Лекция 5. РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА XVII ВЕКА: ТРАНСФОРМАЦИЯ СРЕДНЕВЕКОВОЙ СИСТЕМЫ ЖАНРОВ И ЗАРОЖДЕНИЕ НОВЫХ ЛИТЕРАТУРНЫХ ФОРМ

Последнее столетие в истории древнерусской литературы имеет особый характер. Оно является переходным от Средневековья к Новому времени и буквально соткано из противоречий. В литературе идет борьба старого и нового, поэтому предметом поэтизации может стать как мученический подвиг во славу веры, так и любовь к женщине, ради которой герой способен рисковать жизнью и даже продать душу дьяволу.

Долгое время причину кризиса средневековой литературы усматривали в начавшемся процессе европеизации русской жизни, однако миф о культурной обособленности Руси XI–XVI вв. уходит в прошлое. Русская литература Средневековья всегда осознавала себя частью общеевропейского литературного процесса, не стыдилась роли ученицы, усваивая художественный опыт более развитых стран, например Византии, откуда пришло христианство. С течением времени изменилась европейская ориентация Руси: с южнославянских государств (Болгария, Сербия) она была перенесена на западнославянские (Польша, Чехия); с традиций греческой культуры – на духовное наследие латинского мира. Главные причины новаций в русской литературе XVII в. надо искать не столько в смене влияний, сколько в переживаемых ею внутренних процессах. Огромная лавина переводной продукции, хлынувшая на Русь, не вытеснила сочинений отечественных авторов, не лишила русскую литературу самобытного характера, а стимулировала назревший процесс ее обновления.

Напряженный поиск путей развития привел к тому, что литература превратилась в художественную лабораторию, где свободно уживалось свое и чужое, традиционное и существующее на уровне эксперимента. Д. С. Лихачев писал, что никогда – ни до, ни после XVII в. – русская литература "не была столь пестра в жанровом отношении". В ней "столкнулись две литературные системы: одна отмиравшая, средневековая, другая зарождающаяся – Нового времени". В круг чтения русского человека XVII в. входили житие святого и переводный рыцарский роман, паломническое хождение на христианский Восток и светское путешествие по странам Западной Европы, историческая повесть и плутовская новелла. Расширение жанрового диапазона шло за счет форм, пришедших из фольклора, переводной книжности и деловой письменности. Жанровая система литературы разрасталась и за счет формирующихся новых видов художественного творчества – стихотворства, драматургии, сатиры.

Обновление литературы осуществлялось путем трансформации традиционных жанров Средневековья, которые обретали иные, чем прежде, функции, реализуя свои внутренние потенции. Житие перерождалось в бытовую повесть, если святой совершал духовный подвиг в миру, либо в мемуарно-биографическое произведение, если оно писалось как воспоминание об учителе или близком родственнике. На житийной основе складывался жанр автобиографии, где образы автора и героя восходили к одному реальному лицу.

Веками апробированные жанры литературы в условиях XVII в. получали новую жизнь, как, например, средневековая форма видения. Если раньше видение существовало в недрах житийной, летописной или легендарно-исторической литературы, то теперь оно обрело жанровую самостоятельность. По мнению Н. И. Прокофьева, расцвет жанра пришелся на период Смуты. Возникшие из народной легенды видения начала XVII в. имели публицистическую окрашенность. Их целью было не прославление святого или религиозной святыни, а обоснование с помощью авторитета чуда той или иной политической идеи. Как произведения агитационной литературы, эти сочинения были рассчитаны на публичное выступление, чтение вслух, вследствие чего их авторы заботились о создании лирической атмосферы повествования, ритмического строя речи. Из трех сюжетных компонентов жанра (прегрешение – покаяние – прощение) видения Смутного времени разрабатывали преимущественно один: почти все художественное пространство произведений занимали молитва и покаяние, что должно было объединить народ в надежде на спасение.

Григорий, автор "Повести о видении" в Нижнем Новгороде 1611 г., рассказал о чуде, самовидцем которого он был. "Впав в тонок сон", он видел, как покров храма исчез и с неба в сиянии света сошел Бог в сопровождении некоего "белоризца". Из диалога между Богом и его спутником "тайнозритель" понял, что русские могут рассчитывать на небесную помощь и защиту от вражеского нашествия в случае общенародного покаяния и трехдневного поста. Господь повелел возвести новый храм в Москве "на Пожаре, близ Василья Блаженнова", перенести туда икону Владимирской Богоматери, а на престоле оставить свечу и чистый лист бумаги. На четвертый день свеча сама загорится от "огня небесного" и на листе появится имя русского царя. За нарушение Божьей воли Русское государство ожидает погибель. "Повесть о видении" носила агитационный характер: она предупреждала о пагубности утверждения на русском престоле нового самозванца. Знаменательно, что видение случилось в Нижнем Новгороде – одном из центров формирования народного ополчения против поляков, захвативших Москву.

В XVII в. происходит резкое увеличение книжной продукции, что связано с социальным и географическим расширением литературы. В это время складываются местные литературные школы на Севере и в Сибири, на Дону и в Поволжье. Если раньше литературная деятельность была в основном прерогативой духовенства, то в переходный период в сочинительстве упражняются все слои общества: от царя Федора Алексеевича, слагавшего силлабические вирши, до беглых холопов – казаков, оборонявших Азов. Демократизация писательского состава привела к возникновению литературы посада, близкой к смеховой культуре народа. Демократическая литература, часто антицерковная и антиправительственная по направленности, культивировала жанры сатиры. Объектом пародии в сатире могла стать традиционная форма светской и богослужебной литературы, деловой прозы (житие святого, челобитная, церковная служба). Таким образом, переосмысляя старые формы, сатирики создавали новые, что разрушало каноничность и иерархиям древнерусской системы жанров.

В XVII в. намечается разграничение сфер художественной и научной литературы. Если раньше книги природоведческого цикла ("Шестоднев", "Физиолог", "Христианская топография" и т.п.) входили в состав литературы, так как не столько удовлетворяли научную любознательность, сколько прославляли мудрость Творца всего сущего, то теперь культура обмирщается, освобождаясь из-под опеки церкви, и знание обретает самостоятельную ценность. На основе духовной письменности Средневековья формируется теологическая наука, необходимая для новых переводов Священных книг, ведения богословских диспутов. Псалтирь и Часослов как книги, по которым древние осваивали грамоту, заменяют азбуки и буквари, с XVII в. прочно вошедшие в репертуар печатных изданий. Профессионализация авторов и читателей приводит к тому, что произведения, посвященные проблемам медицины и военного дела, физики и географии, математики и астрономии, выводятся за рамки литературы, не только предназначенной для познавательного чтения, но и развивающей образное мышление и эстетический вкус, формирующей нравственные понятия. Русская словесность Нового времени унаследует лишь нечеткость различий между художественной литературой и историографией, что со всей очевидностью проявится в "Истории государства Российского" Н. М. Карамзина, где па основе документальных свидетельств будут созданы психологически достоверные портреты исторических деятелей, оживут в беллетризованных рассказах "преданья старины глубокой".

Профессионализация труда писателя – процесс многотрудный и длительный, выходящий в литературу Нового времени. В переходном от Средневековья к Новому времени столетии, когда авторитет человека во многом зависел от уровня образования, эрудиции, глубины научных познаний, создаются школы в Спасском монастыре и при Печатном дворе, возникает Славяно-греко-латинская академия, где преподавались гражданские и духовные науки. Крупнейшими центрами книжной культуры становятся Московский печатный двор и Посольский приказ, откуда выходит целая когорта писателей и переводчиков, для которых литературный труд становится служебной обязанностью и носит мирской характер.

Светское начало активно заявляет о своих правах в живописи, музыке, архитектуре, декоративно-прикладном искусстве. Изографы Симон Ушаков и Иосиф Владимиров в теории и на практике порывают с традициями древнего иконного письма, плоскостного изображения человека в духе религиозного символизма. Они славят материальную красоту и разнообразие жизни. Полемизируя со сторонниками архаической живописной манеры, Иосиф Владимиров вопрошал: "Где таково указание изобрели, несмысленные любопрители, которые одною формою, смугло и темновидно, святые лица писать повелевают? Весь ли род человеческий во едино обличье создан? Все ли святые смуглы и тощи были?"

В русской архитектуре XVII в. благодаря влиянию деревянного зодчества и богатству народной фантазии складывается глубоко самобытный стиль. Восьмым чудом света называли современники дворец царя Алексея Михайловича в подмосковном Коломенском, поражающий причудливой резьбой, игрой позолоты и ярких красок в декоре. Многие церкви, возведенные в это время в Москве, Ярославле, Костроме и Ростове и щедро украшенные изразцами, расписными наличниками, кружевом каменной резьбы, являются больше храмами красоты, чем молитвы. Театрализуются церковные обряды, возникает традиция драматических представлений и праздничных шествий. Процесс обмирщения культового искусства ведет к формированию повой светской культуры.

В XVII в. меняется отношение писателя к действительности, литературному труду, к пониманию человека. На смену религиозно-символическому мировоззрению, когда все происходящее на земле объяснялось борьбой сил добра и зла в потустороннем мире, приходит прагматический тип мышления. Писатель пытается установить причинно-следственные связи между историческими событиями, между характером и поведением человека без апелляции к "горнему миру", "Божественному промыслу". Изображение человека теряет черты средневекового абстрагирования, когда герой был либо праведником, либо грешником, обретает приметы бытовой и социальной конкретики. Человек начинает восприниматься как сложная и противоречивая натура. Мятежный прав литературного персонажа раскрывается в его конфликте с семьей и родом, обществом и самой судьбой. Происходит снижение героя, который становится то спившимся монахом, то голодным крестьянином или бездомным бродягой, а также погружение повествования в низкий быт, в атмосферу разгульного кабацкого жития, странствования в поисках счастья по дорогам России. При этом автор не скрывает искреннего сочувствия "маленькому человеку", вступившему в неравный поединок с "горем-злочастием". Писатель пытается настроить читателей на лирическую волну сопереживания герою, предельно сокращая дистанцию между ними и литературным персонажем. Эмансипация личности затрагивает в литературе и героя, который покидает родительский дом, желая жить своим умом, и автора, который, нарушая жанровый стереотип, выражает собственную точку зрения на изображаемое.

Расподобление авторских стилей и рост субъективного начала в толковании исторических событий отчетливо проявились уже в произведениях периода Смуты. Среди повестей, отразивших события 1604–1613 гг., есть тс, где выражаются интересы верхних слоев общества и прославляется единение с народом боярского царя Василия Шуйского в борьбе против "расстриги и еретика" Гришки Отрепьева. Такой взгляд на историю характерен для "Повести 1606 года" и возникшего на ее основе "Иного сказания", написанных в традиционной книжной манере. Чтобы доказать законность власти Шуйского, автор "Повести" возводит его род к киевскому князю Владимиру Святославичу и противопоставляет родовитому боярину незнатного, но "пронырливого" Бориса Годунова, который, по его мнению, является главным виновником смерти царевича Димитрия и всех бед, обрушившихся на Русскую землю в период Смуты. Иная, антибоярская, направленность присуща "Новой повести о преславном Российском царстве", созданной на рубеже 1610–1611 гг., когда Москва была захвачена поляками, а Новгород – шведами. Ее безымянный автор призывал русских "всех чинов людей" объединиться в борьбе с врагами, прославлял стойкость смолян, мужественно оборонявших свой город от "ляхов", и обличал предательскую политику боярства. Стиль "Новой повести", имеющей форму грамоты-воззвания, патетически взволнован, публицистичен: "Приидите, приидите, православнии! Приидите, приидите, христолюбивии! Мужайтеся, и вооружайтеся, и тщитеся на враги своя, како бо их побѣдита и царство свободити!"

"Сказание" Авраамия Палицына (ок. 1550–1626), келаря Троице- Сергиева монастыря, представляет широкую картину "нестроений" в Русском государстве, среди которых самозванщина и польско-литовская интервенция, междоусобицы и голод. Умерших от голода так много, что их тела, словно дрова, везут на телегах; люди пытаются укрыться от разбоя в "дебрях непроходимых"; в условиях военного времени в стране свирепствуют эпидемии, особенно в осажденных врагом городах. Большая часть книги посвящена героической обороне Троице-Сергиева монастыря от осаждавших его польско-литовских войск (1608–1610). С былинным размахом келарь Авраамий описывает ратные подвиги Анания Селевина, бой между русским воинством и "литовскими гетманы", однако не чуждается и изображения военных будней. Автор рассказывает, как поляки ведут подкоп и в ожидании штурма пируют, а "литва" совершает набеги на монастырский огород.

Троицкая обитель для Авраамия – форпост Русской земли, сдерживающий удар интервентов по "царствующему граду". Писатель не ограничивается событиями местного значения, его заботит судьба всей страны, которая "от ложных царей злѣ стражет". Он переносит действие "Сказания" из стен монастыря во вражеский стан, включает в произведение грамоту, написанную от лица гетмана Сапега, и отписку обороняющихся, по словам которых, над безумным планом поляков смеется и "десяти лѣт християнское отроча", ведь на стороне осажденных "небесное воинство" во главе с Богородицей и святыми Сергием и Никоном. Келарь богатейшего русского монастыря создаст словесные портреты современников, насыщая их оценочными суждениями. Предводитель народного восстания Иван Болотников – "заводчик всей беде", когда "раби убо господне хотяще быта". Борис Годунов – жестокий, но мудрый правитель, который пытался укрепить международный престиж Русского государства за счет династических браков и родства с западноевропейскими королевскими дворами.

"Сказание" Авраамия Палицына – яркий пример самооправдания. Умный, деятельный, но порой беспринципный человек, находившийся в близких отношениях с Василием Шуйским и добивавшийся от Сигизмунда III льгот для монастыря, он создает "Сказание" с целью реабилитировать себя в глазах общественного мнения, подчеркнуть свои заслуги в борьбе с интервентами и в избрании на престол царя Михаила Федоровича. Излагая события "по ряду", Авраамий стремится к документали- зации повествования, насыщая его именами участников осады Троицкой обители, точными хронологическими и географическими выкладками, вводя в "Сказание" жанры деловой письменности.

"Временник" Ивана Тимофеева (ок. 1555–1631) также интересен авторским осмыслением изображаемых в нем событий и лиц. Дьяк Иван Тимофеев, находившийся на службе в Новгороде, стал очевидцем захвата и оккупации города шведами (1610–1617). Книга написана под непосредственным впечатлением пережитого, когда, по словам автора, под тяжестью раздумий над причинами гибели "в одночасье" красоты древнего города и общерусского "разорения", он "ходил как умалишенный", а мысль о необходимости запечатлеть это на бумаге "как пальцем тыкала его в ребра". На причины, породившие Смуту, он смотрел сквозь призму религиозной морали, объясняя "небесную кару" греховностью русских. Однако само понятие греха писатель толковал уже в социально-политическом аспекте. Это "бессловесное молчание" народа, непротивление преступной власти, в результате чего на русский трон стали посягать либо "вчерашние рабы" типа Бориса Годунова, либо самозванцы, как Григорий Отрепьев.

Сочинение Ивана Тимофеева охватывает период от царствования Ивана Грозного до времен правления Василия Шуйского, представляя собой не традиционную историческую повесть, а галерею портретов исторических деятелей XVI–XVII вв. Писатель стремится к объективности изображения, не скрывая царских пороков и добродетелей; пытается выяснить, чем вызваны те или иные поступки героев. Это приводит к тому, что "преславнейший всех бывших царей" Иван Грозный превращается под его пером в "венценосного злодея", одержимого приступами ярости, "упоившего" Русскую землю кровью подданных во времена опричнины и покорения Новгорода. Избегая "неправдования", Иван Тимофеев отдает дань уважения "детоубийце" и "комедианту" Борису Годунову: при нем ширится градостроительство, ведется борьба с мздоимством и "винопитием". Автор неравнодушно взвешивает на весах справедливости доброе и злое в характерах героев, он не скрывает от читателя личного отношения к самодержцу, своих мучительных размышлений о том, как в человеке могут уживаться ум и жестокость, благочестие и гордость. Создавая образ правителя, Иван Тимофеев дает его в действии, через совершенные им поступки, в окружении родных, придворных, слуг. Причем лица второго плана помогают автору оттенить те или иные черты в характере главного персонажа. Подобные бесовскому воинству, одетые в черное опричники внушают народу такой же ужас, как и сам "яростивый" царь, которому противопоставлен светлый образ жены Ивана IV Анастасии Романовны.

Стиль Ивана Тимофеева сложен в силу его метафоричности, активного использования иносказания, включения в повествование притч. Русь, оставшаяся без царя, уподобляется вдове, которую в несчастье покинули лживые друзья и ограбили нерадивые рабы. Внешнего врага писатель сравниваете чудовищем, которое, придя "тайно нощию", растерзало плоть и "кости глада".

От односторонней оценки исторической личности отходит и автор "Летописной книги", составленной в 1626 г. в кругах, близких к правительственным, и отражавшей официальную точку зрения на события Крестьянской войны и польско-шведской интервенции. К "Летописной книге", создание которой приписывается то И. М. Катыреву-Ростовскому, то С. И. Шаховскому, ученые обращаются, исследуя историю жанров словесного портрета и литературного пейзажа. Среди портретной части книги исторической достоверностью и психологической сложностью отличается описание Ивана Грозного, лишенное установки на идеализацию: "Царь Иван образом нелепым, очи имея серы, нос протягновен, покляп"; он был "муж чюднаго разсуждения", искушен "в науке книжнаго почитания", но "на убиение дерзостен и неумолим". Рисуя "образ" и "нрав" самозванца, писатель отмечает, что Лжедмитрий I был "остроумен... и в научении книжномъ доволенъ", храбр на рати, но "лице ж свое имѣя не царского достояния", был "дерзостенъ и многорѣчивъ зѣло". О высоком литературном мастерстве автора можно судить по тому, как он описывает весеннее пробуждение природы, воспевая созидательный труд человека на земле: "растаявшу снегу и тиху веющу ветру", и "ратай ралом" "сладкую брозду прочертает, и плододателя Бога на помощь призывает". Хотя пейзаж полностью не освобождается от традиционной символической функции, в нем появляется новое начало – эстетическое любование природой. Картина ликующей весенней природы подчеркивает трагизм "нестроений" в русском обществе, но вселяет уверенность в неизбежность перемен к лучшему.

В период Смуты произошли глубокие изменения в общественном и писательском сознании. Историографы этого времени принадлежали к разным социальным группам, среди них были монахи, дьяки и князья Рюриковичи, они имели разный уровень образования и литературного мастерства, но их сочинения отразили общую примету эпохи – новое отношение к истории Руси и государственной власти. Незыблемый авторитет царя нал, его поступки и характер стали предметом обсуждения. Божий избранник, "владетель" российского престола начинает нести груз моральной ответственности за судьбу подданных и страны, подлежит не только небесному, но и земному суду. Намечается разграничение понятий "служба государю" и "служба государству".

О росте авторского самосознания в XVII в. свидетельствует нс только развитие индивидуальной точки зрения на историю, взаимоотношения правителя и народа. Эмансипация творческой личности проявляется и в усилении чувства авторской собственности, социальной значимости труда писателя, "справщика", переводчика. Подвергается пересмотру принцип анонимности творчества. Авторскую безымянность сохраняют памятники беллетристики и сатиры, но с целью подчеркнуть народность произведения, избежать конфликта с гласной и негласной цензурой. "Баснословные", развлекательные повести, переводные и оригинальные, принадлежали к массовой литературе; процесс их создания и распространения на Руси был неуправляемым.

Переходный период ознаменован ростом профессионализации литературного труда. На смену древнерусскому книжнику, благодаря жанровому канону хорошо знавшему, что и как писать, приходит писатель – творец новых литературных форм и традиций. Формируются авторские сборники произведений, писательские архивы и библиотеки. По сохранившимся авторским редакциям произведения можно судить о движении замысла его создателя. Общность идейных позиций и взглядов на задачи литературы объединяет писателей в кружки и школы. Автор произведения постепенно отказывается от средневековой личины "худого и многогрешного" человека. Так, Федор Гозвинский, известный как переводчик на русский язык "Притчей, или Баснословия" Эзопа (1607), один из своих трудов завершает виршами в свою честь:

В премудростех славимый

И в разуме хвалимый,

Честностию же чести честно почитаемый,

Во своих бо сих делех художно познаваемый,

Понеже трудолюбию подвизаемый

И усердно совершаемый,

Богом же самем наставляемый –

Феодор Касиянов сын Гозвинский,

Греческих слов и польских переводчик.

В русскую историю XVII в. вошел как "бунташный". Начало столетия называют Смутным временем из-за кризиса царской власти, разразившегося после смерти Федора Ивановича, последнего правителя из дома Калиты, из-за самозванщины и польско-шведской интервенции. По Уложению Земского собора 1649 г. произошло окончательное закрепощение крестьян; народ, как писалось в одной челобитной, "оскудел и обнищал до конца". После подавления первой крестьянской войны под предводительством Ивана Болотникова страну сотрясает серия новых волнений: "чумные", "соляные" и "медные" бунты сменяются казацкими и крестьянскими выступлениями в Поволжье. В 1660–1670-е гг. разгорается вторая крестьянская война под руководством Степана Разина, происходит Соловецкое восстание; завершают век стрелецкие бунты.

Вооруженная борьба посадских людей и крестьян против феодалов нуждалась в идеологическом обосновании. Официальная церковь стояла на страже существующего миропорядка, проповедовала смирение и покорность, осуждая все формы сопротивления светской и духовной власти. Однако русская церковь в XVII в. уже не была единой. Церковный раскол 1650-х гг. разделил ее на два враждующих лагеря: старообрядцев и никониан. В XVII в. церковь была единственным институтом феодального государства, существование которого нарушало принцип централизации власти. Смута обнажила многие пороки русской жизни. Московское государство чуть было не погибло в результате внутренней розни, предательства национальных интересов и резкого падения нравов. Русская церковь осознала необходимость духовного обновления, укрепления морального авторитета, чтобы консолидировать общество и противостоять попыткам "царства" подчинить себе "священство". Смутное время, заставившее иноков взять в руки оружие, чтобы держать оборону городов и монастырей, выработало новый тип подвижника в среде русского духовенства – воителя за веру. Неукротимость духа – черта, присущая и идеологу старообрядчества Аввакуму, и патриарху Никону. Не случайно так много сходного в их характерах и судьбах. Оба родом из нижегородских сел, они рано начали карьеру священнослужителей, под чьей тяжелой рукой иногда стонала паства. Оба участвовали в движении "ревнителей древлего благочестия", возглавляемом царским духовником Стефаном Вонифатьевым. За конфликтность характера и религиозно-политические убеждения оба изведали тяжесть опалы и ссылки; оба вошли в историю русской литературы как писатели.

Церковная реформа патриарха Никона была связана с процессом объединения великорусской церкви с воссоединяемыми украинской и белорусской. Проведение реформы вдохновлялось идеей "Москва – третий Рим", поскольку к тому времени в православном мире только Русское государство было суверенным и могло стать оплотом борьбы с языческим противостоянием на севере и востоке, с католической экспансией на западе, мусульманским влиянием на юге, где балканские страны находились под властью турок. Чтобы прийти на помощь братским славянским народам, следовало подчеркнуть их былое единство, унифицировать церковную обрядовую систему, вот почему реформа Никона ориентировалась в первую очередь на правку книг и богослужения по греческим образцам, ибо христианство было унаследовано славянами из Византии.

В реформе, вызвавшей церковный раскол, нельзя видеть лишь внешний конфликт между старообрядцами и приверженцами обновленной церкви, а сам конфликт сводить только к тому, как креститься (двумя или тремя перстами), какие поклоны класть (земные или поясные), как писать имя Христа (Исус или Иисус), каким правилам следовать, создавая иконы и возводя культовые здания. Необходимо видеть в старообрядчестве выступление против неограниченной власти, светской и церковной. Старообрядцы были против ориентации русской церкви на иноземные образцы; защищая веру отцов и дедов, они отстаивали национальную самобытность, традиционный уклад жизни. Выражая социальный протест в религиозной форме, старообрядцы видели свой идеал в прошлом, выступали против всего нового, старались воспрепятствовать европеизации русской жизни. Таким образом, русское старообрядчество – явление сложное и внутренне противоречивое.

Старообрядческая среда была богата талантами. Усматривая в "новинах" Никона печать Антихриста, грядущую погибель мира и Страшный Суд, нс все старообрядцы спешили укрыться в лесах или пройти очищение огнем через самосожжение. Многие из них встали на пути растущего в мире зла, обратившись к писательскому труду. Исключительным авторитетом у старообрядцев пользовался старец Епифаний, о жизни и смерти которого слагались легенды. По одному из преданий, его останки не были обнаружены после пустозерской казни 1682 г., а свидетели видели "из сруба пламенем отца Епифания на воздух вознесенна вверх к небеси". Предпочитая "пустынное житие", старец после раскола церкви явился в Москву с книгами, обличающими никониан, стал читать их вслух на соборной площади, царю же подал челобитную, в которой упрекал Алексея Михайловича: "О царю, веру свою христианскую в России проклятым Никоном потерял сси, а ныне ищсши веры по чюжим землям, аки лев рыщеши".

Писатели-старообрядцы пытались запечатлеть подвиг новых мучеников за веру, прибегая к традиционной форме жития, но наполняя ее новым ОГЛАВЛЕНИЕм. Под пером "огнепального" Аввакума она превратилась в историю первых лет раскола, в автобиографию человека, "жизнь положившего" за идеалы, которые он страстно проповедовал. Старец Епифаний, духовный учитель Аввакума, создал автобиографический труд иного типа, уделив основное внимание внутренней жизни человека на пути к духовному совершенству. Житие Епифания считают памятником самоуглубленного одиночества, близким к народной духовной поэзии, покаянной литературе. При всей непохожести миров, в которых существуют герои житий Аввакума и Епифания, у них есть одна общая черта – близость к сакральному миру. У Аввакума она обнаруживается в обильной цитации Писания с целью сближения своего мученического жития с подвигом Христа. Освящение героя у Епифания идет через активное вхождение в его жизненное пространство высших сил посредством чудотворных икон, видений Богородицы. Таким образом, старообрядческая литература не была литературой одной темы и одной формы. Автобиографизм, наиболее ярко проявивший себя в агиографии, пронизывал все сочинения старообрядцев, проникая даже на страницы богословских трактатов о сущности Троицы, двойственной природе Христа, форме крестного знамения.

В агиографических традициях создана "Повесть о житии боярыни Морозовой", где ослаблен элемент религиозной фантастики и главным чудом становится героический характер русской женщины. Федосья Прокопьевна Морозова, духовная дочь Аввакума, принадлежала к одной из знатнейших фамилий, была близка к царскому двору и после смерти мужа стала владелицей огромного состояния. Отстаивая свои религиозные убеждения, она мужественно переносит арест и пытки, разлуку с любимым сыном, его преждевременную смерть и в 1675 г. умирает от голода в земляной тюрьме Боровска, пополнив ряды новых русских мучеников за веру.

Среди староверов были поэты (инок Авраамий) и писатели-путешественники (Иван Лукьянов), блестящие проповедники (Иван Перонов) и публицисты (протопоп Аввакум). С агитационной целью они обращались к жанрам полемических трактатов и посланий. Чтобы умножить ряды единоверцев, найти дорогу к сердцу простого труженика, они выработали особый стиль сочинений, близкий к народной языковой стихии. Этот стиль Аввакум называл "вяканьем" и противопоставлял рафинированной книжной речи, украшенной "виршами философскими". "Ты ведь, Михайлович, русак, а не грек, – обращался он к царю. – Говори своим природным языком; не уничижай ево и в церкви, и в дому, и в пословицах". Борьба за национальный характер литературы и ее языка привела старообрядца

Аввакума к неприятию и греческого, и латинского направлений в развитии русской культуры. Ему был чуждым стиль произведений как Епифания Славинецкого, так и Симеона Полоцкого – "овчеобразных волков" и "злых деятелей".

О высоком уровне самосознания старообрядца, бросившего вызов официальной идеологии и готового умереть за единый "аз" в тексте молитвы, лучше всего свидетельствует видение Аввакума, о котором он рассказал в послании царю Алексею Михайловичу: после многодневного поста ему привиделось, что Господь вместил в него и небо, и землю, и всю тварь. Человек как средоточие всего сущего, чей разум парит и объемлет весь мир, человек, свободный в проявлении своих чувств и выборе формы самовыражения, – вот новый идеал, выстраданный старообрядчеством и ставший достоянием литературы Нового времени.

Борьба идей в XVII в., достигшая апогея в литературе периода Смуты и церковного раскола, обусловлена ростом национального самосознания и выбором исторического пути России. Старообрядцы пытались возродить "святую Русь", веря в самодостаточность русской культуры. Никониане поднимали на щит концепцию "Москва – третий Рим", мечтая восстановить православную общность греко-славянского мира. Однако победили в этом споре не "русаки" и не "грекофилы", а "латинствующие", предлагавшие России путь сближения со странами Запада и дальнейшего врастания в европейскую культуру.