Религия и философия о смысле жизни

С тех пор как человек начал осознавать уникальность своего положения в бытии, открыл, что он может оказаться либо ниже, либо выше животного, он ставил вопрос о значении своего существования. Какой смысл имеет человеческая жизнь? К чему призван человек? На что он может надеяться в будущем и что он должен делать сейчас? Все эти вопросы, связанные с познанием того, что есть человек, обдумывает каждый из нас и в зависимости от их решения выбирает свой собственный жизненный путь. В юности мы радужно смотрим на мир и верим, что обязательно реализуем наши мечты о любви и счастье, о чистой и мудрой жизни, однако довольно скоро мы начинаем понимать, что жизнь захватывает нас, как пылинку, и заставляет делать то, чего мы не хотели. Жажда счастья остается неудовлетворенной. Взамен его мы получаем нечто серое и будничное, и если не катаклизмы и несчастья, то серая скука жизни постепенно добивают наши мечты. Эти смешные юношеские разочарования, с которыми по мере возмужания мы философски расправляемся, сменяются более глубокими кризисами духа, осознавшего напрасность прожитой жизни и, наконец, страхом предстоящей смерти. Так имеет ли жизнь смысл и какой именно, если она в ретроспективном рассмотрении представляется лишь чередой нелепых событий, неудач, страданий, завершающихся смертью?

Древние философы серьезно подходили к этим проблемам и иногда определяли философию как лекарство от страха смерти, опору для мудрой и спокойной, мужественной и достойной жизни, которая на самом деле проходит слишком быстро. Призывая молодежь ответственно относиться к жизни и не растрачивать ее на пустяки, древние наставники сталкивались с неразрешимой загадкой смерти и вынуждены были признавать древний миф о загробном существовании, о воздаянии в будущем за те или иные поступки на земле. Призывы стоических философов не бояться смерти – ибо, когда придет смерть, нас уже не будет, – не могли успокоить людей. Только религия с ее идеями воскресения и спасения, суда и наказания за грехи возвращала людям перечеркиваемый смертью смысл жизни. Но все эти наивно-натуралистические воззрения о жизни после смерти, конечно, не выдерживают серьезной критики. Даже если наша душа и будет существовать после смерти, то можно ли считать жизнью существование без тела? С другой стороны, обещая телесное воскресение для избранных, неортодоксальные богословы ничего не могут сказать о будущем теле. Существование душ умерших обычно сравнивается с бытием теней.

Конечность человеческого существования сильно подрывает нашу веру в смысл бытия, поэтому необходимо пересмотреть наши представления о вечности жизни: мы боимся смерти, по разве вечная жизнь в нынешних условиях не была бы вечной мукой? Это также говорит о неодолимости иного понимания бессмертия. Наиболее ярко оно представлено рационалистической философией, которая видела бессмертие в причастности человека к абсолютному разуму. Близка к такому пониманию и христианская религия, которая также считает, что главное в жизни – постижение вечных законов Бога.

Вопрос о смысле жизни считается центральным в ментальности российской интеллигенции. Между тем трезвый анализ обнаруживает, что его решение переносится на будущее. То, что происходит сегодня, – досадная задержка в поступательном движении к счастливой жизни, ведь смысл состоит в светлом будущем, и отсюда проистекают как мечтательность, так и революционность русской интеллигенции. К настоящему мы относимся с презрением и мало что делаем для его усовершенствования. Просыпаясь от мечтаний и совершая революцию, мы напрочь отказываемся от прошлого и настоящего, торопливо и нелепо строим будущее, которое вскоре снова оборачивается мрачной повседневностью, часто более репрессивной, чем прежняя. Так называемые революции в России питаются не столько марксизмом, сколько религиозными ожиданиями и представляют собой попытки насильственного и поспешного воплощения Царства Божия на земле. Неудивительно, что это искусственное воплощение грубых религиозных мифов приводит лишь к увеличению зла в мире. Подобные тенденции имеют место и в "цивилизованном" западном мире. В сущности, "Легенда о Великом Инквизиторе" Ф. М. Достоевского раскрывала проект переустройства жизни на Западе, где идеал Царства Божия был реализован земными средствами. Для этого потребовались твердая власть и насилие, а также репрессии над инакомыслящими. Все это тоже имело место в истории Запада, только гораздо раньше, чем в России.

Так вопрос о смысле жизни естественно переходит в вопрос о том, что делать. Обычно цель сомнению не подвергается. Это – идеалы добра и любви, свободы и счастья, справедливости и мира. Вопрос в том, как переделать наш сегодняшний мир в соответствии с прекрасным идеалом. Собственно, так решается и вопрос о смысле: жить не для себя, а для наступления светлого будущего. В этом сходятся религия и философия, социальная теория и революционная практика. Вопрос лишь упирается в средства. Как достичь этого светлого будущего?

Религия в принципе не запрещает деятельности по благоустройству здешнего мира, хотя и не одобряет его революционных преобразований, но этой деятельности недостаточно для реализации Царства Божия на земле, ибо оно может быть дано только Богом. Поэтому на вопрос "Что делать?" религия отвечает: нужно заниматься внутренним деланием себя, а не переустройством мира. Философия, как правило, также ничего в мире не меняет; вопросы о переустройстве мира она переводит в вопросы о переустройстве человека на основе разума. Вместе с тем теории о рациональном порядке общества и мироздания так или иначе используются в технической и социальной практике. Стало быть, философия способствует переделке мира. Большой вопрос о смысле жизни считается в позитивной философии неправильно сформулированным и поэтому разделяется на множество более мелких проблем, каждая из которых связана с культивированием и улучшением разнообразных сфер жизни. Такая стратегия кажется представителям метафизики "страусиной политикой", которая уводит человека от больших смысложизненных вопросов. Но на самом деле в ней есть свой резон. Вопрос о смысле жизни, связанный с идеалами добра и справедливости, вечной жизни и братской любви, должен решаться здесь и теперь каждым человеком в отдельности, живущим в тех или иных внешних условиях существования. С точки зрения абсолютного, с которой смотрят на эту проблему религия и метафизика, компромисс с действительностью искажает абсолютный идеал. На это обстоятельство и обратил внимание Достоевский в своей "Легенде о Великом Инквизиторе".

Идеал вечной справедливости и чистого добра не может быть реализован средствами насилия. Чистая справедливость бессильна, а сила несправедлива. Если вера в справедливость будет реализована средствами насилия, то она обернется репрессиями. Именно поэтому Христос отказывался стать мессией, защитником и руководителем еврейского народа в борьбе за свободу и справедливость. Провозгласив себя царем, он исказил бы суть своего учения. Поскольку чистая справедливость не может пользоваться силой для своего исполнения, она оказывается нереализуемой в этом мире. Так получается в теории. Однако на практике происходит нечто иное. То "царство зла", которое отрицается верующими, моралистами и метафизиками, на самом деле претерпевает некоторые изменения в результате воздействия идеалов. Рассматривая эволюцию власти, мы можем заметить, что она от чистого насилия переходит в правовые формы. Оправдывая себя, сила вынуждена быть справедливой. Легитимация (узаконивание) власти имеет важные следствия: с одной стороны, происходит овладение справедливости силой, а с другой – сила хочет казаться справедливой. Так на практике соединяются добро и зло, поэтому при решении фундаментальных мировоззренческих вопросов человек должен спуститься с неба на землю.

Вопрос о смысле жизни – не метафизическая проблема, а задача жизненного ориентирования. Нередко в жизни приходится выбирать из двух зол меньшее, прибегать к компромиссу и даже обману для достижения добра. Принять это необычайно трудно. Как известно, русская интеллигенция остро переживала свое двойственное положение и обладала ярко выраженным комплексом вины перед народом. Благородные сословия не производят материальных благ и живут за счет народа; это, конечно, несправедливо, и согласно христианской морали ссылка на то, что они производят культурные ценности, – обман. В этом, как ни странно, сходились и социалисты, и Л. Н. Толстой. Только первые призывали к насильственному уничтожению "паразитических классов", а Толстой – к отказу от привилегий и к "опрощению". Однако чистый морализм оказывается ничуть не менее разрушительным, чем революция. С точки зрения Толстого наука, искусство, и даже церковь отступают от принципа чистой справедливости, поскольку являются пособниками власти. Предлагаемая им "религиозная революция" в форме непротивления злу и одновременно неучастия во зле привела бы к исчезновению важнейших институтов культуры как форм репрессивного порядка. Но на основе чего после редукции к догосударствен- ным, донаучным нормам жизни регу лировался бы естественный порядок? Что охраняло бы граждан от насилия и жестокости, которые, несомненно, как в библейской истории об убийстве Каином Авеля, имели бы место?

Бескомпромиссная постановка философско-религиозной проблемы смысла жизни имеет определенные границы. Перенесение ее на все сферы жизни привело бы к религиозному фанатизму, теократическому государству, в котором бы жилось ничуть не легче, чем в более либеральных, компромиссных устройствах. Эта проблема может быть поставлена применительно к собственной жизни, но ее последовательного решения нельзя требовать от других, тем более насильственными средствами. Да и кто мог бы взять на себя смелость сказать, что знает, в чем состоит смысл жизни? Этот вопрос не дан, а задан. Смысл жизни не есть нечто готовое, что можно отыскать. Судя но опыту нравственных переживаний, человек всегда недоволен собой и, даже достигнув желаемого, думает о лучшей доле, и это свидетельство в пользу того, что смысл жизни – бесконечное желание добра, справедливости, счастья, любви – такое нравственное задание, которое постоянно возрастает по мере его выполнения.

Если прочитать жития святых, то можно убедиться: чем более аскетический образ жизни они вели, тем больше грехов они у себя находили. С нашей точки зрения непонятно, в чем может быть грешен человек, живущий на узенькой скате или закопавшийся по плечи в землю. Это говорит о том, что планка их нравственных исканий была неизмеримо более высокой, чем наша. Но и святые не безгрешны. Дело не в греховных желаниях. Человек, уходящий в монастырь или в пустыню, оставляет дело, семью, своих близких, за которых несет ответственность. Он бросает мир на произвол судьбы, считая его местом зла; заботится о личном спасении, снимая с себя заботу за преображение мира.

Вопрос о смерти также тесно связан с проблемой смысла жизни. Для нас смерть – это прежде всего неодолимое препятствие на пути веры в добро и вечную справедливость. Как можно их реализовать за короткое время, отпущенное человеку для жизни? Как вообще можно оправдать смерть с точки зрения справедливости? Разве она – не окончательное опровержение всех тех ценностей, которыми дорожит человек, не подтверждение бессмысленности жизни? Вопреки наивному рационализму и морализму автономных индивидов смерть играет важную роль в культуре, да и религия во многом обязана в своем развитии этому фундаментальному феномену человеческого существования. Неудивительно, что смерть, страх перед нею всячески интенсифицируются в культуре. В первую очередь это связано с тем, что старые формы власти имели репрессивный характер и опирались на право на смерть. Путем угрозы жизни власть управляла поведением людей. Страх смерти выступал также и фундаментом нравственности. Например, известная формула Ф. М. Достоевского "Если Бога нет, то все позволено" опирается на допущение, что Бог спросит за грехи после смерти. Без такой кары поведение людей определялось бы исключительно прагматическими интересами.

Современная культура утратила многие черты репрессивности, присущие старым формам власти. В ней всячески прославляются жизнь, здоровье и молодость. Это вызвано тем, что сегодня власть управляет жизнью и определяет поведение людей не запретами, а рекомендациями, касающимися рационального и здорового образа жизни. Продление, экономия, рациональная организация жизни, получение от нее максимальных удовольствий – вот на что ориентируется современный человек. Ради этого он идет на сильные самоограничения, причем такие, которых не могла добиться репрессивная власть. Возникает и новое восприятие смерти: она воспринимается как неожиданность и несправедливость, как случайность, обрывающая жизнь человека, который мог бы еще жить и творить. Смерть стала врагом цивилизации, угрозой порядку и поэтому как бы замалчивается. Современный человек умирает не на виду, не в кругу близких, а, как правило, в больничном одиночестве. Лицо смерти, мучительный процесс умирания скрыты от нас настолько, что даже мертвый камуфлируется под живого.

С философско-религиозной точки зрения смерть обозначает предел человеческого существования. Она свидетельствует о двойственной природе человека: наличии физического тела, подчиненного биологическим законам, и души, сознания, разума, населенных вечными идеями. Вот почему вопросы о смысле жизни и смерти – на самом деле вопросы о человеке; о том, как он определяет себя и свое положение в мире. Абсолютизируя душу или тело, отрывая их друг от друга, представляя их себе как два враждующие начала, человек неизбежно оказывается либо во власти идей и пренебрежительно относится к жизни, либо во власти телесных желаний – и тогда предает свою вторую природу. Это переносится и на определение различия земной и небесной жизни: земля – темница для человека, а Царство Божие – райская жизнь. На самом деле, по словам Христа, о Царстве Божием нельзя сказать, что оно находится там-то и там-то: "Царство Божие внутрь вас есть" (Лк. 17:22). И не отдельный рай, но весь мир – Царство Бога, а жизнь – божеская благодать, которая не вечна и которую поэтому нужно благоговейно хранить. Человек живет здесь и сейчас. Он должен ценить краткий с точки зрения вечности миг своего существования. Величайший соблазн – представление о загробной жизни, ибо, претендуя на бессмертие, человек желает занять место Бога. Краткая земная жизнь, вера в Бога и бессмертие – это равноправные антропологические константы, в рамках которых и должен решаться вопрос о смысле жизни. Человек – не Бог, и ему подобают терпение и смирение – вот что прежде всего выявляет смерть в нашем существовании. Не замалчивать, не камуфлировать "под жизнь" и не утешаться иллюзией загробной жизни, а достойно встретить ее, смягчить муку умирания, сохранить умерших в своей памяти и не предать их дело – вот в чем состоит философское отношение к смерти. Философия не дает лекарства от смерти, но освобождает от иллюзий. Сама смерть – это тайна, однако то, что говорят о ней люди, может быть подвергнуто критике.