Синтезирующая стадия

Синтезирующая стадия заключается в профессиональной оценке результатов исследования, формулировке оснований для выводов (заключения) эксперта в соответствии с экспертным заданием.

Промежуточные результаты, полученные на аналитической и сравнительной стадиях, позволяют сформулировать окончательный вывод, представляющий собой итоговую оценку выявленных фактов. Именно эта оценка есть те фактические данные (доказательство), ради которых экспертиза назначается. Сами по себе промежуточные факты, установленные в ходе исследования, без выявления связей между ними, без профессиональной оценки таких фактов и связей доказательного значения иметь не могут, поскольку именно синтез дает новое знание. Описание установленных данных, перечисление их признаков без оценки не содержит информации, которая может быть использована судом в качестве доказательства [Сахнова, 2000].

1. Выделение интегративных объектов оценки. Основной задачей синтезирующей стадии является порождение комплексных, синтетических объектов оценки для итогового обоснования экспертных выводов. По сути, речь идет о моделировании путем реконструирования (ретроспективного или проспективного), с одной стороны, объективных обстоятельств юридически значимого события и, с другой – субъективного их восприятия подэкспертным с восстановлением структуры переживаний на момент события, оценкой степени произвольности регуляции либо достаточности психических ресурсов (способностей) для осуществления тех или иных правовых действий.

О. Д. Ситковская (1998) выделяет понятие информационных объектов, под которыми понимает нормы и ценности, способность к усвоению и учет при выборе конкретного варианта поведения которых требуется оценить при экспертном анализе сохранности регуляции конкретного поведения в уголовно-релевантной ситуации. В связи с этим экспертное исследование предполагает выяснение способности к мыслительной и волевой деятельности того же уровня сложности, который был необходим для осознанно-волевого принятия решения и совершения юридически значимого действия.

2. Достижение внутреннего убеждения. Процесс экспертного исследования, в особенности в его оценочной части, тесно связан с формированием у эксперта внутреннего убеждения, которое характеризует его отношение к промежуточным и конечному результатам исследования с позиции решаемой задачи экспертизы. Оно означает уверенность эксперта в том, что вывод, полученный в результате исследования, является достоверным и содержит единственно правильное решение. Критическое отношение к достигаемому в итоге познания результату, оценка его сточки зрения приближения к намеченной цели порождают определенное психологическое состояние убежденности в достоверности или, напротив, недостоверности результата и правильности принимаемого решения. В итоговой оценке результатов исследования необходимость такой убежденности вытекает из требования личной ответственности за совершение действий. Эксперт может сформулировать категорический вывод только тогда, когда он абсолютно убежден в его достоверности, т.е. внутреннее убеждение эксперта – обязательное условие формирования итогового мнения и формулирования определенного вывода. Процесс формирования внутреннего убеждения сопутствует процессу смены экспертных ситуаций и развитию экспертных версий. Несмотря на то что внутреннее убеждение является субъективной психологической категорией, оно должно базироваться лишь на объективно полученных результатах исследования. Основой формирования внутреннего убеждения эксперта служат фактические данные, полученные и оцененные только в рамках специальных познаний, причем в его структуре определяющее место занимают не только сами результаты исследования, но и то, как они получены, т.е. эксперт всегда должен уметь оценить надежность используемых методов и методик [Аверьянова, 20061. Он должен быть способен уловить несоответствие между степенью уверенности в формирующемся выводе и объективными данными. При наличии хотя бы небольшого сомнения необходимо вновь вернуться к исследованию с тем, чтобы найти причины несоответствия. Для этого следует, во-первых, проанализировать систему аргументов – выделить надежные и не вполне надежные и еще раз проверить, образуют ли они комплекс для однозначного толкования результатов исследования и достаточны ли для того, чтобы быть уверенным в своем выводе.

3. Выработка системы аргументов для убедительного обоснования. Акт познания (т.е. собственно исследование) и акт доказывания (обоснование своих выводов) не совпадают во времени [Эйсман, 1967]. Особое значение в этом случае приобретает логика обоснования.

Принцип обоснованности имеет отношение к мотивировочной части заключения в целом и отражает ход мысли эксперта при обосновании диагностического и экспертного решения. Он является динамической характеристикой процесса экспертного исследования и показывает:

а) соответствие логическим приемам формирования понятий (анализ, синтез, сравнение, абстрагирование, обобщение), т.е. как понятие формируется на основе обобщения существенных признаков (свойств и отношений), присущих ряду однородных предметов, так и экспертный вывод формируется на основе обобщения существенных характеристик исследуемого психического состояния (либо в виде различных материальных следов отражения при экспертизах с ретроспективной оценкой, либо в виде непосредственного восприятия при экспертизах с настоящей и перспективной оценкой);

б) соответствие требованиям теории аргументации, а именно структуре доказательства: тезис, аргументы, демонстрация. При этом тезисом выступает экспертный вывод, соответствие которого истине эксперт должен показать и доказать; аргументами являются факты о психическом состоянии, полученные в процессе экспертизы, при исследовании объектов экспертизы; демонстрацией являются систематизация полученных фактов, их анализ, сопоставление с устранением противоречий, обоснованием промежуточных и конечных выводов [Илейко, Первомайский, 2004].

Реализации принципа обоснованности служит проверка соответствия всей конструкции аргументов предшествующим стадиям экспертного исследования, отраженным в соответствующих разделах экспертного заключения: вывод не может обосновываться чем-либо, что не было выявлено в ходе осуществленного исследования и на что не было указано прежде. Логика экспертного обоснования не должна сводиться только к разбору неких общих закономерностей протекания психических расстройств и апеллировать к представлениям об их типичных клинико-динамических свойствах. Подобная манера обоснования означает только одно – реальные факты психического расстройства у конкретного подэкспертного выявлены не были. Судебно-психиатрическое, как и любое другое экспертное исследование всегда в своих выводах опирается на некие общие, известные науке тенденции и принципы существования и протекания определенных явлений и процессов, в данном случае – психической деятельности и психопатологических расстройств. Однако эти общие знания всегда должны быть приложены к конкретным, выявленным в ходе экспертного исследования фактам, заменить которые они сами по себе не могут. Поэтому переход от сугубо теоретических выкладок к категоричному утверждению о выраженности изменений психики именно у данного подэкспертного не может носить непосредственный характер. Такая логика обоснования противоречит положению, согласно которому заключение о психической патологии может быть только индивидуальным, поскольку должно учитывать особенности конкретной ситуации и конкретной личности. Развитие психиатрической симптоматики многовариантно, и значение общих закономерностей для индивидуального прогноза ограничено [Циркин, 2009].

Кроме того, необходимо обосновывать ответ на каждый вопрос экспертного задания, причем обоснование должно опираться только на выявленные в ходе исследования клинические признаки.

Различие клинических аргументов обоснования диктуется и конкретным вопросом, ответ на который может разниться даже при идентичной нозологической квалификации. Убедительность обоснования усиливается, если оно ориентировано не на клиническое своеобразие вообще, а содержит указание на то, как психопатологические (или патопсихологические) особенности были реализованы в юридически значимой ситуации и как они определяют нарушение именно тех психических процессов, значение которых подразумевается конкретным юридическим критерием.

В случае невозможности формулировки однозначного вывода следует либо обратиться к более ранним стадиям исследования и, быть может, запросить дополнительные или новые данные, либо, если это бесперспективно, найти форму некатегорического вывода.

4. Оценка вероятности экспертного вывода и выбор его конечной формы. Выводы эксперта по степени однозначности подразделяют на однозначные и альтернативные, условные и безусловные. Так, альтернативный вывод (по схеме "или-или") исключает иные возможные варианты и является косвенным доказательством при дальнейшем поиске прямых доказательств. Условный вывод может иметь доказательственное значение только тогда, когда наличие условия подтверждено другими доказательствами. Обоснование условных выводов допускается при наличии разноречивых обстоятельств, предопределяющих равноправное существование нескольких экспертных гипотез. Могут излагаться два или более экспертных решения, доказательная сила которых устанавливается судом в зависимости от оценки достоверности иных доказательств, влияющих на экспертные выводы. Условные выводы являются признанием факта в зависимости от определенных обстоятельств, достоверности предшествующих знаний, доказанности других фактов [Словарь основных терминов..., 1980].

Экспертная оценка нередко бывает затруднена из-за противоречивости объективных сведений об обстоятельствах случившегося, содержащихся в материалах дела. Такие противоречия объясняются как стратегией изложения событий различными лицами, представляющими противоположные интересы сторон процесса, так и неосознанной субъективностью восприятия значимых моментов свидетелями и самим подэкспертным, для которых случившееся имеет различную степень значимости и осмысляется ими с учетом собственной системы ценностей, установок и отношений. Часто отмечается также смена разных версий произошедшего в процессе следствия и судебного разбирательства, в основе которых лежат как объективные, так и субъективные факторы, оценивать и выявлять которые предстоит суду.

При психологической и клинической реконструкции событий, анализе психического и эмоционального состояния обвиняемого эксперт не может проигнорировать показания, ставящие под сомнение общую воссоздаваемую при исследовании конкретного случая картину правонарушения. Однако эксперт не вправе давать собственную оценку тем или иным свидетельствам, поскольку это находится лишь в компетенции судебных органов. Относительно полное и последовательное изложение в постановлении о назначении экспертизы следователем или судьей версии случившегося, синтезирующей основные значимые моменты и задающей ракурс рассмотрения юридически значимой ситуации, облегчает работу эксперта. Вместе с тем это не устраняет в полной мере имеющихся проблем, поскольку сохраняют юридическую силу показания, выпадающие из общей концепции события; ориентация исключительно на содержательную часть постановления при противоречивости материалов дела дает основания для обвинения эксперта в субъективизме оценок. При этом требование устранить все расхождения в показаниях до проведения экспертизы не имеет законной силы, приходится принимать во внимание, что суд лишен возможности дать однозначную оценку всем противоречиям до этапа вынесения решения по делу (приговора).

Наиболее эффективным для преодоления указанных трудностей как раз и представляется вариант экспертного задания и выводов, обозначаемых в общей теории экспертиз как "условный", в котором истинность утверждения ставится в зависимость от какого-либо условия, а сам он выражается в формулировках типа "если... то", "при условии, что...", "с учетом того, что...". Доказательственное значение условный вывод приобретает лишь после того, как будет подтверждена истинность условия. Обоснование такой истинности всегда находится за пределами экспертного исследования. Условным по своей логической природе является любой вывод, базирующийся не на тех посылках, которые устанавливаются самим экспертом, а на тех, которые ему заданы (исходные данные). Используемые экспертом при построении условного вывода исходные данные могут быть указаны непосредственно в постановлении (определении) о назначении экспертизы [Орлов, 2005].

Показательным в свете изложенного выше представляется экспертное заключение в отношении К.^[1], 50 лет, который в 36 лет стал руководителем крупного автопредприятия. О нем отзывались как о порядочном, честном, доброжелательном, ответственном, требовательном и справедливом человеке. Сотрудники предприятия характеризовали его как грамотного руководителя и высококвалифицированного механика- водителя, который за короткий срок смог сформировать и сплотить дружный коллектив. Свидетели указывали, что изначально организацией работы предприятия занимались К. и И. совместно, однако с 2002 г. их отношения стали натянутыми. Решением производственных вопросов занимался К., а И. только предъявлял ему претензии в том, что он его ущемляет, и в начале 2005 г. между ними произошел раздел имущества. И. продолжал выказывать недовольство произведенным разделом, требовал дополнительных денежных компенсаций, из-за чего окружающие стали замечать, что К. стал задумчивым, расстроенным, замкнутым, даже отрешенным, а примерно за полгода до 11 сентября 2006 г. сообщал, что ему угрожают, и предполагал, что с ним может что-либо случиться. Накануне происшествия в помещении столовой автобазы между К. и И. возник конфликт на почве претензий ведения производственных дел, перешедший в драку, после которой К., прихрамывая, вышел из столовой, на его лице и рубашке была кровь, и практически сразу после этого столовую покинули и остальные находившиеся в ней лица. К. сел в свою личную машину, стоящую возле столовой, резко тронувшись, проехал ворота, а затем через весовую снова заехал на территорию базы. Выйдя из машины, он начал умываться из бака, у него была опухшая щека и кровоточащая рана на носу, при этом он был очень возбужден и агрессивен, отвечал невнятно. Далее он надел куртку и на служебной автомашине выехал с территории базы.

К. обвинялся в том, что 11 сентября 2006 г., спустя некоторое время, причинил огнестрельные ранения гражданам И. и М. По свидетельству очевидцев, после стрельбы К. уехал на служебной машине в неизвестном направлении. Его родственник, узнав о случившемся, пытался найти К., дозвониться ему, однако его сотовый телефон был недоступен. Примерно в 4 часа 12 сентября 2006 г. он увидел на территории базы служебный автомобиль и находящегося в нем К., который спал на переднем пассажирском сидении. Он разбудил К., однако тот несколько минут его не узнавал и на его вопрос о произошедшем не отвечал. Он помог К. выйти из машины и повел его к своей машине, К. стошнило, и он говорил, что плохо себя чувствует. На своем автомобиле родственник К. привез его в ближайшее село, отвел в вагончик, где тот сразу уснул. После того как проснулся, говорил, что ничего не помнит, и не может быть, чтобы он стрелял в людей, затем сказал, что очень плохо себя чувствует, и вновь уснул. Утром 13 сентября 2006 г. К. проснулся, позвонил в милицию и впоследствии был арестован. В камере предварительного заключения чувствовал себя плохо, к нему несколько раз вызывали бригаду скорой помощи, затем перевели на стационарное лечение в нейрохирургическое отделение с диагнозом: "закрытая черепно-мозговая травма, ушиб головного мозга средней степени тяжести, субарахноидальное кровоизлияние, ушибы мягких тканей свода черепа, перелом костей носа".

Подсудимому было проведено несколько комплексных судебных психолого-психиатрических экспертиз. Несмотря на все возрастающий объем информации по обстоятельствам дела, ни одна из экспертиз не смогла дать психологическую экспертную оценку эмоционального состояния К. в момент совершения инкриминируемых ему действий, поскольку увеличение числа свидетельских показаний способствовало только возникновению новых, взаимоисключающих версий случившегося. В новом постановлении о назначении повторной КСППЭ судьей были четко сформулированы вопросы, каждый из которых основывался на определенном объеме непротиворечивой информации, что позволило, несмотря на все многочисленные нюансы, в каждом случае дать четкий однозначный вывод. Кроме того, судом из материалов уголовного дела были исключены показания свидетелей, полученные в ходе следствия, но не исследованные в судебном заседании, что повлекло указание на запрет использования этих сведений при экспертном исследовании. На разрешение экспертов, помимо стандартных, традиционных вопросов, относящихся к компетенции психиатра и психолога, были поставлены следующие:

1. Находился ли К. в период времени, относящийся к совершению инкриминируемого ему деяния, в состоянии аффекта, с учетом показаний потерпевших в ходе предварительного расследования уголовного дела; показаний обвиняемого К. в ходе предварительного расследования дела в части, не противоречащей показаниям потерпевших на предварительном следствии при указанных допросах?

2. Находился ли К. в период времени, относящийся к совершению инкриминируемого ему деяния, в состоянии аффекта, с учетом показаний потерпевших в ходе предварительного расследования уголовного дела; показаний подсудимого К. в судебном заседании в части, не противоречащей показаниям потерпевших на предварительном следствии при указанных допросах?

3. Находился ли К. в период времени, относящийся к совершению инкриминируемого ему деяния, в состоянии аффекта, с учетом показаний потерпевших в судебном заседании; показаний обвиняемого К. входе предварительного расследования дела в части, не противоречащей показаниям потерпевших в судебном заседании?

4. Находился ли К. в период времени, относящейся к совершению инкриминируемого ему деяния, в состоянии аффекта, с учетом показаний потерпевших в судебном заседании; показаний подсудимого К. в судебном заседании в части, не противоречащей показаниям потерпевших в суде; показаний свидетелей?

5. Находился ли К. в период времени, относящийся к совершению инкриминируемого ему деяния, в состоянии аффекта, с учетом показаний подсудимого К. в судебном заседании, показаний потерпевших в ходе предварительного следствия и в судебном заседании в части, не противоречащей показаниям подсудимого К. в суде; показаний свидетелей и иных доказательств?

Эксперты пришли к заключению, что К. хроническим психическим расстройством, слабоумием, иным болезненным состоянием психики, лишавшим бы его способности осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий или руководить ими, во время совершения инкриминируемого ему деяния не страдал. У К. в период инкриминируемых ему деяний имелись признаки ушиба головного мозга средней степени тяжести, квалифицированные на основании перенесенной им непосредственно перед правонарушением черепно-мозговой травмы, сопровождавшейся кратковременной потерей сознания, многократной рвотой, затрудненным и частичным восприятием окружающего, поверхностным осмыслением происходящего, характерными для острого периода черепно-мозговой травмы. Однако указанные изменения психики ограничивались преимущественно проявлениями неврологической симптоматики, не сопровождались болезненным нарушением мышления, критических способностей, какой-либо психотической симптоматикой и были выражены не столь значительно, чтобы лишать либо ограничивать его возможности во время совершения инкриминируемых ему деяний осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий или руководить ими. В настоящее время у К. сохраняются признаки посткоммоционного синдрома (по МКБ-10 рубрика F07.2) вследствие черепно-мозговой травмы от 11 сентября 2006 г., проявляющегося в виде нерезко выраженной церебрастенической симптоматики (головные боли, головокружения, утомляемость) и неврологических симптомов.

При ответе на приведенные выше вопросы стало возможным на их основе сформировать внутренне непротиворечивые модели ситуаций и поведения подэкспертного в рамках каждой из них. Ответ на первые четыре вопроса базировался преимущественно на показаниях потерпевших, а показания обвиняемого принимались во внимание лишь в части, не противоречащий им. Но и внутри этой группы вопросов их можно разделить на две группы: вопросы 1 и 2 предполагают активную, даже провоцирующую роль поведения К. в развитии конфликта при отсутствии каких-либо угрожающих действий со стороны потерпевших. Вся экспертно значимая информация, содержащаяся в показаниях К., входит в противоречие со сведениями, данными потерпевшими, поэтому не имеет силы (в первом случае ссылка на полную амнезию, во втором – показания, сходные с описанием случившегося при экспертном освидетельствовании). Вопросы 3 и 4 строятся на показаниях потерпевших в суде, где они частично признают возможность наличия потенциальной угрозы с их стороны (наличие модели ружья), но отрицают факт провокации (не обращали на себя внимание К., не окликали его, не выходили из машины), а поскольку именно оклик и угрожающий вид И. привели, согласно последним показаниям К., к аффективной разрядке, то базирующаяся на показаниях потерпевших версия и в этом случае исключала квалификацию аффекта.

На вопросы 1–4 были сформулированы следующие ответы:

1. К. в период времени, относящийся к совершению правонарушения, не находился в состоянии аффекта. Об этом свидетельствует активное поведение подэкспертного (согласно показаниям И.) на всех стадиях развития конфликта, его многократные попытки вызвать потерпевшего для выяснения отношений по телефону с высказыванием угроз в его адрес, отсутствие дополнительных фрустрируюших обстоятельств непосредственно перед совершением агрессивных действий (согласно показаниям И. и М.), а также дифференцированное восприятие ситуации в целом при совершении выстрелов с сохранением способности к актуальному анализу всех ее параметров, способности оценивать промежуточные результаты (то обстоятельство, что попал в М.) и четкой вербализации своих намерений. В показаниях К. не содержится данных, которые свидетельствовали бы о наличии у него отрицательно окрашенных доминирующих переживаний на период времени, непосредственно предшествующий совершению выстрелов в связи с произошедшим ранее конфликтом, при этом указание на длительный период запамятования событий также противоречит феноменологии аффекта. При этом следует отметить, что психологический анализ показаний других свидетелей и иных доказательств служит основанием для выявления длительного периода конфликтных отношений и имевшей место в день правонарушения фрустрирующей ситуации, т.е. факторов, влияющих на возникновение у подэкспертного отрицательно окрашенных переживаний. Однако без наличия специфических для состояния аффекта феноменологических проявлений непосредственно в момент совершения К. агрессивных действий данное обстоятельство не является достаточным основанием для квалификации у подэкспертного состояния аффекта.

2. Аргументация отсутствия аффекта во второй модели ситуации практически повторяла ответ на первый вопрос, за исключением того, что указанные в данном вопросе показания К. в судебном заседании в части, не противоречащей показаниям потерпевших И. и М. на предварительном следствии, не содержат экспертно значимой информации для квалификации наличия у него состояния аффекта.

3. К. в период времени, относящийся к совершению правонарушения, не находился в состоянии аффекта. Об этом свидетельствует, с одной стороны, отсутствие дополнительных фрустрирующих обстоятельств непосредственно перед совершением агрессивных действий, поскольку, согласно показаниям И. в судебном заседании, обе машины двигались параллельно, он сам до начала выстрелов из машины не выходил (т.е. несмотря на наличие муляжа ружья как таковой угрозы в отношении К. не высказывал). В показаниях К. также не содержится данных, которые свидетельствовали бы о наличии у него отрицательно окрашенных доминирующих переживаний на период времени, непосредственно предшествующий совершению выстрелов, в связи с произошедшим ранее конфликтом; кроме того, указание на длительный период запамятован ия событий противоречит феноменологии аффекта.

4. Мотивировка отсутствия аффекта сходна с предшествующим ответом, за исключением анализа последних показаний К. и их роли в данной модели ситуации: в показаниях К. в судебном заседании в части, не противоречащей показаниям потерпевших в суде, отсутствуют указания на наличие острых отрицательно окрашенных переживаний, связанных с фиксацией его на имевшем место конфликте, в период, когда он выехал с базы, затем обнаружил наличие не принадлежащего ему автомата в машине и последующего возвращения на базу, попытки найти кого-либо из участников предшествовавшего конфликта. Таким образом, в показаниях подэкспертного в суде в части, не противоречащей показаниям в суде потерпевших, отсутствует указание на наличие "пускового механизма", острой дополнительной фрустрации, которая могла бы привести к аффективному взрыву.

Лишь последняя, пятая формулировка вопроса и заданная ею модель ситуации, где показания потерпевших учитывались лишь в той части, в которой они не противоречили словам обвиняемого, позволили квалифицировать у К. состояние аффекта, возникшего на фоне острого периода черепно-мозговой травмы. Наличие данного состояния было обосновано следующим образом. У К. с И. сложились длительные отношения, которые характеризовались неустойчивостью с преобладанием отрицательно окрашенных моментов, связанных с разделом собственности и финансовыми проблемами. При этом И. стремился получить максимально возможные экономические выгоды от сотрудничества с К., отказываясь производить собственные денежные вложения и принимать активное участие в работе фирмы, предъявляя при этом многочисленные претензии подэкспертному, оказывая па него моральное давление. К. стремился избежать конфликта, проявляя готовность к компромиссам, пытался постепенно и наименее травматично для бывших партнеров пройти процесс разделения, что не приводило к желаемому эффекту. При этом К., признавая значимость данной проблемы, не был фиксирован исключительно на ней, рассматривал сложности во взаимоотношениях как преходящие и разрешимые, активно занимался делами бизнеса. В день правонарушения потерпевший И. неоднократно словесно задевал К., однако подэкспертный игнорировал его высказывания, не желая открытого конфликта. Во время застолья вечером после приглашения И. подэкспертный также рассматривал свое согласие остаться как шанс наладить отношения. Однако после предъявленных претензий со стороны И. по поводу строительства весовой, новых требований и угроз в адрес К. потерпевший в ответ на слова подэкспертного вылил водку ему на лицо и, блокируя с помощью других лиц активность К., нанес ему ряд ударов, также удары были нанесены ему А.

После полученной травмы К. испытывал сильную боль, у него наблюдалась картина острого периода черепно-мозговой травмы, что на патопсихологическом уровне проявлялось в суженности восприятия, трудностях рациональной и всесторонней оценки и осмысления всех параметров ситуации, своего положения, поверхностности и ситуативное™ решений, возникавших как ответная реакция на внешние раздражители. В связи с выраженностью данной симптоматики, болевыми ощущениями острота отрицательно окрашенных переживаний у К., несмотря на объективную выраженность фрустрирующих факторов (оскорбили, унизили, сильно избили), была в значительной степени снижена, наблюдались трудности концентрации внимания, принятия решений, поведение носило полевой, ситуативный характер – переоделся у бочки с водой, направился в столовую, не заботясь о том, ушли оттуда его обидчики или нет, без размышлений взял черный пакет, поскольку подумал, что в нем находится его оружие, поехал домой, так как очень плохо себя чувствовал, не замечая на данном этапе особенностей дороги. При этом согласно самоописанию подэкспертного "мыслей в голове особых не было", чувств тоже. Такое состояние подэкспертного определялось на данном этапе не его эмоциональными переживаниями в связи с произошедшим, а последствиями перенесенной черепно-мозговой травмы. После очередного приступа рвоты по дороге домой К. испытал субъективное облегчение, стал более четко замечать детали окружающей обстановки, обнаружил, что в пакете находится не принадлежащее ему оружие. Затрудняясь в последовательном всестороннем анализе проблемы, К. испытал психологический дискомфорт и опасения в связи с обнаружением автомата и решил вернуться на базу. Заметив на перекрестке дороги незнакомую ему ранее машину, которая в значительной степени препятствовала его проезду (стояла под углом к проезжей части, передняя дверь была открыта), К. фиксировал свое внимание на данном объекте.

В последующем вид стоявшего с ружьем И. и его слова ("Попался!") на фоне предшествующего состояния с сохранявшимися явлениями астенизации, болевыми ощущениями, истощением физических и психологических ресурсов адекватного реагирования привели к острому переживанию чувства страха и восприятию ситуации как угрожающей его витальным, базовым потребностям – безопасности, сохранению здоровья и жизни с последующим внезапным резким ростом эмоционального возбуждения, сопровождавшимся специфической суженностью сознания и восприятия (не замечал окружающей обстановки, не слышал звука выстрелов) и выраженной энергетической разрядкой. После содеянного у К. наблюдались резкий спад эмоционального возбуждения, трудности осмысления содеянного с частичным отчуждением и запамятованием деталей, выраженной астенией (показалось, что очень долго ехал до базы, затем сразу же заснул).

Таким образом, можно сделать вывод, что в момент совершения правонарушения, согласно показаниям К. в судебном заседании (и соответствующим описаниям произошедшего в беседе в процессе производства экспертизы), показаниям потерпевших в ходе предварительного следствия и в судебном заседании в части, не противоречащей показаниям К., а также показаниям свидетелей и иным доказательствам, подэкспертный в момент совершения инкриминируемых ему действий находился в состоянии аффекта, возникшего на фоне острого периода черепно-мозговой травмы, которая привела к более глубоким нарушениям произвольной саморегуляции в момент аффективной разрядки и выраженной астении после содеянного.

Следует отметить, что количественное превосходство отрицающих аффективное состояние выводов нив коей мере не коррелирует со степенью вероятности возникновения у подэкспертного качественных изменений способности к произвольной саморегуляции деятельности. Приоритетность любой из версий зависит только от окончательной судебной оценки хода развития событий. Подобные всесторонние исследования, базирующиеся на разработанных в постановлении версиях, должны проводиться каждый раз, когда наличие противоречивых показаний препятствует эффективной работе эксперта. Между тем необходимые исходные данные для построения условных выводов непосредственно в постановлении (определении) о назначении экспертизы могут и не указываться, но должны содержаться в материалах дела, что обуславливает самостоятельный отбор экспертом необходимых ему исходных данных, относимых к предмету экспертизы.

Вероятностная форма вывода возводилась в методологический принцип еще С. С. Корсаковым, который в числе "практических правил" экспертизы приводил и следующее: "Желательно, чтобы вопросы были по возможности определенные. Эксперт, отвечая на них, должен давать мнения по возможности точные, указывая степень вероятности". То есть "определенность", "точность" экспертных выводов в его понимании увязывались именно с оценкой их вероятности, о чем говорят и его экспертизы, почти в каждой из которых использовались различные модификации вероятностного заключения, сопровождаемые детальной аргументацией причин невозможности категоричного суждения, доводами pro et contra разных версий и т.д. [Корсаков, 2003].

Вероятностный вывод эксперта дает "известное направление собиранию доказательств" [Поташник, 1971], На сегодняшний день преобладают две позиции: 1) вероятностный вывод может быть использован для построения версий, имеет ориентирующее значение; 2) вероятностное заключение является косвенным доказательством. Причем все большее признание находит последняя позиция, что отражает современные тенденции развития научного познания как процесса, приобретение нового качества вероятным знанием. Косвенное доказательство, которое в отличие от прямого характеризуется многозначностью связей с искомым фактом, чаще всего предстает средством подкрепления или ослабления прямых доказательств либо выступает в роли обстоятельства, указывающего, в каком направлении следует вести исследование фактической стороны дела [Сахнова, 2000]. Предпочтительность вероятностных заключений связана и с тем, что отказ от них может привести к потере доказательной информации либо к искусственному возведению вероятностных выводов в ранг достоверных [Орлов, 1981].

Эксперт должен проводить полное (насколько это позволяют уровень представляемой им науки и объем доступных ему методических средств) исследование объектов, включающее их анализ, сопоставительную и синтезирующую профессиональную оценку. Поэтому в своем исследовании эксперт должен продвигаться настолько далеко, насколько это допускают границы его профессиональных познаний, и указывать на те причины, которые, несмотря на все его усилия, препятствуют достижению категоричного вывода. Прибегнуть к отказу отдачи заключения, избегая формулировки вероятностного вывода, – значит не только искусственно занизить эффективность экспертного исследования, но и рисковать нарушением своих прямых процессуальных обязанностей.

Однако следует иметь в виду, что вероятностный вывод не может быть произвольным предположением эксперта. Вывод в вероятностной форме является объективным результатом проведенного исследования и должен одновременно содержать экспертную оценку степени вероятности (надежности) полученных данных. Недопустима при этом замена вероятных заключений по существу предположительными, когда употребление понятия "вероятность" выражает лишь неопределенность, без указания степени вероятности [Орлов, 2005]. В связи с этим считаются малоприемлемыми формулировки типа "не исключено", "может быть", "можно предполагать" и т.п. Такие выводы, по существу, равнозначны выводу о невозможности решения вопроса, поскольку последний не исключает перечисленных возможностей. Подобные формулировки не несут никакой дополнительной информации, а лишь затрудняют понимание вывода [Сущность и технология экспертного исследования, 1997]. Предположительный вывод определяет лишь предпосылку (потенциальную допустимость) факта, в связи с чем такого рода заключение прямого доказательственного значения иметь не может, на нем не может быть основано и судебное решение. Вероятностный же вывод предполагает установление степени вероятности наличия (отсутствия) устанавливаемого факта, а определение доказательственной значимости такого вывода зависит от того, насколько вероятность близка к действительности. При этом в заключении должна быть определена не только сама вероятность, но и ее степень [Сахнова, 2000]. Таким образом, любые формы предположительного вывода жестко отграничиваются от иных форм некатегоричных заключений и считаются малопригодными в качестве доказательства.

Следует помнить, что категоричный вывод содержит достоверные знания эксперта о факте независимо от каких-либо условий его существования, тогда как вероятностный отражает неполную внутреннюю психологическую убежденность в достоверности аргументов, всего лишь среднестатистическую доказанность факта, невозможность достижения полного знания; он допускает возможность существования факта, но и не исключает абсолютно другого (противоположного) [Словарь основных терминов..., 1980]. Доказательственная сила вероятностных выводов – предмет судебного усмотрения. Именно вероятностный вывод эксперта в определенных случаях может быть использован в качестве косвенного доказательства. Если же, по мнению суда, степень вероятности позволяет установить причинно- следственную связь между искомым обстоятельством и выводом суда, такое заключение эксперта может быть признано даже прямым доказательством и в этом случае послужить обоснованием судебного решения [Сахнова, 2000].

Одна из областей, где утвердилась практика вероятностных заключений, – экспертиза в гражданском процессе, поскольку здесь проблема противоречивости объектов исследования проявляется наиболее наглядно. Отказ же экспертов от вынесения заключения в таких ситуациях расценивается судом как возможность лица понимать значение своих действий и руководить ими, поскольку в материалах дела не содержится данных о том, что лицо при совершении правового акта находилось в состоянии, лишавшем его волеизъявления. В тех же случаях, когда вероятность такого расстройства экспертом устанавливается, вынесение вероятностного заключения для суда более информативно, чем отказ от дачи заключения [Судебно-психиатрическая экспертиза в гражданском процессе, 2003].

Поэтапное решение всех указанных задач и достижение в ходе экспертизы однозначного вывода находятся в строгой зависимости от количественной и качественной добротности объектов исследования. Несмотря на естественную их фрагментарность, недостаточная информативность (в том числе в силу противоречивости) может достигнуть такого дефицита, который будет вести к утере психологической убежденности эксперта в безусловности своего вывода или к невозможности абсолютного исключения иных экспертных версий. В таких ситуациях попытки эксперта, продвигающегося от предварительного исследования объектов к определению самой возможности его продолжения, слагаются в особый алгоритм (рис. 1).

Рис. 1. Алгоритм принятия экспертного решения при недостаточности объектов исследования

Сутью этих действий становится последовательное преодоление нерезультативности экспертного исследования, когда отказ от дачи заключения рассматривается как крайний, нежелательный исход, допустимый только при особых условиях:

а) очевидной или обоснованно предполагаемой невосполнимости объектов исследования;

б) равнозначной противоречивости объектов, непредвзятый анализ которых не допускает однозначный выбор в пользу одной версии;

в) существенности дефицита, не позволяющего предпочесть единственную диагностическую и экспертную версию.

Изложение вероятностного вывода должно подчиняться некоторым правилам и состоять как минимум из двух элементов. Первый элемент заключается в обосновании невозможности дать категоричное заключение, второй – в обосновании того вывода, который устанавливается как вероятный. В целом ряде областей экспертных знаний для определения степени вероятности привлекаются методы прикладной математической статистики при обработке количественных признаков. Однако сложность проведения некоторых экспертных исследований, в том числе судебно-психиатрических, обусловленная отсутствием или недостатком информации о распространенности (встречаемости) тех или иных диагностически значимых признаков, теоретическая неразрешенность определения их диагностической ценности, трудности выделения психопатологических признаков, доступных измерениям, порождают невозможность строго количественного определения вероятности. В подобных случаях эксперт правомочен указывать степень вероятности словесно, в виде ориентирующей градации. Однако это не лишает эксперта обязанности обосновать в заключении свою оценку вероятности с указанием, почему ответ на поставленный вопрос не дан в категоричной форме [Орлов, 1981].

Применение тех или иных вариантов некатегоричных форм судебно-психиатрических выводов помогает избежать нерезультативное™ экспертного судебно-психиатрического исследования, когда эксперт вынужден прибегать к последней возможности – отказу от ответа на вопрос. Более того, игнорирование вариативности форм экспертных выводов может приводить к неправомерной тактике, когда реальная оценка вероятности принимаемого решения подменяется обсуждением его целесообразности (терапевтическая и коррекционная эффективность, наличие организационных условий оказания психиатрической помощи и т.п.).

5. Перекодировка выводов в доступную форму изложения. Особый элемент завершающей стадии заключается в изложении выводов в достаточной для понимания неспециалисту, общеупотребительной форме.

Необходима и смысловая расшифровка утверждений, которые эксперту могут казаться самоочевидными. Так, распространенный ответ: "психическое развитие качественно отличается от нормативного, в связи с чем определить уровень отставания в развитии не представляется возможным" часто не воспринимается судом именно из-за непонимания его сути. Подобный "псевдоответ", во-первых, может создавать иллюзию, что при отсутствии психического расстройства соответствие развития паспортному возрасту или возрасту уголовной ответственности определить все-таки возможно, а во-вторых, не содержит собственно ответа о наличии или отсутствии отставания в психическом развитии (определяется оно или нет психическим расстройством) – в этом случае самостоятельный элемент экспертного вывода. Потому более понятным представляется ответ, включающий разъяснение принципиальной возможности решения такой задачи.

Данная стадия, начинаясь при составлении экспертного заключения, завершается в момент его подписания.