Расцвет местных литературных школ. Владимиро-суздальская школа агиографии

Собиранию и унификации литературы в XVI в. противостоял обратный процесс, связанный с расцветом местных литературных школ и расподоблением стилей. В литературе этого времени можно выделить официальную и демократическую линии развития, увидеть многообразие школ (княжеских, митрополичьих, монастырских) и индивидуально-авторских манер. Литература начинает защищать интересы определенных социальных групп (дворянства, духовенства, боярства и др.), различных религиозно-политических течений ("стяжателей" и "нестяжателей"). Своеобразной реакцией на попытку регламентировать литературное дело являлись многочисленные отступления от правил – будь то необычный психологический жест героя (улыбка боровского игумена Пафнутия при виде стаи монастырских "гавронов"), погружение повествования в низкий быт или использование просторечий в таких официальных памятниках, как "Домострой" или "Стоглав".

На XVI в. приходится расцвет суздальской агиографической школы. Возвышение Суздаля как одного из центров местной литературы вполне закономерно. Владимиро-Суздальская земля – некогда сильнейшее древнерусское княжество – став частью Московского государства, продолжала отстаивать право на самостоятельность если не в решении политических проблем, то в литературном творчестве. Владимиро-суздальская книжная культура была старше московской, и потому дольше удерживала традиционное, унаследованное от домонгольской эпохи и присущее только ей. К владимиро-суздальской литературе восходят такие шедевры Древней Руси, как "Послание" Даниила Заточника, Киево-Печерский патерик, поучения Серапиона Владимирского. Творения областной художественной школы стали образцом для складывавшейся московской, а затем и общерусской культуры. В частности, московская литература продолжила тенденцию к сближению агиографического и исторического повествования, намеченную в "Повести об убиении Андрея Боголюбского" и развитую в "Повести о житии Александра Невского".

По сравнению с XII–XIII вв., когда владимиро-суздальская литература поражала многообразием и пышностью форм, в XVI в. се жанровый диапазон сужается. Потеряв вкупе с политической самостоятельностью потребность в летописании и публицистике, искусство слова на северо-востоке Руси долго удерживает приоритетные позиции в агиографическом творчестве, передавая по наследству художественные традиции вместе с религиозными святынями Московскому государству – новому духовному центру страны. Взаимодействие областного и общерусского в памятниках агиографии XVI в. носит мирный характер, что позволяет ученым говорить об особом, "дочернем" отношении московской литературы к владимиро-суздальской. Таким образом, было бы ошибкой унифицировать местные литературные школы и видеть в их деятельности только "самооборону" от притязаний Москвы.

В XVI в. авторитет крупнейшего книжного центра Владимиро-Суздальской земли перешел от владимирского Рождественского к суздальскому Спасо-Евфимиеву монастырю, который во многом обязан своей славой творчеству талантливого агиографа – монаха Григория. Ему принадлежит создание житий основателя суздальского Спасского монастыря Евфимия (ум. 1404), Евфросинии Суздальской (ум. 1250), суздальского епископа Иоанна (XIV в.), основателя Успенского монастыря на реке Яхроме Козьмы (ум. 1492). К "творениям Григория инока смиренного" относят службы этим святым, а также суздальскому епископу Феодору. "Слово на память всех святых русских, новых чудотворцев" и служба им, видимо, были созданы Григорием в связи с деятельностью церковного собора 1547 г., где эти "новые чудотворцы" были канонизированы. Из суздальских святых, жития которых составлены Григорием, первым причислен к лику святых Евфимий (па соборе 1549 г.), Евфросиния была канонизирована позднее, после того как суздальский епископ Варлаам в 1570-е гг. обнаружил ее житие; однако местного почитания святые удостоились значительно раньше.

Свод биографических данных о Григории невелик и в отдельных своих частях неполон, что создает предпосылки для возникновения различных научных гипотез и толкований. Долгое время произведения, написанные Григорием, датировались и XV, и XVII в., пока В. О. Ключевский не доказал, что литературное творчество суздальского монаха относится ко второй четверти XVI в. По мнению В. А. Колобанова, Григорий, скорее всего, родился в начале XVI в.; около 1530 г. пришел в суздальский Спасо-Евфимиев монастырь, где создал основные свои произведения и умер (между 1563 и 1570 гг.). Вершину в развитии литературного дарования инока Григория исследователь относил к середине XVI в. и связывал с канонизационной деятельностью церковных соборов 1547–1549 гг.

Ученые полагают, что творчество Григория стимулировалось работой русских агиографов по составлению Великих миней чети их, однако факт непосредственной связи суздальского писателя с литературным кругом митрополита Макария не доказан. По мнению Р. П. Дмитриевой, недостаток внимания к творчеству Григория со стороны митрополита объяснялся причинами церковно-политического, а нелитературного характера. В жанрово-стилевом отношении жития Григория равняются на лучшие образцы агиографии XV в. (сочинения Епифания Премудрого, Григория Цамблака, Пахомия Серба) и, согласно утверждению В. О. Ключевского, "похожи на витиеватые похвальные слова".

Литературная история памятников

Составленные Григорием жизнеописания суздальских святых имели широкое распространение: их читали, переписывали, редактировали на протяжении XVI–XIX вв. в разных уголках России. Подробный текстологический и историко-литературный анализ агиографических сочинений Григория дан в работах владимирского исследователя В. А. Колобанова, который к началу 1980-х гг. выявил 66 списков "Жития Евфросинии Суздальской" и 25 списков "Жития Евфимия", причем ранние из них датировал XVI в.

Согласно последним текстологическим разысканиям Б. М. Клосса, первоначальная, краткая редакция "Жития Евфимия Суздальского" была создана в 1511 г. и не имела указаний на авторство. Таким образом, Григорий мог быть причастен к составлению более поздней, пространной редакции "Жития" (после 1572 г.), в некоторых списках которой упоминалось его имя. Б. М. Клосс выделил две редакции "Жития Евфросинии Суздальской", ранняя из которых принадлежала Григорию, и уточнил время создания памятника (между 1558 и 1576 гг.), придя к выводу, что период творческой активности Григория надает на конец 1560-х – начало 1570-х гг.

Время создания житий суздальских святых отстояло от времени жизни героев на несколько веков, поэтому Григорий был вынужден опираться на монастырский эпос, народную легенду, летописные данные. Восстанавливая отдельные вехи биографий святых, писатель прибегал к собственной фантазии или обращался к агиографической традиции. В "Житии Евфимия Суздальского", сообщив, что преподобный "рождениемъ и воспѣтѣниемъ Нижняго Поваграда гражданинъ", Григорий следовал житийной схеме и характеризовал родителей святого как "богобоязнивых" и "благоговейных" людей. Жизнь Евфимия разворачивалась в полном соответствии с агиографическим каноном: он "не прикасался дѣтъскымъ играмъ, но зѣло любляше молчяние и часто къ Божиимъ святым церквамъ хождааше". Рассказ обретал большую жизненную достоверность с момента, когда отрок пришел к игумену нижегородского Печерского монастыря Дионисию и, бросившись в ноги к старцу, со слезами просил: "Причти мя, отче, святому избранному твоему стаду". Вскоре после пострижения Евфимий стал лучшим из учеников Дионисия: строго соблюдал пост, был неутомимым в молитве к Богу и работе на пекарне, где носил воду и колол дрова. Недаром именно его Дионисий послал в Суздаль, узнав, что князь Борис Константинович решил возвести там каменную церковь Преображения и "обитель честну съгради, опщии монастырь".

Суздальский агиограф XVI в. внимателен к миру природы, к гармонии с которой стремятся его герои. Место для "церквицы" у Гороховца Евфимий выбирал так, чтобы оно было "многозрачно на вся страны" и "зело прекрасно", окружено, "яко стеною", бором и водами озера. Суздальский Спасо-Преображенский собор был возведен после долгого "взыскания мѣста", когда святой, наконец, "обретоста мѣсто благополучно" на высоком берегу реки Каменки. Местная традиция в житии видна не только в отличном знании топографии Суздаля, но и в авторском чувстве гордости за Спасо-Евфимиев монастырь, авторитетность которого в духовной жизни страны подчеркивается его связями с подмосковным Троице-Сергиевым и нижегородским Печерским монастырями.

В "Житии Евфросинии Суздальской", вершинном своем творении, Григорий пошел дальше: он пытался связать судьбу Суздаля с общерусской историей. Агиограф ввел в повествование родословные отца и жениха Феодулии (мирское имя Евфросинии). Отец святой, который "уча ю книгам и прочим премудростей", – князь Михаил Черниговский – вел свой род от Владимира, крестившего Русь; род жениха Феодулии – князя Мины Суздальского – "влечяшеся от варягъ, от Шимона князя Африкановичя, Африкан же бѣ братъ Якуна слѣпаго... род же их от Клавдия кесаря Римскаго". Из "Повести временных лет" и Киево-Печерского патерика известно, что Якун (Гакон) был предводителем отряда варягов, сражавшихся на стороне Ярослава Мудрого в битве 1024 г. С Шимоном, племянником Якуна, владимиро-суздальский епископ Симон связывал основание Успенского собора – главной святыни Киево-Печерского монастыря. Связь Евфросинии с Киево-Печерской обителью неоднократно подчеркивалась в тексте "Жития": ее мать "бѣяста же неплоды и часто хожаста къ Пресвятѣи Богородицы в Печерский монастырь"; здесь "крещена же бысть отроковица" и "изятель же си бысть от святыя купѣли игумен Печерский".

Историзм "Жития Евфросинии" усилен введением в текст дат, упоминаний о реальных событиях и лицах, летописной манерой повествования: "В лѣто 6746 [1238J прииде царь Батый в силе мнозе и гордости. Руским же князем тогда нс в строении мятущимся межь собою межьусобною бранию. Царь же Батыи рыкая на все православие, брани побежая, противным полком одолевая и грады разоряя, никому же могущю противитися..." Героическая тема стала одной из главных в произведении. В "Житии" рассказывалось о нашествии Батыя и разорении Русской земли, упоминалась битва на реке Сити, где погиб великий владимирский князь Юрий Всеволодович. Смерть Михаила Черниговского в Орде изображалась как религиозно-патриотический подвиг, осуществленный не без духовного влияния со стороны дочери князя. Узнав, что отец в ставке Батыя поставлен перед выбором – стать "идолопоклонником" или обречь себя на муки, – Евфросиния отправила ему послание, где призывала хранить верность православию: "Молю тя, возлюбленно, аще ли преслушаеши мне, вѣм бо, отче, отселе чужа семь тебе". Молитва Евфросинии, обращенная к Богоматери, касалась интересов не одного монастыря, города или княжества – это молитва об избавлении всей Русской земли и всего христианского мира "от огня и мечя, от потопа и от глада", "от нахожения поганых и от межусобныя брани".

Общерусской идейной направленности "Жития Евфросинии" не противоречит ярко выраженный местный колорит повествования, поражающий топографической точностью, обилием исторических и бытовых реалий. Автору произведения известно, что в XIII в. Ризположенский монастырь находился вне городских укреплений, но недалеко – на расстоянии броска камня; что пришедший к Суздалю Батый "ста на Яронове горѣ на брегу рекы Каменица от полуденыа страны, иже имуще путь прямо ко граду Владимерю".

В отличие от "Жития Евфимия", рассказ Григория о детстве и юности Евфросинии подробнее и живее. "Моленая" дочь черниговского князя в младенчестве отказывалась от молока, если ее кормилица не постилась. Духовное восхождение Феодулии к святости подчеркнуто символикой чисел – 3, 9 (3 X 3) и 15 (3 х 5). К девяти годам Феодулия, "любящи учение", достигла вершины земной мудрости, и весть о красоте и уме отроковицы разнеслась по всей Руси. К ней многие сватались, но она, "дѣвьство красити желающе", долго отказывалась от брачных уз, пока не остановила свой выбор на Мине Суздальском (это решение было "подсказано" явившейся ей во сне Богородицей). В 15 лет Феодулия отправилась в Суздаль, чтобы стать женой князя, но в пути узнала: "обрученыи ей к Господу въ отечествии своем отиде". Девушка не возвратилась на родину, а приняла постриг в Ризположенском монастыре.

Игуменья предупреждала юную монахиню, что самым трудным для нее будет подвиг смирения: "...не рцы, чадо, николи же въ умѣ си: яже рода велика есмь, подобаетъ да мнѣ работают, а не азъ онѣм..." Евфросиния с честью преодолела чреду искушений богатством, любовью, изысканными яствами. "Плоть изнуряя, душу просвещая", она молитвой побеждала "бесовъскыя полкы", "предстояща ей, акы тма". Мотив искушения, слабо разработанный в "Житии Евфимия", в повествовании о Евфросинии Суздальской достигает вершины психологической тонкости и поэтической выразительности. Ей, лишенной радости материнства, во время ночной молитвы бесы докучали, подражая детскому плачу. Зная, что Евфросиния – постница, которая иногда "всю седмицу бес пища пребываше", бесы, приняв обличье прекрасных юношей, вносили в келью монахини "подарок от жениха" – "блюда златыя и сребреныя, на них же бѣ всяка птица в снѣдь". Особого драматизма борьба святой с дьявольским искушением покинуть монастырь достигала в сцене, когда бес являлся к Евфросинии в образе отца, умоляющего дочь – "утѣху души" и "свѣтъ очию" – вернуться "въ отечьствие свое, въ град преименитыи Черниговъ".

Евфросиния уже при жизни творила чудеса. Обладая даром провидения, она предсказывала нашествие "неверных" на Русскую землю, смерть Батыя и землетрясение в Суздале. Ученые полагают, что в "Житии" шла речь о землетрясении 1230 г., когда "бысть трус великъ и облак протяжеся над градом, аки тма, и страх велик бысть человѣком... Ревяше бо земля, колебящися от труса". Как опытный духовный пастырь Евфросиния давала религиозно-нравственные наставления сестрам-монахиням и мирянам. Речь се образна, метафорична, богата сравнениями библейского и житейского характера. Богатому человеку, увидевшему на ней ветхую ризу и решившему подарить монахине новую и теплую одежду, святая отвечала иносказанием: "Рыба на студени сущи и снѣгу на ню сыплему, не смердит никако же и червей не творит, но сладко вкушение творит". От невоздержания, по словам святой, "домъ убо обнищает, а корабль разбиется, а монастырь запустѣетъ". Не случайно автор, рисуя портрет Евфросинии, особо выделяет ее "медоточивую" речь. Он обращает внимание на то, как говорит героиня и какое воздействие ее слова производят на окружающих: "Бѣ бо слово ея солью растворено, бѣяше бо при пѣтии глас се сладок паче инѣх черноризиць, тако же и при чтении умѣрене краткимъ гласом тонце почитаніе. Слышащий сладко послушаху, яко и от камена сердца слезам от очию произыти. Иногда же и бес книг на соборе почиташе... благообразие ставши, главу пониче долу, рунѣ согбене имѣя на персѣх".

По сравнению с другими агиографическими произведениями инока Григория "Житие Евфросинии Суздальской" имеет более сложное сюжетное построение. В повествовании нет однолинейности и строгой временной последовательности. Сюжет развивается по двум линиям, которые перекрещиваются и взаимно дополняют друг друга, поскольку в "Житии" два идейных центра – князь Михаил Черниговский и его дочь Евфросиния Суздальская. В произведении сильно риторическое начало, ведь героиня прославляется как общерусская святая, "в ностѣх просиявшая паче всѣх росиискых ностниць". Григорий убежден: "И аще кто и самое отрочя воспросит: “Кто есть в Росии чернорнзицам чиноначалннк?” – отвѣщает, яко Еуфросиния великая... И кто есть философом философъ? И не обрящеши кромѣ Еуфросинии. Аще и не во Афинех учися блаженая, но афинѣискыя премудрости изучи: философию же и литургию и всю грамотикыю, числа и кругом обхожение, и вся премудрости". Изображение святой, которая "и мужей мужественых превзыде благыми труды и дѣлесы", отличается многоплановостью: она предстает и как любимая дочь знатных родителей, и как девушка с трагической судьбой, жених которой умер до свадьбы, и как умудренный знаниями и житейским опытом человек, и как благочестивая монахиня.

"Житие Евфросинии Суздальской" буквально соткано из чудес, видений и пророчеств. Среди них выделяется группа эсхатологических видений, когда перед девушкой, еще находящейся в миру, разворачивается картина второго пришествия Христа, "грозного и нелицемѣрного судища". Она видит в руках Судии раскрытые книги жизни, расположенный на востоке рай, а на западе – ад в виде огненного кипящего озера. Позднее монахине Евфросинии в видении являются пребывающие в раю князь Михаил Черниговский и боярин Феодор, принявшие мученическую смерть в Орде. Любопытно видение другого типа, знаменующее небесную помощь и заступничество: святая видит животворящий крест и двух "огнеобразных" и "свѣтовидных" юношей, "луки в руку их напряжены и стрѣлы наложены". Юноши-ангелы объясняют Евфросинии, что "крестъ есть избавление... от всякаго врага", а стрелы направлены в сердца "неверных", тем самым предсказывая чудесное спасение суздальского Ризположенского монастыря от нашествия татар: "По разорении же града обхожаху погании издалеча обитель Прссвятыа Богородицы, не могуще приближитися к ней, огнь бо попаляше их..."; в другой раз "сниде мракъ въ облацѣ и пришедше невѣрнии, поискавше мѣста того и не обрѣтоша".

Поэтизация движения человека к мудрости, земной и божественной, внимание к процессу его общения с сакральным миром, интерес к загробной жизни, психологизм в разработке типично агиографических мотивов, насыщение произведения историческим материалом – все это сближает суздальца Григория с другими агиографами XVI в., близкими к школе митрополита Макария, например, с Ермолаем-Еразмом, прославившим муромских святых, или Досифеем Топорковым, описавшим подвиги боровских и волоцких монахов.

При всех различиях жития, созданные Григорием, роднит отсутствие в них противопоставления Суздаля Москве. Кроме того, сходство произведений можно усмотреть в хорошо разработанной общежитийной схеме, в словесной изысканности стиля, беллетристичности повествования. Рассказ Григория о святом – цепь наиболее ярких эпизодов из жизни героя. Во многом это объясняется недостатком сведений, приблизительностью данных, вследствие чего в качестве хронологических скреп в повествовании выступают выражения типа "и малу времени минувшю", "въ время же оно", "по днех же нѣких" и т.п. В житиях суздальских святых много бытовых, почти наглядных картин, связанных с каким-либо обычаем, ритуалом. В "Житии Евфимия", например, описывается закладка храма: "Вземлеть князь мотыку своима рукама, нача ровъ копати на основание церкви. И на него зря, вся князи и боляре и велможи начата рвы копати глубоки". Произведения инока Григория густо населены, причем среди героев житий часто выступают крупные исторические деятели: Батый и Михаил Черниговский, Сергий Радонежский и Андрей Суздальский.

Беллетристичность житий суздальских святых усиливается за счет мастерски разработанных диалогических сцен. Диалог придает рассказу динамичность и живость, способствует раскрытию образов, драматизирует и документирует повествование. Жизнеописания подвижников Евфимия и Иоанна Суздальского почти дословно совпадают в сцене основания Покровского монастыря, имеющей диалогическую основу. Князь Андрей Константинович испрашивает благословения епископа Иоанна на строительство церкви Покрова Богородицы, вспоминая при этом случай на Волге. Когда он плыл из Нижнего Новгорода, "ветру быти велию в реке, яко и людям съкрушатися от зелных волн". Путники стали молить Бота о спасении, а князь дал обет: при благоприятном исходе плавания поставить церковь Покрова Богородицы и основать монастырь.

Тема Покрова Богородицы – излюбленная для суздальской художественной школы. Возникновение церковного праздника связывают с легендой о явлении Богоматери. Во время осады Константинополя (X в.) Андрей Юродивый вместе с учеником Епифанием видел во Влахернской храме, как Богородица молилась за род человеческий, а затем сняла мафорий и в знак покровительства распростерла его над молящимися. Источником чуда в "Житии Андрея Юродивого" считают предание, по которому пурпурная завеса, скрывавшая образ Богоматери Влахернской и символизировавшая ее мафорий, в пятницу на вечерне поднималась и образ оставался открытым до конца богослужения. Это чудо, зафиксированное в хождениях паломников, в летописных сводах и хрониках, на русской почве получило переосмысление: явление Богоматери юродивому Андрею, родом скифу, а в русских переводах жития – славянину, стало расцениваться как ее радение за русский народ. Во времена Андрея Боголюбского культ Покрова Богородицы был символом борьбы за независимость русской церковно-политической жизни от Византии. В годы монголо-татарского ига образ Покрова Богородицы стал средоточием духовного единения русского народа и в этом своем качестве был унаследован московскими князьями. Искусствоведы отмечают, что московский вариант сюжета "чудо Покрова Богородицы" (на фресках Дионисия в Ферапонтовом монастыре) ближе к суздальской, чем к новгородской традиции.

Если сравнить жития суздальской и новгородской школ, то очевидным становится большая опора писателей русского Севера на легендарный материал о славном прошлом "новгородской вольницы", проникнутый трагическим предчувствием ее падения. Суздальский агиограф далек от установки на демократичность героев, изображение острых политических конфликтов времени с позиций "народной правды", что характерно для многих писателей-новгородцев. Суровый лаконизм новгородских храмов нельзя спутать с легкими силуэтами суздальских церквей, украшенных кружевной резьбой. Суздальская иконопись больше дорожила общим замыслом, абстрактно-духовным значением изображения, нежели материальным, конкретным и частным. Если в новгородской живописи преобладал вполне земной, подчас даже огрубленный образ человека, крепко, по-крестьянски сложенного, то суздальской живописи присуще иное: фигуры на иконах как бы парят, едва касаясь земли, пропорции тел удлинены, движения замедлены, взгляды полны созерцательной мудрости, особого "аристократизма духа". Чтобы скрыть объем (телесное), суздалец поверх складок одежд наносит плоскостной орнамент. Его манеру письма легко узнать по любви к богатому и изысканному декору, по холодной гамме красок, где отсутствуют типичные для Новгорода теплые и контрастные тона, а преобладают синий и яблочно-зеленый цвета, холодные оттенки охры и лиловато-коричневый тон одежд. Суздальский мастер стремится передать тончайшие оттенки психологических состояний героев, а не подчеркнуть человеческую индивидуальность, как новгородский художник.

Таким образом, идейная направленность и художественное своеобразие житий суздальских святых выводят их за рамки местной агиографии и сближают с общерусской агиографической традицией. Суздальское искусство XVI в., гармоничное и высокоинтеллектуальное, в большей мере традиционное, чем искусство русского Севера, выполнило свою историческую миссию, выступив посредником между художественным наследием Киевской и Московской Руси.