"Слово о житии и о преставлении Дмитрия Ивановича"

Этой тенденции противостоит "Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича царя Русьскаго", созданное, по-видимому, вскоре после смерти князя (ум. 19 мая 1389 г.). По своей форме –это торжественная речь, прославляющая великого князя московского – победителя монголо-татарских завоевателей не только как святого, украшенного всеми христианскими добродетелями, но и как царя – идеального правителя всей Русской земли, что имело важное политическое значение.

"Слово о житии" состоит из трех частей: биографии князя, плача Евдокии и похвалы.

Биография Дмитрия дается в религиозно-моралистическом плане. Использованы лишь самые существенные факты из жизни князя: женитьба в шестнадцатилетнем возрасте на Евдокии, строительство каменных стен московского Кремля, битва с монголами на реке Боже и Куликовская битва. "Слово о житии" не касается взаимоотношений Дмитрия с митрополитом Киприаном, не упомянут и митрополит Алексей, являвшийся регентом-правителем в начале княжения Дмитрия, вскользь упомянут Сергий Радонежский. По-видимому, автор сознательно обошел эти факты, подчеркивая первенствующее значение власти "царя Русского".

Благочестивый князь противопоставлен в "Слове о житии* "безбожному", "безстудному" Мамаю. Контрастность этих образов подчеркивается самонадеянной речью-монологом Мамая, благочестивой молитвой Дмитрия и его речью, обращенной к князьям Русской земли и вельможам. Эта речь –плод художественного вымысла автора, о чем свидетельствует ее ритмическое построение.

"Слово о житии" передает полное единодушие князей и вельмож, которые именуют Дмитрия "русским царем" и готовы "живот свой положити", служа ему.

В "Слове о житии" дано обобщенное описание Куликовской битвы традиционными формулами воинских повестей. Битва на Куликовом поле сравнивается с битвой Ярослава Владимировича со Святополком, "злочестивый Мамай" именуется "вторым Святополком". Автор "Слова о житии" подчеркивает, что победа одержана Дмитрием при помощи небесных сил: "заступника Русской земли" митрополита Петра, сродников князя "святых Бориса и Глеба". Оценивая значение победы, "Слово о житии" утверждает, что ее результатом явился мир – "тишина в Русьской земли", укрепление власти московского царя: "...и все подруце его подклонишася, расколници же и мятежници царства его ecu погыбо- ша". В этих словах выражена основная политическая идея произведения.

Создавая агиобиографию Дмитрия, автор "Слова о житии" не просто говорит о благочестивом происхождении князя "от благородну и пречестну родителю", а устанавливает его генеалогию, подчеркивая, что Дмитрий – внук "собрателя Русьской земли" Ивана Даниловича "и корени святаго, и богом сажденного саду отрасль благоплодна и цвет прекрасный царя Владимира, нового Констянтина...". Последовательно проводится мысль о том, что "скипетр державы Русьскыя земля" Дмитрий принял по наследству. Это свидетельствует о том, что уже к концу XIV – началу XV в. идея киевского наследства вошла в сознание московских книжников.

Пространен и витиеват перечень христианских добродетелей князя, завершающийся дидактическим обращением: "...да се слышаще, царя и князи, научитеся тако творити".

Большое место в "Слове о житии" отводится плачу княгини Евдокии и похвале.

Плач вдовы восходит к традиции устной причета^[1]: "Коко умре, животе мой драгий, мене едину вдовою оставив? Почто аз преже тебе не умрох? Како заиде, свет очию моею?.. Цвете мой прекрасный, что рано увядавши?.. Солнце мое, рано заходиши; месяць мой прекрасный, рано погыбаеши; звездо восточная, почто к западу грядеши?"

Евдокия обращается к умершему, как к живому, и как бы ведет с ним беседу. Сопоставления покойного с "солнцем", "месяцем", "закатившейся звездой", "увядшим садом" характерны для народной поэзии.

Однако народные элементы получают книжное риторическое оформление, и плач приобретает характер пышного торжественного панегирика, прославляющего христианские добродетели князя. Плач органически переходит в похвалу, задача которой внушить слушателю (читателю) мысль о величии прославляемого лица, его нравственной и политической высоте. Автор подчеркивает, что добродетели Дмитрия нельзя выразить и исписать простым человеческим словом.

Риторическим вопросом "Кому уподоблю...?" вводится в похвалу пространный перечень сопоставлений прославляемого лица с библейскими персонажами. Сравнения Дмитрия с Адамом, Ноем, Авраамом, Моисеем показывали величие героя; при этом постоянно подчеркивалось, что Дмитрий своим величием превосходит всех библейских патриархов и пророков.

Автор "Слова о житии" прибегает к приемам ораторской прозы Киевской Руси, и в частности использует отдельные стилистические формулы "Слова о законе и благодати" Илариона. При этом вновь говорит о Владимире Святославиче, но если Владимира прославляет только Киев, то Дмитрия Ивановича – вся Русская земля.

Используя в качестве литературных образцов "Житие Александра Невского", паремийное чтение о Борисе и Глебе, "Слово о житии" преследовало ясную политическую цель: прославить московского князя, победителя Мамая, как властителя всей Русской земли, наследника Киевского государства, окружить власть князя ореолом святости и поднять его политический авторитет на недосягаемую высоту. Творчество Епифания Премудрого. Значительный вклад в развитие древнерусской агиографической литературы конца XIV – начала XV в. внес талантливейший писатель Епифаний Премудрый. Большую часть своей жизни (31 год) он провел в стенах Троице-Сергиева монастыря. Первоначальное образование получил, по-видимому, в Ростове, где в юности постригся в монастыре Григория Богослова "близ епископии". Этот монастырь привлек Епифания своей библиотекой: "Книгы многы бяху ту довольны". Здесь он встретился с будущим героем своего произведения Стефаном, с которым вел неоднократные беседы: "...спирася о слове или коемждо стихе, или о строце". Епифаний совершил путешествие по христианскому Востоку, побывал на Афоне, где познакомился с лучшими образцами византийской, болгарской и сербской литератур. Разносторонность интересов сблизила его с знаменитым художником Феофаном Греком. Весьма интересную характеристику Феофану дал Епифаний в письме тверскому епископу Кириллу. Епифания поразила в Греке его свободная манера "писать", "не взирая на образцы", и беседы с художником, видимо, не прошли даром для писателя: эмоциональной экспрессии Феофановой кисти соответствует словесная экспрессия Епифания. Неизвестно, был ли знаком писатель с другим своим гениальным современником, Андреем Рублевым, но, безусловно, на их творчество благотворное влияние оказала нравственно-трудовая атмосфера Троице-Сергиева монастыря и личность его игумена Сергия Радонежского. Епифаний, как и Андрей Рублев, выразил общий подъем национального самосознания, вызванного исторической победой на поле Куликовом. Умер Епифаний около 1420 г.

Епифанию принадлежат два произведения: "Житие Стефана Пермского" и "Житие Сергия Радонежского". Создавая агиобиографии своих замечательных старших современников, чьи имена "блестят ярким созвездием в нашем XIV веке", по словам В. О. Ключевского, "делая его зарей политического и нравственного возрождения Русской земли", Епифаний стремился показать величие и красоту нравственного идеала человека, превыше всего ставящего общее дело –дело укрепления Русского государства.

"Житие Стефана Пермского" было написано Епифанием, по-видимому, вскоре после смерти Стефана в 1396 г. Цель жития – прославить миссионерскую деятельность русского монаха, ставшего епископом в далекой коми-пермяцкой земле, показать торжество христианства над язычеством. Тщательно собрав фактический материал о Стефане, Епифаний оформляет его в изящный и торжественный панегирик.

"Житие Стефана Пермского" открывается риторическим вступлением, далее следует биографическая часть и три плача (пермских людей, пермской церкви и "Плач и похвала инока списающа").

Во вступлении Епифаний пространно говорит о мотивах, которые побуждают его взяться за перо: "...аще ли не написана будут памяти ради, то изыдетъ из памяти, и в преходящая лета и преминующим родом удобь сиа забвена будут"... Сообщает об источниках, которыми+ он располагал, приступая к работе, и о встретившихся трудностях.

В биографической части дан ряд конкретных сведений о жизни и деятельности Стефана. Он родился в Устюге, в семье соборного клирика. Научившись грамоте, прочитал много книг Ветхого и Нового завета, внимательно слушал "чистые повести" и "учительные словеса", и сам "святыя книгы писашехытре и гораздо и борзо". Он заранее готовит себя к будущей миссионерской деятельности: он "...изучися сам языку пермьскому, и грамоту нову пермьскую сложи, и азбукы незнаемы счини... и книгы русскыа на пермьский язык преведе и преложи и преписа". Более того, "желаа же болшаго разума", Стефан изучил греческий язык "и книгы греческий извыче...".

Таким образом, прежде чем идти в Пермскую землю, Стефан тщательно и всесторонне готовит себя к подвигу "учителя". Епифаний говорит, что мысль идти в Пермскую землю и "учити люди некрещеныя" возникла у его героя "издавна". Разгораясь духом и печалясь, что "в Перми человецы всегда жруще глухым кумиром и бесом моляхуся", Стефан ставит целью своей жизни "просветить" этих людей.

Центральное место занимает в житии описание миссионерской деятельности Стефана. Он живет длительное время среди коми-пермяков и личным примером воздействует на язычников. Он ведет энергичную борьбу с языческими обрядами: разоряет "кумирню", срубает "прокудливую" (волшебную) березу, которой поклонялись пермяки, посрамляет волхва (шамана) Пама. Стефан проявляет большую силу воли, выдержку, терпение и убежденность, а также полное бескорыстие. Благодаря этим качествам он одерживает моральную победу. Стефан делает свою борьбу с Памом предметом широкой гласности. Он предлагает волхву войти с ним в горящий костер, опуститься в ледяную прорубь. От подобных испытаний Пам категорически отказывается и окончательно теряет авторитет у зырян. Одержав победу, Стефан защищает Пама от ярости пермяков, которые требуют его казни, добивается замены ее изгнанием.

Епифаний Премудрый по-новому подходит к изображению отрицательного героя. Противник Стефана Пам – это личность незаурядная, имеющая большое влияние на пермяков. Он стремится убедить своих соотечественников не принимать христианства, видя в Стефане ставленника Москвы: "От Москвы может ли что добро быти нам?Не оттуда ли нам тяжести быша, и дани тяжкия и насильства, и тивуны и доводщицы и приставницы?" "Речь" Пама делает образ языческого волхва психологически убедительным, жизненно достоверным. Победа над Памом дается Стефану нелегко, отмечает Епифаний, и этим еще более подчеркивает значение личности победителя, его нравственного примера.

Епифаний вводит в житие и элементы критики духовенства, церковных иерархов, добивающихся своих должностей путем борьбы с соперниками, "наскакивая" друг на друга, путем подкупа.

Главную заслугу Стефана Епифаний видит в его просветительской деятельности, в создании пермской азбуки и переводе на пермский язык книг "священного писания": Коль много лет мнози философы еллинстии събирали и составливали грамоту греческую и едва уставили мноземи труды и многими времени едва сложили; пермъскую оке грамоту един черьнецъ сложил, един составил, един счинил, един калогер, един мних, един инок, Стефан глаголю, приснопомнимый епископ, един в едино время, а не по много времена и лета, якоже и они, но един инок, един вьединеныи и уединяася, един, уединении, един у единого бога помощи прося, един единого бога на помощь призываа, един единому богу моляся и глаголя..." Перед нами типичный образец риторической речи, построенный на единоначалии – "един", на широком привлечении синонимических выражений.

Особого мастерства в "плетении словес" Епифаний достигает в "Плаче пермских людей", "Плаче пермской церкви" и "Плаче и похвале инока списающа". Епифаний пользуется риторическими вопросами и восклицаниями, сопоставлениями с библейскими персонажами, метафорическими сравнениями, единоначалиями. Он не находит слов, чтобы по достоинству прославить величие подвига пермского епископа: "Но что тя нареку, о епископе, или что тя именую, или чим тя призову, и како тя провещаю, или чим тя меню (что о тебе скажу), или что ти приглашу (провозглашу), како похвалю, како почту, какублажю, како разложу (изложу) и како хвалу ти съплету?" И Епифаний, словно кружево, плетет словесную хвалу Стефану. Поражает необычайное богатство словаря, многообразие синонимов, которые употребляет Епифаний. Например. Един тот был у нас епископ, то же был нам законодавець и законоположник, то же креститель, и апостол, и проповедник, и благовестник, и исповедник, святитель, учитель, чиститель, посетитель, правитель, исцелитель, архиереи, стражевожь, пастырь, наставник, сказатель, отец, епископ".

В похвале порой встречаем до 20–25 синонимических эпитетов, с помощью которых автор стремится выразить свои чувства уважения и восхищения героем.

В "Плаче пермских людей" Епифаний передает "сердечную тугу", горе новообращенных христиан, лишившихся "доброго господина и учителя", "доброго пастуха и правителя". В книжную риторику плача вкрапливаются отдельные фольклорные мотивы, характерные для народных вдовьих причитаний: "Камо заиде доброта твоя, камо отъиде от нас, или камо ся ecu дел от нас изиде, а нас сирых оставил ecu ... кто же ли утешить печаль нашу, обдержащую ны, к кому ли прибегнем или к кому возрим..."

В этом плаче пермские люди высказывают свою "обиду" на Москву, в чем многие исследователи видят антимосковскую тенденцию "Жития

Стефана Пермского". Однако внимательное изучение политической тенденции жития не дает оснований для подобного утверждения. Епифаний подчеркивает, что вся деятельность Стефана была направлена на общее благо Русской земли.

Плачи в "Житии Стефана Пермского" выражают не только чувство скорби пермских людей, но и чувство восторга, удивления перед величием подвига героя.

В "Плач и похвалу инока списающа" Епифаний включает отдельные моменты, связанные с личной жизнью (встречи со Стефаном и споры с ним), лирическое раздумье о ней: "Увы, мне, како скончаю мое житие, како преплову се море великое и пространное, ширшееся, печалное, многомутное, не стояще, смятущееся..." и традиционное для образа агиографа самоуничижение.

Оно подчеркивало, с одной стороны, величие подвига героя, а с другой – словесное искусство самого автора, которого влечет "на похваление и на плетение словес" любовь к герою. Епифаний так характеризует свой стиль: "Да и аз многогрешный и неразумный, последуя словесем похвалении твоих, слово плетущи и слово плодящи, и словом почтити мнящи, и от словесе похваление събираа, и приобретаа, и приплетай..."

Свои "словеса" Епифаний заимствовал из различных книжных источников, широко используя тексты писания, цитируя по памяти творения "отцов церкви", Патерик, Палею и Хронограф, сочинения Черноризца Храбра.

В создании торжественного риторического стиля Епифаний опирался на традиции литературы Киевской Руси, и в частности –на "Слово о законе и благодати" Илариона.

"Житие Стефана Пермского" нарушало традиционные рамки канона своим размером, обилием фактического материала, включавшим этнографические сведения о далеком Пермском крае, критику симонии ("поставление" на церковные должности за деньги); новой трактовкой отрицательного героя; отсутствием описания как прижизненных, так и посмертных чудес; композиционной структурой. По-видимому, Епифаний предназначал его для индивидуального чтения и, подобно своему другу Феофану Греку, писал невзирая на канонические образцы.

Около 1417–1418 гг. Епифаний создал "Житие Сергия Радонежского". Оно написано с большой исторической точностью, но стиль изложения менее риторичен. Епифаний хорошо передает факты биографии Сергия, с лирической теплотой говорит о его деятельности, связанной с борьбой против "ненавистной розни", за укрепление централизованного Русского государства.

О роли Сергия Радонежского и Стефана Пермского в политическом и нравственном возрождении Русской земли говорил В. О. Ключевский: "Сергий своею жизнью, самой возможностью такой жизни дал почувствовать заскорбевшему народу, что в нем не все еще доброе погасло и замерло... он открыл им глаза на самих себя"^[2]. "Божии угодники", хоть и отказывались от житейских волнений, а постоянно жили лишь для мира. "Не от омерзения удалялись святые от мира, а для нравственного совершенствования. Да, древние иноки жили почти на площади"^[3], – отмечал Ф. М. Достоевский.

Литературная деятельность Епифания Премудрого способствовала утверждению в литературе стиля "плетения словес". Этот стиль обогащал литературный язык, содействовал дальнейшему развитию литературы, изображая психологические состояния человека, динамику его чувств.

Деятельность Пахомия Логофета

Развитию риторическо-панегириче- ского стиля способствовала литературная деятельность Пахомия Логофета (Словоположника). Серб по национальности, Пахомий получил образование на Афоне. Прибыв на Русь в 30-е годы XV в., он прожил здесь до конца своих дней (ум. в 1484 г.). Пахомий охотно выполнял заказы Москвы, Новгорода: создавал риторические переработки многих произведений предшествующей житийной литературы, создавал новые, угождая политическим и литературным вкусам заказчиков – правящих верхов Москвы и Новгорода.

Перу Пахомия принадлежат жития Сергия Радонежского (переработка жития, написанного Епифанием), митрополита Алексея, Варлаама Хутынского, архиепископа Иоанна, архиепископа Моисея, "Сказание о Михаиле Черниговском и его боярине Федоре". Заново Пахомием написаны жития Никона (игумена Троице-Сергиева монастыря, преемника Сергия), архиепископа Новгородского Евфимия, Саввы Вишерского и Кирилла Белозерского.

Все эти произведения были приведены в соответствие с церковным каноном. Так, "Житие Сергия Радонежского", созданное Епифанием Премудрым, подверглось значительному сокращению. Пахомий придавал житиям пышную, торжественную риторическую форму, расширял описание чудес.

Риторическая форма порой приобретала у Пахомия гипертрофированный характер, развиваясь в ущерб содержанию.

Таким образом, московская литература конца XIV–XV вв. характеризуется развитием эмоционально-экспрессивного стиля в агиографической литературе. Этот стиль утверждает нравственный идеал подвижника и князя – "царя Русского", посвятивших себя общему делу служения государственным интересам. Постепенно этот стиль проникает в историческое повествование и публицистику, видоизменяя их. В историческом повествовании все большую роль начинает играть художественный вымысел. Стремясь к широким обобщениям, историческая повесть приобретает не только политический, но и философский характер.