Лекция 12. СОЦИОЛОГИЯ НАУКИ: ВОПРОС ОБ ОСОБОСТИ НАУКИ КАК ВИДА ЗНАНИЯ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
Появляющаяся в XX в. социология науки заявляет о себе как об альтернативе философии науки. Она бурно развивается, и за полвека ее программа существенно обновляется несколько раз. Ее последовательные программы – это "паука как социальный институт"[1] и "сильная программа в социологии науки".
Наука как социальный институт. Этос науки эпохи модерна[2]
Социология науки как специальность социологии возникла в связи с усилением роли науки как социальной силы, особенно в середине XX в. после атомного проекта, когда возникла "Большая наука" (см. параграф 13.1), функционирование которой сильно отличалось от функционирования науки предшествующей эпохи – эпохи модерна.
Наука эпохи модерна представлялась как "знание, проверенное по универсальным, неизменным и безличным критериям, и соответственно никоим образом не зависящее от социальной позиции познающего субъекта. Как сказал когда-то Галилей: “В науках о природе выводы истинны и необходимы, и... человеческий произвол ни при чем”. Эта точка зрения казалась очевидной и не подвергалась сомнению: “ОГЛАВЛЕНИЕ научного развития не определяется социальным развитием просто потому, что им не определяются факты природы”. Естественно, что такая позиция исключала возможность распространения социологического анализа на естественные науки, а их знание считалось идеалом и образцом для научного знания вообще.
Наука изображалась как некая эзотерическая деятельность, имеющая свой собственный внутренний контроль, которая может быть только разрушена попытками регулировать ее извне, но которая будет исправно производить объективное, и тем самым – практически эффективное знание, если ей предоставят независимость и адекватную поддержку. Объективное знание описывалось накапливающимся в соответствии с внутренней логикой развития, способного замедляться или ускоряться (но не направляться!) социальными влияниями. Такой "образ" науки не предполагал нужды в какой-либо определенной научной политике, кроме выделения максимальных финансовых ресурсов, а потому не стимулировал систематических профессиональных исследований науки как объекта социального управления.
Такая оптимистически доверительная позиция по отношению к науке, особенно в США, была пересмотрена лишь в результате событий, связанных с запуском первого советского искусственного спутника и крушением иллюзий относительно военно-технического превосходства Запада. Ожидания, связанные с практически неограниченным финансированием, не оправдались... стало ясно, что нужна явная научная политика, которая была бы связана с практическими целями. В этих условиях систематическое исследование социальных аспектов науки получило официальное поощрение и поддержку. Особенно остро все эти проблемы стояли в США, и в то же время именно американская социология была более других подготовлена к порождению новой социологической специальности... С превращением социологии науки в научную специальность связано изменение проблематики исследований. Если в 1940–1950-е гг. основное внимание было направлено на выяснение вопроса о том, как атмосфера общества влияет на функционирование науки, т.е. на внешние социальные связи науки, то к 1960-м гг. интерес перемещается на внутринаучные вопросы" [4].
Первые ростки социологии науки появляются в 1920-х гг. в Польше и СССР, в 1930-х гг. – в Англии, но первым крупным западным социологом, который с 1930-х гг. постоянно уделял внимание исследованию науки, оказался Роберт Мертон. Он представил науку как социальный институт по производству достоверного знания. Его принято считать основоположником "институциональной" социологии науки, создателем сильной школы и "парадигмы 60-х" в социологии науки [4].
Мертон в рамках функционалистского подхода смотрел на науку как на социальный институт[3], основу которого, с точки зрения структурно- функционального анализа, составляет специфическая система ценностей и норм поведения, которую он назвал "этосом науки".
Нормы выражаются в форме позволений, запрещений, предписаний, предпочтений и т.п. Эти императивы, передаваемые наставлением и примером и подкрепленные санкциями, составляют исторически сложившийся этос науки – основу профессионального поведения, профессиональной этики.
Согласно Мертону "этос науки – это аффективно окрашенный комплекс ценностей и норм, считающийся обязательным для человека науки.
Они легитимируются в терминах институциональных ценностей. Эти императивы, передаваемые наставлением и примером и поддерживаемые санкциями, в различных степенях интернализируются ученым, формируя тем самым его научную совесть... Этос современной науки, – утверждал он, – образуют четыре набора институциональных императивов: универсализм, коммунизм (коллективизм), бескорыстность (незаинтересованность) и организованный скептицизм...
Универсализм находит непосредственное выражение в каноне, согласно которому претензии на истину, каким бы ни был их источник, должны быть подчинены заранее установленным безличным критериям... "Коммунизм", в неспециальном и более широком смысле общего владения благами, – второй неотъемлемый элемент научного этоса. Фундаментальные открытия науки являются продуктом социального сотрудничества и предназначены для сообщества. Они образуют общее наследие... Требование незаинтересованности имеет прочные основания в общественном характере и проверяемости науки, и это обстоятельство, как можно предположить, внесло свою лепту в честность людей науки... Перевод нормы незаинтересованности в практику действенно поддерживается конечной ответственностью ученых перед своими коллегами" [3, с. 769– 779]. "Организованный скептицизм содержит в себе скрытую постановку под вопрос некоторых оснований установленной рутины, власти, принятых процедур и сферы “сакрального” вообще... Большинство институтов требует беспрекословной веры; институт науки, напротив, возводит скептицизм в ранг добродетели... Он (ученый) не устанавливает заранее никакой пропасти между сакральным и профанным, между тем, что требует некритического почтения, и тем, что можно объективно анализировать" [3, с. 763–764]. То есть для науки нет ничего "святого", нет запретных для критического анализа тем.
Мертон сформулировал свои императивы, опираясь преимущественно на интуицию и проверяя свои идеи на высказываниях ученых-естественников XVII–XIX вв. Крайне существенно, что нормы эти полагаются неизменными. Считая традиции науки предельно устойчивыми, Мертон не рассматривает нормы как результат деятельности вполне определенных людей. Научный этос Мертона независим от изменений в жизни общества, и это исключает теоретическую возможность качественных изменений в науке как социальном институте; если же они все-таки наступают, то представляются как "противоестественные" и соответственно "угрожающие"[4].
На основе этой концепции выстраивается стержневая для "парадигмы 60-х" цепочка: мотивация – вклады – оценки – признание – научная карьера. И отдельные ее звенья, и их сочленение – предмет исследований школы Мертона. "Система вознаграждения – одно из центральных звеньев концепции Мертона. Всякий социальный институт “работает”, только если его члены получают за свою деятельность, необходимое для функционирования института, какое-то удовлетворяющее их вознаграждение... Вклад оказывается центральным событием научной деятельности... Ученый, сделавший ряд ценных вкладов, добивается признания" [4].