Разные лики любви
Любовь может быть разной: чувственной или, наоборот, бесполой, эгоистичной или бескорыстной, жертвенной, романтической и даже сугубо приземленной.
Попытаемся разобраться в этом разнообразии.
Средневековая христианская аскеза наложила свой отпечаток на чувственный мир людей. Между XI и XIV вв. в Западной Европе возникло принципиально новое понимание любви, которое выразилось в возникновении так называемой любви куртуазной, или амор. Мужчина испытывал к женщине нежнейшие чувства, боготворил свою избранницу, готов был рыдать возле ее ног, но при этом вовсе не стремился продвинуться в собственных чувствованиях. В такой любви исключалось иногда даже обыкновенное знакомство.
Мировая история не знает подобного феномена. Нигде, никогда, пи раньше, ни позже не культивировалась такая любовь, которая могла дышать только на расстоянии. Предполагалось только беспредельное обожание, трепетное переживание окрыляющего, но невозможного чувства.
Любовь даже не к женщине, а к ее образу, без которого нет настоящего счастья в жизни. Любовь Дон Кихота к Дульсинее Тобосской.
Расцвет куртуазной любви пришелся на XI в. с его Крестовыми походами, организованными папством против ислама в Испании и на Среднем Востоке. Вслед за установлением связей с исламскими государствами в Южной Франции, а затем и во всей Западной Европе возникла поэзия, прославляющая страстную любовь к женщине. Из королевства в королевство ее несли трубадуры и миннезингеры.
В куртуазных романах прославлялись разного рода страдания на почве земной любви. Наивысшим счастьем считалось испытывать неутоленную страсть. Вокруг любви возник своеобразный культ. Можно сказать, что слова в христианском изречении "Бог есть Любовь" поменялись местами. В центре этого культа оказалась конкретная женщина. Куртуазная любовь была личным и избирательным чувством.
Предмет любви всегда тщательно выбирался любящим и не мог быть заменен никем иным. Чтобы стать достойной поклонения, женщине, в свою очередь, полагалось иметь мужа и быть недосягаемой. Куртуазную любовь часто осуждали за прославление супружеской измены и неуважение к браку. Однако это совсем не так. Супружеская измена вовсе не являлась целью куртуазной любви, а ее "безнравственность" обусловлена самой природой средневекового брака.
Сущность куртуазности составляла свободно избранная и свободно дарованная любовь. В Средние века считалось, что такая любовь недоступна супругам, ведь они ориентировались на другое: на продолжение рода и увеличение собственности. Тайна семьи была сопряжена с политическими амбициями. Глубокое и неподдельное чувство могло возникнуть только за пределами семьи.
Правила амор строятся на том, что рыцарь поступает на службу к своей возлюбленной. Эта служба возвышает и облагораживает его: служа даме, рыцарь должен доказать свою доблесть. Здесь можно вспомнить слова средневекового автора: "Какая чудесная вещь любовь. Она заставляет мужчину обрести многие добродетели и развивает в любом человеке многие положительные качества"[1].
Отношения рыцаря с дамой были похожи на взаимоотношения вассала и феодала и предлагали взаимные права и обязанности. Рыцарь должен был вынести любые испытания, изобретенные его дамой. При европейских дворах были учреждены так называемые "любовные суды", которые решали споры между возлюбленными. Обычно рыцарь доказывал свою доблесть на турнирах и поединках. Мучения, которым подвергал себя влюбленный, добивающийся расположения дамы, часто напоминали самоистязания кающегося грешника. Однако считалось, что каждое успешно пройденное испытание ведет к сближению влюбленных.
Характер и правила куртуазной любви в огромной степени определялись стремлением военной аристократии отмежеваться от крестьянства и духовенства. Наряду с рыцарским кодексом чести аристократия изобрела сложный ритуал совершенствования рыцаря как воина.
Многие историки, культурологи, размышляя над странным и уникальным феноменом любви, пришли к выводу, что со времен Древнего Рима куртуазность и куртуазный гуманизм оказались наиболее мощным фактором развития культуры. Ни в одну другую эпоху идеал цивилизации не сливался в такой степени с идеалом любви.
Куртуазная любовь в Средние века – это своего рода подвиг. Исследовать романтическое чувство в средневековом религиозном обществе означало совершать нечто святотатственное и еретическое. Романтические переживания существовали на окраинах Римской империи и за ее пределами, т.е. среди народов, сравнительно поздно обращенных в христианство. С этой точки зрения куртуазная любовь выглядела протестом против претензий христианской церкви на обладание абсолютной истиной.
Отстаивая принципы куртуазной любви, рыцарство утверждало собственную систему ценностей. Оно содействовало раскрепощению личности, достигшему расцвета в эпоху Реформации XIV в. Несомненно, церковь видела в куртуазной любви угрозу собственному авторитету, и потому в XIII в. организовала на юге Франции так называемый Крестовый поход, во время которого приверженцы куртуазной любви попали в число тех, кого надо уничтожить.
Между идеалами куртуазной любви и реальной жизнью существовало глубокое расхождение. Один из авторов сказал так: "Цивилизация всегда стремится обрядить любовь в фантастические одежды, возвеличить ее и дать ей определение, забыв тем самым о суровой реальности"[2]. С одной стороны, возвышенное отношение к женщине в куртуазной любви во многом обусловлено потребностью мужчин проявить в любви такой же героизм, как и в сражении.
Однако, с другой стороны, здесь любопытно привести и противоположное суждение Кристины де Пизан, которая жила в XIV в. и считалась одной из первых писательниц-феминисток. Она писала: "Все правила любви изобретены мужчинами. Даже когда речь идет об идеальной любви, эротическая культура все равно остается пронизанной мужским эгоизмом. Именно стремление замаскировать этот эгоизм и ведет к бесконечным выпадам против брака и женщины с ее слабостями"[3].
Средневековая поэзия разнообразна, утонченна, но в ней есть один органический изъян: она не улавливает тончайшие переливы чувства. Конечно, выраженная в ней любовь не абстрактна. Ощутимы тоска, энергия, даже боль. Но в лирических описаниях ощущается трафаретность. Поэт ищет яркой, но стереотипной формулы, с помощью которой выражает свое восхищение дамой сердца. Разумеется у этой дамы есть имя, она проживает в старинном замке, кое-что известно о ее судьбе. Однако поэта интересует не она сама в своей подлинности, а скорее ее поэтический образ, некий идеальный архетип. Иногда между прототипом и его образом возникает огромная дистанция. Дон Кихот страстно увлечен Дульсинеей Тобосской, по читатель предуведомлен: она заколдована. Для всех прочих Дульсинея – простая крестьянская девушка. Роман Сервантеса, разумеется, не поэзия трубадуров. Это скорее попытка создать иронический подтекст, высмеять отвлеченную, придуманная страсть.
Рыцарская этика располагала особыми ритуалами, которые предписывали влюбленному, как надлежит ухаживать, строить амурные отношения, добиваться изысканности чувств. Соблюдение этих правил оказывалось столь же неукоснительным, сколь совершение рыцарских подвигов. Воин не мог считаться доблестным, если у него нет дамы сердца. В то же время влюбленный был просто обязан совершать ратные подвиги, без чего его чувство лишалось всякой ценности. Конечно, неподдельное влечение прорывалось сквозь череду формальных установлений, но в известной мере все-таки было условным.
Средневековье знало два типа любви – религиозный экстаз и мирское чувство. Любовь к Богу возникает из потребности человека преодолеть отчужденность и достичь соединения с другим существом, она не менее многогранна, чем обычная земная страсть.
Во всех религиозных системах, даже в мистических, обходящихся без учения о Боге, предполагается реальное существование духовной сферы, которая выходит за пределы человека, придает значение и ценность его земному существованию, вызывает страстное стремление к спасению и внутреннему возрождению.
Любовь к Богу – сугубо духовное чувство. При чем здесь эрос? Возможна ли здесь игра страсти, или, напротив, говорить можно только о воздержании, об искуплении греховных чувств? И теологам, и психологам известно: чем возвышеннее переживание, тем глубже в нем неистовое буйство темных желаний. Вот почему религиозные влечения несут в себе множество психологических оттенков. В них прихотливо сплетаются различные побуждения.
И. Экхарт утверждает, что в любви к Богу человек достигает предельного самоотречения. Он преодолевает свою индивидуальность. Как и в смерти, он отказывается от всего бренного. Соединяясь с божественным "ничто", человеческая душа, по мнению средневекового мистика, становится орудием вечного порождения Богом Самого Себя. Куртуазная поэзия носит другой характер. Она создает идеальный образ женщины в рамках светской культуры.