Социально-политические исследования в 1920-1930-е гг.

В первом десятилетии после Октябрьской революции существовало несколько направлений в социологической мысли России. В тот период социология располагала серьезной методологической и институциональной базой, влияние которой сказывалось на развитии социологических исследований достаточно долгое время.

Уже в первые годы советской власти П. А. Сорокин, Н. И. Кареев, В. М. Хвостов издали ряд монографий и учебных пособий. Однако осенью 1922 г. многие ведущие профессора-обществоведы были высланы из страны. В конце 1922 г. закрылись кафедры общей социологии во всех центральных университетах, журналы "Мысль" и "Экономист", а к концу 1924 г. прекратили существование все оппозиционные журналы. В конце первого послеоктябрьского десятилетия завершилась деятельность Философского общества, Большой академии духовной культуры, Социологического общества и других независимых объединений обществоведов.

В принципиально иной ситуации оказалась марксистская социология. Уже в мае 1918 г., готовя проект постановления Совнаркома "О социалистической Академии общественных наук", В. И. Ленин писал: "Одной из первоочередных задач поставить ряд социальных исследований". Первыми учреждениями по подготовке лояльных кадров обществоведов и проведению социальных исследований стали Институт красной профессуры в Москве (1921), Научно-исследовательский институт в Петрограде (1922), Социалистическая академия общественных наук, преобразованная в 1924 г. в Коммунистическую академию. В 1922–1924 гг. создаются коммунистические университеты в Харькове, Омске, Казани, Смоленске, Ростове-на-Дону и в других городах. С 1922 г. начал регулярно выходить "Вестник Коммунистической академии", в 1925 г. при Комакадемии было создано общество статистиков-марксистов (С. Г. Струмилин, Μ. Н. Фалькнер-Смит и др.).

С середины 1920-х гг. кафедры марксизма-ленинизма появились во всех вузах страны. Первой после 1917 г. собственно марксистской книгой по социологии стала работа Н. И. Бухарина "Теория исторического материализма" (1922), получившая разгромную критику со стороны П. А. Сорокина. Тем не менее в 1920-х – начале 1930-х гг. она пользовалась большой популярностью.

Приобретая академическую респектабельность и государственную поддержку, марксистская социология приспосабливалась к сложившемуся разделению научного труда в обществознании. Именно в начале 1920-х гг. в марксистской литературе прочно утвердился термин "социология", были изданы первые монографии, открылись учебные курсы. Это был период острых дискуссий по поводу социологического наследия Маркса – Энгельса – Ленина, содержания основных теоретических концепций марксизма и категорий исторического материализма. Многие социологи этого периода отличались европейской образованностью, хорошим знанием трудов своих западных коллег, научной терпимостью и недогматическим отношением к социологическим идеям Маркса, поэтому дискуссии часто имели творческий характер.

В марксистской и немарксистской литературе 1920-х гг. широкое распространение получили позитивистские и натуралистические трактовки общественных явлений. Их теоретической базой стали различные направления "поведенческой психологии": "коллективная рефлексология" В. М. Бехтерева, "биолого-исторический материализм" Н. А. Гредескула, "психологический бихевиоризм" А. М. Боровского, К. Н. Корнилова и др. Постулат единства законов природы и общества был очень популярен. Выступая против неокантианского противопоставления паук о природе и культуре, многие марксисты склонялись к вульгарно-натуралистическим концепциям общества. Открытое влияние позитивизма было подавлено к началу 1930-х гг., хотя в неявной форме его воздействие присутствовало во многих более поздних исследованиях.

Институциализация марксистской социологии в 1920-е гг. актуализировала проблему ее предметного самоопределения, чему посвящались многие публикации тех лет. В связи с этим усилилась критика позитивистского идеала социологического знания, сводившаяся часто к полному отрицанию возможности применения в социологии методов естественных наук.

Большинство марксистов 1920-х гг. рассматривали исторический материализм как распространение принципов материалистической диалектики на общество (С. Л. Вольфсон и др.). В 1929 г. в Москве прошла дискуссия о марксистском понимании социологии. Многие ее участники выступили против трактовки исторического материализма как простой дедукции общих положений диалектики. Ряд ученых считали исторический материализм общей социологической теорией, т.е. наукой, имеющей тот же гносеологический статус, что и другие фундаментальные науки: физика, химия и т.п. Такой подход существенно противоречил марксистской традиции. Действительно, марксизм всегда претендовал на нечто большее, чем быть одной из наук, а именно на универсальное мировоззрение. Трактовка исторического материализма как общей социологической теории была определенной модернизацией учения Маркса и поэтому в последующие годы вызывала возражения многих ученых.

Следует подчеркнуть, что в 1920-с гг. еще сохранялись относительно благоприятные условия для научных дискуссий. Общесоюзные дискуссии прошли практически по всем фундаментальным проблемам исторического материализма, таким как соотношение общественного бытия и общественного сознания, ОГЛАВЛЕНИЕ понятий "общественно-экономическая формация", "базис" и "надстройка", "производительные силы" и "производственные отношения", "классы", "семья" и др. Это был творческий период в истории советской социологии. Популярность марксизма росла, в рамках марксизма формировались различные научные ориентации. В самом общем плане можно выделить два направления. Первое продолжало традицию формационного подхода к истории общества (В. В. Адоратский, С. В. Вольфсон, В. П. Волгин, С. А. Оранский и др.). Эти ученые рассматривали историю как череду закономерно сменяющих друг друга формаций. Другое направление акцентировало внимание на решающей роли революционно-нреобразующей практики и субъективных факторах исторического развития (А. А. Богданов и др.).

Первые же попытки систематизации марксистских концепций общества, согласования многочисленных и часто противоречивых высказываний породили острые разногласия и идеологические обвинения. В 1920-е гг. были сформулированы многие идеи, определившие на долгие годы ОГЛАВЛЕНИЕ внутримарксистских теоретических споров. Прошедшие дискуссии по основным понятиям исторического материализма выявили различные точки зрения. Особенно характерна в этом плане длившаяся в течение двух лет (1927–1929) на страницах журнала "Вестник Коммунистической академии" дискуссия о структуре и движущих силах развития производительных сил общества.

Производительные силы часто сводились к средствам производства, технике. Большинство разделяло точку зрения на производительные силы как на диалектическое единство орудий труда, предметов труда и рабочей силы. Не меньше разногласий вызвал вопрос о содержании понятия "производственные отношения". Значительным влиянием пользовалась "организационная концепция" производственных отношений Н. И. Бухарина. По мнению его оппонентов, трактовка производственных отношений как "трудовой координации людей" игнорировала решающую роль отношений собственности па средства производства. В то же время ряд исследователей сводил всю проблематику социального прогресса к развитию производственных отношений.

Интерпретация марксистской теории общественного развития привела к разногласиям. Многие теоретики (А. А. Богданов, Н. И. Бухарин, Ю. К. Милонов и др.) были близки к идеям технологического детерминизма. Производительные силы понимались ими как конечная причина общественного прогресса. Особую популярность имели экономические интерпретации марксизма. "“Экономическим”, или иначе “историческим” материализмом, – писал известный теоретик марксизма Μ. Н. Покровский, – называется такое понимание истории, при котором главное, преобладающее значение придается экономическому строю общества и все исторические предметы объясняются влиянием материальных условий". Марксисты-диалектики (С. З. Канценбоген) возражали, как правило, ссылаясь на относительную самостоятельность надстройки по отношению к базису.

В качестве движущих сил общественного развития рассматривались рост и усложнение человеческих потребностей. Среди молодых ученых была популярной идея комбинации многих факторов как условий социального прогресса. После длительных дискуссий и взаимных политических обвинений в середине 1930-х гг. общепринятой стала схема объяснения социального прогресса на основе закона соответствия производственных отношений характеру и уровню развития производительных сил.

Послеоктябрьские преобразования обострили проблемы социальной структуры общества. Эволюция классовых отношений находилась в центре внимания социологов различных направлений. П. А. Сорокин критиковал марксистов за сведение проблематики социальной структуры к классовому делению общества, указывал на принципиальную невозможность создания бесклассового общества в силу непреодолимых качественных различий между людьми. Социологи, более лояльно относившиеся к марксизму (К. М. Тахтарев, С. И. Солнцев и др.), подчеркивали решающую роль классового расслоения общества, объясняли происхождение и эволюцию классов в духе Спенсера или Дюркгейма. В то же время они не признавали классовой борьбы как движущей силы общественного прогресса. Источником развития, по мнению К. М. Тахтарева, являются не классовые, а национальные отношения, лежащие в фундаменте социальной солидарности общества.

В начале 1920-х гг. многие социологи-марксисты избегали резких критических оценок немарксистских концепций классов. Позже в литературе стали все чаще появляться вульгарно-идеологические оценки взглядов Н. А. Бердяева, М. И. Тугаи-Барановского, Э. Дюркгейма, К. Каутского, других философов и социологов. В центре дискуссий 1920-х гг. оказалось определение классов, данное Н. И. Бухариным в работе "Теория исторического материализма": "Под общественным классом разумеется совокупность людей, играющих сходную роль в производстве, стоящих в процессе производства в одинаковых отношениях к другим людям, причем эти отношения выражаются также и в вещах (средствах труда)".

Под влиянием бухаринского подхода находились многие известные марксисты. В основе концепции классов А. А. Богданова и Н. И. Бухарина лежали представления об исключительной важности технико-организационных отношений в формировании социально-классовой структуры общества, делении общественного труда на управленческий и исполнительский. Такое деление возникает везде, где создаются хотя бы зачатки социальной организации. Поэтому классы – естественный и необходимый элемент общества. Интеллигенция с этой точки зрения – класс "технических организаторов". В развитых обществах важное значение для социальной стратификации приобретает субъективный фактор (А. А. Богданов), т.е. классовая самоидентификация.

Хотя в 1920-е гг. были предприняты попытки выйти за рамки марксистского подхода к классам, они не оказали существенного влияния на дальнейшее развитие социологии. Большинство марксистских исследований было посвящено детализации уже сложившейся концепции, разработке таких понятий, как "основные" и "неосновные", "промежуточные" и "переходные классы"; понятий, описывающих внутриклассовую дифференциацию ("подклассы", "классовые типы", "отряды" и т.п.), а также анализу межклассовых отношений в переходный период от капитализма к социализму.

После введения нэпа в деревне усилились процессы социально-классовой дифференциации. Возникли острые дискуссии о социальной направленности происходящих перемен. Левые марксисты, опираясь на многочисленные обследования, проводившиеся, как правило, по методикам, отвечавшим их политическим установкам, видели в новых явлениях угрозу политическому режиму (Л. Н. Крицман, К. А. Карев и др.). Сторонники Н. И. Бухарина на основе собственных данных доказывали обратное.

С началом массовой коллективизации деревни марксистская социология оказалась в необычном положении. Новые социальные явления не поддавались объяснению в традиционных понятиях. Теоретические споры о социальной (капиталистической или социалистической) природе кооперации переросли в открытую политическую борьбу между различными школами. Подверглись репрессиям сторонники "семейно-трудовой теории" и "теории устойчивости" мелкотоварного крестьянского хозяйства. После открытых дискуссий и политической борьбы групповая коллективная собственность была квалифицирована как разновидность социалистической, а процесс коллективизации был представлен как часть более общего процесса уничтожения классов.

Концепция бесклассового социалистического общества стала в начале 1930-х гг. почти общепринятой. Попытки прямого приложения идеализированной абстрактной модели К. Маркса к конкретной исторической реальности приводили многих марксистов к парадоксальному выводу о том, что ликвидация капиталистических элементов в городе и деревне означает переход к бесклассовому обществу. Такой вывод явно противоречил фактам. Поэтому к середине 1930-х гг. для описания социальной структуры сложившегося общества стали использовать понятия "новые классы", а затем "новые социалистические классы", т.е. понятия, которые в классическом марксизме отсутствовали и в целом противоречили доктрине.

Если в 1920-е гг. применение марксистской теории классов, и прежде всего ее рациональных элементов, подчеркивающих важную роль социальной дифференциации отношений собственности, имело смысл, то изобретенные в 1930-е гг. искусственные конструкции не столько объясняли, сколько искажали суть происходящих в обществе перемен. Процессы, которые возвращали общество к капиталистическим формам социальной стратификации, выдавались за прорыв в качественно новое состояние.

"Крепким орешком" для марксистских социологов была проблема интеллигенции, которая в 1920–1930-с гг. рассматривалась главным образом в идеологическом плане. Из научных работ следует отметить статью С. Л. Вольфсона "Интеллигенция как социально-экономическая категория" (1925). По мнению автора, профессиональная занятость умственным трудом выделяет интеллигенцию как особый социальный слой общества, "классовый коэффициент" интеллигенции придаст характер труда, т.е. труд в форме ремесленной, предпринимательской деятельности или в форме наемного труда. С. Л. Вольфсон преувеличивал масштабы пролетаризации интеллигенции в западном обществе. Как и другие марксисты тех лет, он не понял новых тенденций, связанных с формированием среднего слоя (класса) и роли в этом процессе образованных групп общества.

К середине 1930-х гг. окончательно сложилась широко известная по марксистским учебникам концепция социальной структуры социалистического общества, включавшей два неантагонистических класса – рабочий класс и колхозное крестьянство, а также межклассовую прослойку – трудовую интеллигенцию. Предполагалось, что постепенное сближение двух форм собственности (общенародной и колхозно-кооперативной) приведет к социально однородному обществу. Эта социальная утопия выполняла в основном идеологические функции.

В конце 1920-х – начале 1930-х гг. был осуществлен ряд акций, которые обозначили определенный перерыв в развитии советской социологии вплоть до середины 1950-х гг. Были репрессированы не только Н. И. Бухарин и его сторонники, но и многие другие представители социологической мысли. По о полном запрете социологии говорить невозможно, так как даже в 1940-е гг. слово "социология" фигурировало в трудах официальных теоретиков (см. труды академика Г. Ф. Александрова). Вместе с тем социология все чаще ассоциировалась со словом "буржуазная".

Особо следует отметить, что если теоретические поиски в марксистской социологии 1920-х (и особенно 1930-х) гг. находились под мощным прессом идеологического давления, то в области социографии новые социальные потребности создавали более благоприятную ситуацию для сбора информации о происходящих в стране социальных процессах. В этом, пожалуй, была главная причина существенного разрыва между теоретическими и эмпирическими исследованиями. Активная работа в области эмпирических социальных исследований началась уже в годы гражданской войны. Ряд исследований, посвященных сбору информации о социальных последствиях революции, провели сотрудники Петроградского социобиологического института. В 1920 г. под руководством П. А. Сорокина в Петрограде проводились исследования профессиональных групп. Это был первый опыт эмпирического приложения его теории социальной стратификации.

Наиболее характерной формой организации сбора социальной информации в 1920-е гг. стали социальные обследования, которые проводили центральные и местные органы власти. Такие обследования обычно тщательно готовились, программы обследований публиковались в печати. По их результатам издавались монографии, печатались многочисленные статьи в журналах и газетах. Техника проведения анкетных опросов лишь начала формироваться, почти исключительно применялись открытые вопросы. Особый интерес представляет опыт применения тестов в социологических исследованиях проблем образования и воспитания. В социологии 1920-х гг. в основном использовались нестандартизованные процедуры сбора эмпирической информации: монографическое описание, неформализованный опрос и др.

В этой связи особо нужно выделить такой труд, как "Деревня (1917–1927)" А. М. Большакова, представляющий собой уникальное исследование всех сторон жизни сел и деревень одной из волостей Тверской губернии. В нем наряду с историческим экскурсом, описанием экономических и культурных проблем давалась живая и впечатляющая картина политических событий на селе, реальной политической деятельности государственных, партийных и комсомольских организаций.

Эти и подобные им исследования отличались богатством содержания, прикладной эффективностью. Историкам социологии еще предстоит освоить огромные архивные материалы советской социографии 1920–1930-х гг. Несмотря на то что большинство исследований этого периода имели существенные по современным нормам недостатки: слабую разработанность программ, понятийного аппарата, частые нарушения в методике сбора первичной информации и т.п., – важно отметить, что советская социография тех лет в меньшей мере, чем академическая социология, зависела от политической цензуры. В результате была накоплена богатая информация о социальных и политических процессах в советском обществе довоенного периода, которая представляет значительный историко-социологический интерес.