Русское предпринимательство и государство

У восточноевропейских славян довольно поздно произошло отделение ремесла от сельского хозяйства, но к моменту появления письменных сведений факт отделения был налицо. Правда, до X в. ни одна отрасль русского ремесла не производила еще товара, достойного экспорта. Но и в межплеменном обороте ремесленные изделия встречались редко: в тот исторический период действительно господствовало натуральное хозяйство, ремесленники, хотя и специализировались в кузнечном, гончарном или ткацком деле, обслуживали в основном своих соседей по миру^[1] (общине) или хозяев-вотчинников.

Русская внешняя торговля периода первых Рюриковичей – это в основном торговля транзитная, "из варяг в греки" или в лучшем случае торговля продуктами, добытыми у природы, а не произведенными. И эта торговля с самого начала находилась под патронажем верховного правителя, который одной из приоритетных целей своей внешней политики неизменно считал интересы русского купечества. Не успело Киевское государство явиться на свет Божий, а уже были совершены походы далеко на Юг, в Византию, результаты которых сказались, например, в договоре Олега с Византией (911) о беспошлинной торговле русских купцов.

В XII–XIII вв. в качестве центра ремесла и торговли выделяется Новгород – город, отличающийся особым строптивым нравом, берегущий свою независимость и свое республиканское устройство. Только Иван III смог в 1478 г. покорить этот независимый город с огромной подвластной северной территорией, в которой долго еще сохранялось черносошное землевладение столь же непокорных крестьян и рыбаков-поморов.

Новгород с XII в. вел интенсивную торговлю с немецкими государствами и вольными городами, тесно сотрудничал с Ганзой. Новгородские купцы были частыми гостями^[2] на острове Готланд, где велась оптовая торговля европейского масштаба. Другим центром торговли стал Нижний Новгород, основанный в 1221 г. Русское купечество реально плело те невидимые, пока очень тонкие нити, которые связывали русские княжества удельного и даже татаро-монгольского периодов и не давали забывать, что не усобицы и вражда, а хозяйственная жизнь объединяла русских людей друг с другом. Русские торговые города становились и первыми промышленными центрами. Кстати, русское слово купец вплоть до XIX в. по своей семантике было гораздо более широким, чем привычное для современного слуха.

Купец в России – это не только торговец, но и промышленник, организатор предприятий в реальном секторе экономики. Так, некоторое подобие рассеянной мануфактуры появилось в Новгороде еще в XIV в., примерно в одно время с шерстяными мануфактурами Флоренции. Правда, в Италии мануфактуры с самого начала основывались на труде наемных рабочих и были, по существу, капиталистическими предприятиями. Русская рассеянная мануфактура – это незначительные вкрапления в море ремесленного труда. Но важен сам факт ее появления.

Перенесемся в XVI в. Для Европы это время значительных технико-технологических и социально-экономических перемен. Начинался период первоначального накопления капитала и меркантилизма.

Фон для России был не самый благоприятный: по европейской мерке Россия выглядела страной отсталой, в которой промышленность оставалась делом преимущественно государственным, а не частным и уж, тем более, не буржуазным. Русские мануфактуры крупного, так сказать, серийного производства – это, как правило, казенные мануфактуры. В отличие от купеческо-крестьянских рассеянных мануфактур казна с самого начала, с конца XV в., строит мануфактуры централизованные, под одной крышей, под руководством русских или иностранных мастеров. И с самого начала русская централизованная казенная мануфактура создавалась преимущественно для нужд армии.

России не чужда были и колониальная экспансия, но и здесь проявляются ее особенности. Русские не искали богатств и денежных средств за океанами. У них под боком лежала бесконечная слабозаселенная и невероятно богатая страна – Сибирь. В 1581 г. начался знаменитый поход Ермака. Колонизация Севера и Сибири шла преимущественно с хозяйственными целями: не золото искали здесь русские люди, а пушнину, рыбу, выгоны для скота и, конечно, пахотную землю. К золоту большинство россиян было даже равнодушно. Россияне и сегодня могут подолгу жить вовсе без денег.

Независимость от денег для русских людей есть признак свободы, в то время как на Западе свобода и есть деньги^[3].

Во второй половине XVI в. центром перерабатывающей промышленности становится Москва. Здесь сосредоточены кожевенное, свечное, кирпичное, мукомольное, хамовное (производство тонкого белья по типу голландского), белильное производства. Была сделана неудачная попытка завести фабрики писчей бумаги, но не нашлось ни достаточного количества специалистов, ни капиталов. В 1630-е гг. в Москве была сосредоточена треть всех торговых оборотов страны^[4].

В это же время во второй половине XVI в. к экономическому потенциалу России впервые проявили интерес иностранцы. Англичане Ченслер, Адамс, Дженкинсон, Флетчер посещают Россию явно с разведывательной целью. Дженкинсон сразу же проявил свои предпринимательские способности и организовал водное сношение с Персией по Волге, откуда англичане вывозили шелк. Англичане – пионеры и фабричного дела в России: две канатные фабрики – в Холмогорах и Вологде – и железный завод в Вычегде были построены ими.

Очень кстати оказалась случайная высадка на берегу Белого моря Ричарда Ченслера в 1553 г. Он был хорошо принят в Москве и заключил торговый договор с Московским государством. Тогда же появилась и традиция предоставлять иностранцам определенные привилегии. Английская торговая компания Ченслера сразу же получила таможенные послабления. Правда, позже, в 1649 г., царь Алексей Михайлович воспользовался фактом казни Карла I, чтобы отобрать привилегии английской компании.

В российской крупной промышленности иностранцы играли значительную роль с момента ее появления. Так, голландец А. Виниус построил в 1637 г. три металлургических и металлообрабатывающих завода близ Тулы.

Развитие промышленности и торговли происходило в условиях "городского крепостничества". Соборное уложение 1649 г. практически закрепило посадских людей за своим сословием: они не могли поступать в холопы, переходить в крестьяне и в служилые люди, если на то не будет княжеской воли. Зато никому, кроме посадских, нельзя было заниматься городской торговлей и ремеслами: ни служилым, ни архиереям и монастырям.

Гетерогенность общества, сословное размежевание становились фактом.

В российском ремесле XVII в. существовало некоторое подобие цеховых структур, но не столь жестко организованное, как в Европе. Во всяком случае, не было цеховой принудительности. Можно было заниматься ремеслом и не вступая в цех. По-разному можно комментировать это явление. Можно говорить о неразвитости цехового ремесла. Но если вспомнить, что и крестьянство очень долго сохраняло элементы свободы, то окажется, что относительная ремесленная свобода – это просто национальная особенность России.

Что же касается мануфактурного производства, то в XVII в. в России появляются мануфактуры, основанные на крепостном труде. Явление это уникально. Государственные мануфактуры – обычное явление и для Европы. Но применение на крупных промышленных предприятиях принудительного труда закрепощенных работников – достояние нашей национальной истории, "возвраты" которой мы можем проследить до советских времен.

Конечно, в России можно найти все то, что имело место в Европе. В том числе и найм рабочей силы. Но насколько свободны были "свободные" работники? Ответ, к сожалению, будет "не европейским". Наемные работники второй половины XVII в. – это или оброчные крестьяне, добывающие таким образом средства для выплаты ренты, или "гулящие люди", изгои, потерявшие свои связи с общиной, наш национальный люмпен-пролетариат, та прослойка, которая обнаруживается во всех обществах в истории человечества.

Характерно, что во всех же обществах правительства различными средствами пытались оградить население от развращающего воздействия люмпенства. В любом обществе всегда находятся люди со своеобразным пониманием свободы. Свобода для них – это отсутствие обязательств перед семьей, общиной, хозяином и государством.

В русской национальной традиции, подкрепляемой православием, всегда присутствовало презрительное отношение к такого рода "свободным" людям. Так что не следует думать, что наемные работники XVII в. – это пролетарии. В лучшем случае, при очень большой натяжке, мы можем назвать наемных работников XVII в. предпролетариатом. Хотя бы тех, кто обеспечивал себя и свою семью заработками от работы по найму, если не на постоянной, то хотя бы на регулярной основе. Таковых мы видим в вотчинах самого царя Алексея Михайловича и боярина Б. И. Морозова, в мануфактурах Марселиса, на суконной фабрике Паульсона, суконной фабрике Тарбета, в десятке других предприятий. Пожалуй, список на этом и завершается. К тому же в большинстве случаев в этом списке фигурируют иностранные предприниматели, которые уже имеют опыт европейского бизнеса.

Этим мы вовсе не хотим сказать, что в истории не было примеров активного бизнеса на основе применения наемного труда со стороны русских предпринимателей. Просто количество примеров поменьше. Например, новгородский купец Семен Гаврилов в 1666 г. приступил к созданию железоделательной мануфактуры на вольнонаемном труде, положив начало олонецким заводам. В 90-х гг. XVII в. тульский кузнец-ремесленник Никита Антуфьев открыл чугунолитейный завод на тех же основаниях. Так что примеры русского инициативного предпринимательства тоже случались.

Лишь условно можно говорить о рынке труда в России XVII в. Об этом свидетельствует история специфического института российской истории – посессионных крестьян. Их история начинается за полвека до Петра I, который традиционно считается изобретателем этого института. Инициаторами этого явления, судя по всему, выступили иностранцы. Видимо, нс удовлетворившись количеством и качеством "свободной" рабочей силы, которая к тому же носила сезонный характер, Виниус, Акема и тот же Марселис добились приписки крепостных крестьян к своим мануфактурам^[5]. Следует отдать должное иностранцам: обрабатывающая промышленность в России XVII в. – это их заслуга. Сукно, шерстяные ткани, бархат, писчая бумага (добились-таки!), металлические изделия, стекло и многое другое производилось иностранцами на российский рынок.

Важно, что и само государство использовало принудительный труд ремесленников и других мастеровых людей. Существовал особый разряд населения – служилые ремесленники, которых набирали принудительно для работ преимущественно строительного характера.

Вообще-то государство в самом начале развития российского рынка играло в этом процессе существенную роль. Трудно сейчас сказать, положительную или отрицательную с точки зрения интересов казны, но с точки зрения развития конкурентный среды – явно негативную.

Дело в том, что уже со второй половины XVII в. государство способствовало монополизации внутреннего рынка. Более того, оно само становилось крупным монополистом.

Неважно, какую именно цель преследовало государство, допустим, что благую. С точки зрения фиска уж наверняка! Но с точки зрения возможного генезиса "совершенной конкуренции" – губительную! Во второй половине XVII в. государство устанавливает собственную монополию на вино, икру, рыбий клей, моржовые клыки, нефть, шелк, медь и даже ревень^[6]. Незначительный в те времена хлебный экспорт тоже был монополизирован государством. Одновременно государство, нс желая выпускать из-под контроля доходы в сфере торговли, поощряет монопольное положение крупных купцов – гостей, чем вызывает недовольство простых купцов и мелких торговцев^[7]. Монополистами могли стать и иностранцы. Так, в 1663 г. вся иностранная почтовая связь была сдана в эксплуатацию немцу Иоганну фон Сведену.

Меркантилистские тенденции в промышленности и торговле хорошо прослеживаются при рассмотрении таможенной политики правительства России. В 1653 и 1667 гг. принимались торговые уставы жестко протекционистского характера. Новоторговый устав 1667 г., принятый по инициативе выдающегося русского государственного деятеля А. Л. Ордин-Нащекина, запрещал розничную торговлю иностранным купцам. Иностранцам отныне разрешалась только оптовая торговля, да и то только в определенных приграничных городах. Уплата пошлин должна была производиться только полноценной иностранной валютой, серебряными иохимталлерами^[8] ("ефимками") по принудительному, правительством установленному курсу.

Знаменательное совпадение: далеко от Москвы, во Франции, Жан Батист Кольбер в том же 1667 г. вводит нс менее жесткий таможенный тариф. Так что Россия была не одинока в своем протекционизме. Но, слава Богу, таможенные границы во все времена оказывались гораздо более прозрачными, чем об этом думали их созидатели. Представляете, что бы произошло с мировым рынком, если бы все страны отгородились друг от друга и потребляли только то, что производили. Такая внутристрановая натурализация производства, автаркия была невозможна даже для России – страны, где, кажется, есть все.

Одна из наиболее сильных сторон рыночных отношений – это способность разрушать те человеческие установления, которые противоречат объективным законам рынка.

Тем не менее в краткосрочных периодах меркантилистская политика приносила позитивные результаты^[9]: иностранцы, особенно англичане и голландцы, ввозили в страну огромное количество золотых и серебряных денег. С 1660-х гг. правительство из года в год добивалось положительного торгового баланса.

Высшей точкой развития меркантилистской политики стали годы правления Петра I (1682–1725).

Петр (после освобождения от опеки Софьи) начинает свою промышленную и торговую политику с того, что приглашает в Россию "железных мастеров" из Голландии, 160 английских и голландских ювелиров, горного инженера и артиллериста де Геннина из Германии, который позже построил Литейный двор в Петербурге, массу иных специалистов, которых он отыскал во время "Великого посольства" (1697–1698) за границей. Вера в иностранный разум, часто вполне обоснованная, с тех пор остается характерной особенностью России и ее политиков. Правда, сам Петр предпочитал слушать иностранных специалистов преимущественно в области инженерных, точных, естественных наук. Он редко обращался за советами к иностранцам в области финансов (известно лишь его увлечение финансовыми проектами Джона Ло^[10] и намерение, к счастью несбывшееся, пригласить его в Россию) и практически никогда, если дело касалось внутренней социально-экономической политики и проблем управления страной. Здесь он проявил себя как новатор, отважный, но бессистемный и поэтому не всегда эффективный. Хотя еще необходимо выяснить, что считать эффективностью.

Если мыслить "по-царски", то эффективной должна считаться такая политика, которая приводит к росту могущества страны, ее международному авторитету, расширению территории, реализации имперских амбиций. С этой точки зрения политика Петра была вполне эффективна, и потомки, мыслящие в тех же категориях, т.е. приверженные духу византизма, должны быть благодарны своему несомненно великому историческому кумиру.

Россия стала самым большим по территории государством мира. Русские армия и флот, насчитывавшие в год смерти Петра (1725) 350 тыс. человек, увенчали себя славой победами в войне со Швецией. Петр смело ломал традиционные устои старой Руси, твердо намереваясь модернизировать страну. Но его смелость была рассчитана на покорность граждан, он знал, с каким "человеческим материалом" имел дело. Если формально подойти к проблеме эффективности экономической политики с точки зрения развития производительных сил, то и здесь вроде бы все в порядке. Петр оставил после себя 233 крупных промышленных объекта мануфактурного типа, активное торговое сальдо, возрожденное купечество, насчитывающее почти 112,5 тысяч человек, доходы казны, увеличенные с 3 млн руб. в 1701 г. до 8,5 млн руб. в 1724 г.^[11] Чего же еще! Ничего, если рассуждать опять-таки "по-царски".

А теперь попробуем взглянуть на дела Петровы с точки зрения гражданского общества и рыночной экономики, рассудим "по-человечески". Крепостной строй при Петре не только не смягчился, а, напротив, ужесточился. Закрепощены были не только крестьяне, но и фактически дворяне, судьба которых теперь полностью зависела от лояльности к государю и от службы на него. Петр жестко контролировал трудовую деятельность городского населения, введя в городах гильдии для купцов и цехи для ремесленников в период, когда в Европе они уже разрушались. Царь своеобразно решил проблему рабочей силы для мануфактурной промышленности: в 1721 г. он узаконил приписку крепостных крестьян к заводам, приняв указ о посессионных крестьянах. Его преемники вообще не терпели наличия каких бы то ни было "вольных" людей. В 1729 г. Петр II (1727–1730) издал указ, обязывающий всех вольных "гулящих" людей немедленно вступить в военную службу или записаться в подушный оклад. Иначе – Сибирь^[12]. При Петре I в три раза увеличилось податное обложение населения.

Буржуазностью в России даже не пахло. Ведь в большинстве случаев и крупные мануфактуры, создаваемые для военных нужд, рождались на свет божий благодаря усилиям самого царя, а не русских предпринимателей. С самого начала XVIII в. Петр стал строить за казенный счет промышленные предприятия и передавать их в частные руки на различных условиях. Например, в 1702 г. Невьянский металлургический завод был просто отдан во владение русскому заводчику Демидову в обмен на обязательства поставки в казну черного металла и изделий из него. Петр выдает предпринимателям дешевые или беспроцентные кредиты, выписывает из-за границы за казенный счет материалы и оборудование. Предприниматели ничего не делали без государственных привилегий, они освобождались от государственной службы и податей, получали государственные заказы и благоприятную таможенную политику.

Крестьянские волнения и восстания не прекращались в период царствования Петра. Правительственный ответ легко предугадать. При Петре чрезвычайно ужесточилось уголовное законодательство: в 1716 г. смертная казнь предусматривалась в 73 случаях, включая "сопротивление начальству" (по Уложению 1649 г. – в 60 случаях).

И наконец, – главный результат.

В результате петровских преобразований население России уменьшилось на 20%. В некоторых губерниях убыль намного превышала среднероссийскую: в Архангелогородской и Санкт-Петербургской – до 40%, в Смоленской – до 46%, в Московской – до 24%.

Хотя Петр буквально батогами заставлял дворянских недорослей учиться, общий уровень грамотности во времена Петра снизился по сравнению с серединой XVII в.^[13] Всю первую половину XVIII в. из-за побегов, голода, болезней, отсутствия медицинского обслуживания и разбоев население продолжало сокращаться.

Приятно рассуждать о мощи и могуществе державы тому, кто не строил город в болотной трясине, не служил солдатом 25 лет, не уходил на заработки для того только, чтобы заплатить подушную подать, не партизанил вместе с донским казаком, атаманом Кондратием Булавиным, заведомо зная, что впереди – смерть.

Петр Великий прекрасно понимал, что большинство преобразований сопровождались насилием, но был полон надежд, что россияне, оставшиеся живыми и здоровыми, будут благодарны ему за них. Петр писал в 1723 г.: "Не все ль неволею сделано, а уже за многое благодарение слышится, от чего уже плод произошел"^[14].

Мы не знаем действительных чувств россиян в следующие после кончины императора десятилетия, но знаем, что реформы, если и не были аннулированы и прерваны в последующие шесть царств, то приостановлены были наверняка. Страна не выдерживала жизни в сдыбленном состоянии. Уже в 1725 г. правительство вынуждено было уменьшить подушную подать, в 1727 г. взимание ее было отсрочено, а в 1728 г. треть подушной подати вовсе списали ввиду невозможности ее собрать, в 1730 г. она была еще раз понижена. Ввиду неурожая и голода императрица Анна в 1733 г. повелела помещикам кормить крестьян и выдать им семена, чтобы предотвратить нищенство и бродяжничество.

Крестьяне долго не могут оправиться от петровских реформ. В годы правления Анны (1730–1740) недоимки достигли двухгодичного государственного дохода. (Это не мешало роскошной жизни двора, поражавшей иностранных послов.) В 1727–1741 гг. в бегах числилось 300 тыс. крестьян. Среди терпеливых россиян всегда находились люди, которые избирали такую пассивную форму протеста против гнета^[15].

Промышленный регресс, начавшийся в 1730-х гг., продолжался более века. Правительство не могло справиться с задачей. Анна, понимая, что с промышленностью что-то необходимо делать, ввела должности обер-комиссара и комиссаров для "смотрения над фабриками". Правда, было сделано несколько попыток дать некоторую свободу российским бизнесменам, раз уж нельзя дать денег. В 1727 и 1754 гг. в два приема были отменены средневековые внутренние "поворотные сборы" и внутренние таможенные пошлины; в 1727 г. отменены также и высокие вывозные пошлины на некоторые виды сырья (пряжу, например), введенные Петром I. (Правда, в 1736 и 1737 гг. запреты на вывоз сырья были возобновлены, так как воистину правительство не знало, что делать.)

Вольным стал сибирский торг мехами, находившийся в монопольном владении казны. На следующий год были отменены табачные откупа, свободной стала и торговля солью и слюдой. В 1728 г. разрешено свободно заводить металлургические предприятия в Сибири, заводчики к тому же освобождались от налога на прибыль в течение 10 лет. Драгоценными камнями тоже можно было торговать беспошлинно. Только золото и серебро в полном соответствии с ранней меркантилистской традицией запрещалось вывозить за рубеж. В 1731 г. иностранцам разрешили торговать свободно по всей стране.

Не помогало ничего! Правительство попробовало сэкономить на бюджетных расходах: прекратило строить корабли для военно-морского флота, попыталось уменьшить государственный аппарат, распродать некоторые железные и медные казенные заводы и ввести на них вольный найм людей. Когда Василий Никитич Татищев в 1734 г. стал заведовать горными заводами Сибирской и Казанской губерний он "должен был стараться некоторые работы исправлять вольным наймом, потому что Демидов, у которого нет и четвертой части приписных крестьян против казенных заводов, несмотря на то, отпускает железа вдвое более против казенных заводов"^[16].

Середина XVIII в. – это период "аграризации" русской экономики и экспорта. В то же время наблюдается рост вотчинной мануфактуры (для собственных нужд аристократии), крестьянской промышленности и торговли, провинциальных и сельских ярмарок^[17]. Говорить, что промышленность вовсе не развивалась, нельзя. Все-таки в 1797 г. в стране уже насчитывалось 2322 фабрики со 119 тыс. рабочих. (Величину предприятий легко себе представить: в среднем на одно предприятие приходилось по 50 рабочих.) В промышленных районах до 20% мужского населения уходило из деревень на заработки в города. Появились фабрики, принадлежащие выкупившимся на волю крестьянам (многочисленные ивановские фабриканты, Морозовы в Зуеве)^[18]. Но частная инициатива не могла компенсировать потерь от упадка огосударствленного сектора экономики^[19].

И хотя во второй половине века Россия оставалась самой крупной металлургической державой в мире, возможностей для дальнейшего развития в условиях крепостничества и русского варианта абсолютизма не было.

Упадок надвигался неотвратимо: уже в начале XIX в. Россия стала снова импортировать чугун.

Кое-какие паллиативы принимались. Петр III (1761 – 1762), которого в советской литературе иначе как реакционером не называли, отменил посессионное право. Любопытно, что запрет на покупку заводчиками крестьян вызвал волнения "работных людей", которые решили, что их вообще освободили от работы на заводах^[20]. Правда, Павел I (1796–1801) совершил маленькую "контрреволюцию сверху"^[21], восстановив посессионное право и раздав 300 тысяч государственных крестьян частным лицам^[22].

В начале XIX в. старые мануфактуры, исчерпав свои возможности, и не переходя в систему машинного производства, стали разлагаться на кустарные промыслы.

По технической базе российская мануфактура (исключая металлургию и металлообработку) была не выше кустарной избы, поэтому такого рода регресс оказался возможным. В стране трудилось около 700 тыс. кустарей.

На фоне деградации промышленности можно высветить несколько ярких явлений, например преобладание вольнонаемного труда в некоторых отраслях промышленности, скажем, в кожевенном, льноткацком и металлообрабатывающем производствах. Можно рассказать и о том, что даже на большей части вотчинных фабрик появилось вознаграждение натурой, а иногда и деньгами. На посессионных фабриках в начале XIX в. уже существовала денежная заработная плата. Можно, наконец, обнаружить, что в 1805 г. на фабрике Осовского в Петербурге был применен первый паровой двигатель (импортный, конечно).

На этом основании можно попытаться найти симптомы продвижения к капиталистической фабрике. Но эго будет очень большим преувеличением, ибо все факты не выходили за рамки случайных. Россия оставалась страной традиций и длительного застоя. В 1816 г. городское население огромной страны не превышало 8% (по некоторым оценкам, не более 4,5%)^[23].

Количество предприятий (и рабочих) даже в традиционных отраслях сокращалось. Неблагоприятная динамика явилась следствием некоторого смягчения таможенного тарифа, проведенного Μ. М. Сперанским в 1816 и 1819 гг. Покровительственный же тариф 1810 г. привел к другому – положительному – результату. Без государственных помочей российская промышленность работать не могла (табл. 3.3). Что бы об этом ни писал великий шотландский экономист и философ Адам Смит (1723–1790).

Таблица 3.3

Социальная структура занятости в промышленности в 1825 г.^[24]

Население, млн чел. – всего	Количество предприятий обрабатывающей промышленности	Рабочие				Кустари и ремесленники, чел.	Всего занятых в промышленности (с семьями), % всего населения
		всего, чел.	из них, %
			крепостные	вольнонаемные	прочие
51,3	5261	210 568	35	54	11	700 000	9

Вот она – подлинная картина промышленного развития России! Для сравнения: в Великобритании в тот же период из 21 млн населения рабочих было 4,8 млн человек, т.е. 23%. Сельское население Великобритании в 1817 г. составляло всего 14,2%. Другой мир...

В 1840 г. отношение городских жителей ко всему населению составляло^[25]:

Россия____________1:11,43

Франция___________1:4,76

Великобритания____1:2.

Россия находилась накануне индустриальной модернизации. Добилась ли она перехода к новой цивилизации? Подождем с ответом.