, способность искусства к самодвижению, а с другой – психологические причины... и не в состоянии объяснить, почему смена формы идет именно в этом направлении, а не в каком-либо другом"[18]. По отношению к прессе с ее гораздо более прямолинейной, чем у искусства, социальной детерминированностью приведенное высказывание справедливо втройне.
Социожурналистика – это многосоставное, комплексное образование, имеющее собственную структуру, которая включает в себя и научно-теоретические, и мировоззренческие, и техникометодические компоненты. С ними нам и предстоит познакомиться.