Сознание — механизм проверки догадок мозга

Самое любопытное тут то, что сознание действительно все это делает. Вот только причем тут мозг? И где там механизм? В клеточном строении, наверное?

Столь же естественно, как наличие старого и революционного, и то, что за последнее десятилетие появились работы людей, которые мыслили уже совсем не так, как советские философы. И если Зинченко и Лекторский совершали в своих работах некоторую революцию в понимании сознания, как, к примеру, и учитель Лекторского Эвальд Ильенков в его время, то многие новые мыслители отнюдь не революционны. Им просто позволи­тельно говорить то, что они думают, а не то, что требуется идеологией. По­этому в революциях просто нет необходимости. Все сделано девяносто пер­вым годом.

Соответственно, работы эти и составляют настоящую новую русскую науку о сознании. Часть из них сохраняет преемственность с марксизмом, как, к примеру, теория языкового сознания А. Н. Портнова. При этом она столь же естественно развивает и идеи феноменологии, что в прежнее время вряд ли было бы возможно совместить.

Однако связь с феноменологией и экзистенциализмом вообще свой­ственна новой русской философии сознания. Этот подход, очевидно, не был достаточно проработан русскими философами, чтобы исчерпать себя, по-


Глава 1. Рубеж тысячелетий

этому он все еще развивается и дает основу творчеству. Тем не менее, поня­тие сознания таких наших философов, как, к примеру, Я. Слинин или В. Молчанов, оказывается жестко привязанным к его общефеноменологи­ческому понятию. И если сами их работы и очень интересны, для очищения сознания они пригодны гораздо меньше, чем для того, чтобы понять Гус­серля или Западное мышление вообще.

Впрочем, мне бы хотелось посвятить отдельный рассказ В. И. Молчано­ву,во-первых, потому что уже в работах 1992-го года он попытался создать на основе феноменологии свое представление о сознании, но еще более потому, что уже тогда он написал очерк, посвященный сознанию в русской философии (Молчанов В. И., Парадигмы Сознания и структуры опыта // Логос, 1992 № 3). К сожалению, его понимание сознания ничего не дало мне как прикладнику, и я пока с сожалением откладываю этот рассказ.

Продолжает существовать и развиваться и способ философствования, заложенный Мерабом Мамардашвили. К этому направлению я отношу, на­пример, работу омского философа И. А. Бондаренко «Жизнь сознания».Ра­бота слишком глубока и основательна, чтобы ее можно было вписать в узкие рамки одного направления, и все же исходное определение сознания как топоса, то есть места или пространства, слишком явно перекликается с оп­ределением Мамардашвили:

«Таким образом, под сознанием, бытийствующим в момент своего исполне­ния, реализации (или живое сознание как ядро нашей духовной жизни), понима­ется топос соотнесенности и связности с иной размерностью мира, которую нельзя получить естественным образом» (Бондаренко, с .19).

Если вспомнить, что в совместной работе Мамардашвили и Зинченко говорилось о полевой природе сознания, то вполне естественным оказыва­ется и то, что Бондаренко большую часть исследования посвящает созна­нию в квантовой механике. И там для понимания квантовой философии Бондаренко вводит «принцип пространственности». В частности, сознание рассматривается им здесь как «пространство наблюдения» или «трансценден­тальное поле наблюдения».

Рассуждая о поле наблюдения, Бондаренко высказывает чрезвычайно интересную мысль об одном из проявлений сознания, точнее, о том, как рождается понятие глобального сознанияв Науке. Это позволяет понимать Науку и ученых.

«Самой процедурой наблюдения мы приводим в действие некие основания, которые начинают проявляться тем, что мы что-то можем, а чего-то нет.

Основания физического и вообще научного знания продумывали, проясняли и формулировали классические философы. Им было понятно, что утверждения о мире объективны в той мере, в какой они имеют основания, называемые онто­логическими или метафизическими. Можно сказать и так: универсальные, ра­циональные и доказательные научные суждения возможны лишь в особом эфире, или пространстве, внутри которого возникают особые предметы (вечные или идеальные), о которых и можно говорить доказательно и рационально.


Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 9— Часть 2

Для прояснения оснований и пространства физических рассуждений о мире вводились специальные допущения и создавались теоретические конструкты, относящиеся к сознанию.Фундаментальным допущением, без которого невоз­можны универсальные и общезначимые научные суждения, является утвержде­ние о неком "большом " интеллекте, "Божественном сознании ". Ведь сама воз­можность рассуждения о вечных предметах (о логических предметах или о рациональной структуре вещи) предполагает допущение такого сознания, кото­рое может выполнить бесконечные рассуждения об идеальных предметах.

Если посмотреть, как строятся рассуждения в физической науке о наблю­дении, то можно увидеть предположение, что сменяющиеся поколения ученых как бы длят одно "большое " наблюдение. Хотя фактическое наблюдение пре­рывно, мы исходим из некоего "нечеловеческого сознания ", которое Декартом обозначено знаменитой формулой "cogito ergo sum ", Кант называл трансценден­тальным сознанием, а в немецкой классической философии это сознание было довольно внимательно исследовано.

Итак, наблюдение, измерение, эксперимент проводятся в предположе­нии некоего глобального сознания (это скрытое допущение, не артикулируемое самими учеными)» (Там же, с. 230—231).

По сути, это соборное сознание, то есть не сознание вообще, а способ говорить о вещах, хранящихся в человеческом сознании как общее достоя­ние или «коллективное представление». Но при этом, это и сознание самой Науки, как сверхсущества, использующего человеческую биомассу для со­ставления своего тела, а человеческое сознание для своих нужд. Иначе гово­ря, не захоти люди отдавать свое сознание для хранения таких представле­ний и не веди они себя в соответствии с ними, ничего бы не было, никакого сверхсущества. Но в том-то и дело, что тут люди начинают вести себя не по законам поведения, а по законам био-социологии, становясь сознающим веществом. А сознание их, слившись, становится стихией, в которой могут существовать явления, подобные вихрям. То есть со своей жизнью от рожде­ния, через развитие и до истощения.

И это значит, что мы определенно можем говорить и о Глобальном сознании и разных Сверхсознаниях. Но сначала, надо понять, что такое со­знание вообще.

Тут я должен сказать: это очень увлекательное исследование, описыва­ющее одно из проявлений сознания. Но на деле, это все-таки не разговор о сознании, а рассуждения о способе думать определенным образом. Поэтому я пока оставлю и эту работу. Тем более, что собственные рассуждения Бон-даренко о сознании не проще рассуждений Мамардашвили, и если их и можно использовать, то не в начале самопознания. Приведу два примера — из начала и конца работы.

«Фактически мною вводится следующее различение. Есть какое-то созна­ние, к которому мы не можем прийти, продолжая и для свои естественные, психологические свойства и качества; к нему мы не можем прийти и опытным путем.


Глава 1. Рубеж тысячелетий

Об этом сознании мы можем говорить и понимать его, если уже понимаем его. Это сознание нельзя ввести определением (оно вводится фактически, как практическое событие). Оно должно быть, а мы можем его лишь принять как то, что уже есть (если есть, то есть открылось нам как наличествующее).

Следовательно, иметь сознание — значит,иметъ тавтологию: сознаю, по­тому что уже сознаю. Сознание — это всегда взаимоотношение с иным, чего нельзя продолжить, но что есть, потому что уже есть. Вот это уже и есть возможность сознания.

Следовательно, сознание есть некоторая связность или точка (место) свя­зи с иным. <... > Это сознание можно назвать сознанием бытия» (Там же, с. 27).

Если вглядеться, то сложность этого рассуждения, как и сложность мысли о «месте связи с иной реальностью» у Мамардашвили, которая является основанием для рассуждения Бондаренко, есть сложенность, то есть состав-ленность из двух разных частей. Попросту, запутанность, которой авторы вынуждены придерживаться, потому что еще не имеют прозрения сознания.

Место связи — это слишком хитро. Сознание либо место, либо связь. Либо место, где происходит какая-то связь, либо это связь, происходящая в каком-то месте. А у них получается, что это связеместо, а значит, и не со­всем место, но и не совсем связь. Кентавр. В итоге, определение недоступно критике, но ничего и не определяет. Как вещь в себе. Звучит здорово, а понять нельзя, тем более использовать. А жаль. Все-таки очень красиво, и, по ощущению, прямо где-то рядом с настоящим.

И это «почти», в сущности, признает сам автор, делая выводы в заклю­чении:

«Таким образом, я утверждаю, что сознание, во-первых, должно быть. А это не очевидно, но лишь вероятно. Ведь сознание нельзя задать определением или иметь желанием. Сознание, если оно есть, то оно всегда уже есть. А если есть, то имеет воплощенную природу или феноменальный характер своей жизни (как минимум двойственно).

Наиболее четко и внятно этот двойственный характер сознания и мышле­ния в философии выразил Р. Декарт» (Там же, с. 289).

Вот такое завершение — от полной неопределенности и запутанности приплыли к единственной надежной точке опоры для философствования. Что называется: назад к Декарту! Обидно. Как при разгадывании лабиринта, когда ведешь, ведешь карандашом по коридору, и вдруг оказываешься у того места, с которого начинал. Где-то перескочил не на ту дорожку.

Впрочем, новой русской науке о сознании всего десять лет. Ну хорошо, четверть века, если брать и то, что зарождалось в недрах Науки при Советс­кой власти. Лиха беда начало!


Основное-— Море сознания— Слои философии— Слой 9— Часть 2

Глава 2. Эволюция и сознание. Ирина Бескова

Однако и среди новых русских исследований сознания есть такое, о котором я бы хотел рассказать подробнее. Его автор — философ из Инсти­тута философии Российской Академии наук Ирина Александровна Бескова.

Это работа необычная, в сущности, даже не научная, хотя и написана в лучших научных традициях. Но она написана простым и понятным языком, а это значит, что она писалась не для научного сообщества, не для своих, а для всех или для себя. Вот в чем ее ненаучность. В том же и ценность.

Когда человек делает Науку, он как бы заключает договор с дьяволом, не с дьяволом, конечно, в действительности, а со сверхсущностью, имену­емой Наукой, но договор этот сродни дьявольскому. И не только в том, что он требует отречения от души, и от людей, и от себя, но еще и в том, что стороны договариваются покрывать ложь — обманывать всех. Так рождается научное шарлатанство. Чертами его является тайный язык, то есть язык, который никто не понимает, даже другие ученые, и обязательство покры­вать своих. Иначе говоря, если ты все написал научным языком, другие ученые никогда тебя не выдадут простым людям, даже если ты явно наврал и нет в том, что ты пишешь, ни открытий, ни истины, ни даже науки. С тобой могут поспорить, если ты ошибаешься, но ищешь. Но если ты врешь, все собратья по цеху промолчат и покроют тебя. Разве что посплетничают за спиной.

Из-за этого большая часть «научных работ» — пустышки, рассчитанные на то, что свои промолчат, а дураки все равно не поймут, но деньги запла­тят. Очень похоже на то, как относятся к людям молодежные компьютерные сообщества, вроде хакеров. Лохов надо наказывать за простоту! Кстати, во­ровские, бандитские сообщества тоже относятся к простым людям как к простецам — лохам и терпилам.

Если вдруг ученый начинает говорить просто, значит, ему нечего скры­вать, и он не боится, что его поймут. Ведь в понимании самое страшное то, что люди рассмотрят пустышку, королевскую голь. Если человек не боится этого, значит, его работа не пуста. Это обязательно что-то новое, а не укра­денное у предшественников и спетое другими словами.

Кроме того, если человек пишет просто и понятно, он, скорее всего, пишет и для себя, чтобы самому понять то, что ему открылось. Если же он при этом рассуждает, а не вещает, значит, это исследование, а не озарение, которое сделало его фанатиком.

Ирина Александровна рассуждает. Причем, ее рассуждения о том, что эволюционная теория Дарвина не объясняет, как накапливаются познава­тельные способности у человека, — это хорошее философствование, состо­ящее из многоходовых рассуждений, на которые мыслители редко оказыва­ются способными.

В общем, я очарован этой работой, тем более, что в ней высказываются и неожиданные мысли о природе сознания. Жаль только, что по существу


Глава 2. Эволюция и сознание. Ирина Бескова

это не исследование сознания. Сознание лишь используется для достижения главной цели — создания иного образа мира по сравнению с обычным. Обыч­ным для Бесковой, конечно. Во всяком случае, последний абзац заключи­тельной главы завершает книгу такими словами:

«Таким образом, как я и предполагала, в процессе анализа сознания <...> удалось расширить картину мира,достаточно последовательно осуществить принятие тех фактов, которые обычно выталкиваются за ее пределы, и пока­зать их естественность и рациональность, не нарушая логичности всего пост­роения в целом» (Бескова, Эволюция и сознание, с. 250).

Сразу скажу — расширение это относится все-таки к научной картине мира. И если ее и удалось расширить, то все-таки полного понимания того, что такое сознание, эта работа не дает. Задача была — объяснить и принять многое из того, что обычно Наука отвергает или вовсе «не видит». И уже одно это здорово. Естественно, для нужд объяснения всех этих «новых» для Науки явлений потребовалось существенно расширить понятие сознания. Но пришлось и что-то утерять, а что-то все еще осталось за рамками рассмотре­ния. Жаль.

К счастью, Бескова и сама сожалеет:

«Вместе с тем, я испытываю некоторое чувство неудовлетворенности, как будто бы что-то живое и таинственное я превратила в оцепеневшее и избы­точно понятное и этим спугнула очарование загадки» (Там же, с. 251).

Очарование загадки в том, что она есть и остается. Сознание — очень живая вещь, поняв, его нельзя сделать оцепеневшим. Раз такое чувство при­шло, значит, сознание до конца не понято, но зато создана картина, кото­рую можно повесить на стену, как портрет того, кто ушел гулять.

Тем не менее, хорошо, если нам удастся найти какие-то новые черты сознания, но еще лучше, если это не гипнотизирует нас в уверенности, что найдены окончательные ответы. Я надеюсь, что Ирина Александровна не­удовлетворена сделанным настолько, что продолжит свое исследование.

Я же не буду пересказывать всю работу, а расскажу о ее понимании сознания.

Сразу скажу, она тоже вставляет между собой и сознанием описывае­мый Зинченко прибор — символы культуры.

«Особую роль в работе играет то, что я назвала бы символическим методом.

Дело в том, что существуют сферы исследования, где у нас нет никаких шансов получить прямые свидетельства (например, параметры мировосприятия в период формирования человека как вида или особенности сознания на ранних стадиях антропогенеза). Тем не менее, для исследования природы сознания нам важно предложить модели понимания и этих вещей» (Там же, с. 11).

Если исследователь заявляет, что что-то важно, значит, ему это важно. Зачем? Это вопрос к нему. Кому-то для исследования природы сознания нужно только сознание. Кому-то...


Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 9— Часть 2

Любой способ вести исследование однажды исчерпывает себя. Даже очи­щение истощается, и ты вдруг замечаешь, что проскальзываешь над каким-то гладким дном в глубине самого себя, и твои руки перестают приносить добычу. Это даже может родить ощущение чистоты...

Поэтому время от времени надо применять какие-то приемы, впрыски­вающие в твое самопознание свежую кровь. Мазыки, у которых я учился, называли это ворошением. То, что ускользает от внутреннего взгляда в силу привычности и неразличимости, надо разворошить. Как? Существует мно­жество приемов. Одним из них может быть и создание моделей. В общем, даже не важно, каков прием, главное, чтобы была цель, которая требует дополнительных действий. Если цель познать себя достаточно сильна, ты создашь бесконечное множество приемов, и многие из них сработают. Цель же и объяснит то, что предлагают ученые. Точнее, позволит понять, приме­нимо ли то, что они предлагают, для ворошения, а значит, для исследова­ния себя.

Зачем может быть нужно то, что предлагает Бескова? Исследовать со­знание древнего человека нужно лишь тогда, когда не уверен в себе, и соби­раешься делать предположения, которые невозможно проверить. Это двой­ной уровень приборности, двойное отодвигание себя от этой самой природы, тени символов. Но, тем не менее, это тоже способ исследования, и я лично не уверен, что хоть кто-то мог бы без него обойтись в сложных случаях.

Основной символ, которым Бескова исследует сознание, — это грехо­падение, точнее, попытка понять, как можно объяснить библейский рас­сказ о грехопадении, если посчитать, что это всего лишь символический рассказ о чем-то, что произошло с человеческим сознанием. Без него, кста­ти, ее понятие сознания вообще не понять.

Итак, рассматривая эволюционную теорию, Бескова говорит: это не объясняет развития познавательных способностей. «В том числе и способ­ность сознания» (Там же, с. 33). Значит, исходно она считает, что сознание — это некая способность.

Если человека делал не естественный отбор, точнее, не только есте­ственный отбор, то что заставило его поумнеть, обрести разум? Еще одно допущение:

«Я полагаю, что глубинной основой реликтового взаимодействия чело­века с миром выступала его энергетическая система, то есть система кана­лов (меридианов), по которым движется энергия, известная как ци у китайцев, прана у индусов, мана в некоторых других культурах» (Там же, с. 34).

Для понимания этой мысли придется порассуждать. Человек когда-то был естественно вписан в свою среду и мог знать ее непосредственно, напря­мую, подобно тому, как обладают знаниями животные. Значит, он почему-то сделал выбор заменить естественное знание на разум, а с ним и на то, что отказался от божьей заботы и взял ответственность за себя на себя. Это и было грехопадением.

«...Изучение поведения животных позволяет понять, какие формы восприя­тия присутствуют уже на до-человеческих стадиях эволюции и, значит, не


Глава 2. Эволюция и сознание. Ирина Бескова

являются чем-то исключительным и неправдоподобным. Разумеется, мы не бу­дем рассматривать все формы поведенческой и познавательной активности животных. Нас будут интересовать лишь те из них, которые могут помочь в понимании особенностей восприятия, зафиксированных у ныне живущих пред­ставителей примитивных этносов и не наблюдаемых в обычных условиях у со­временного человека технократической культуры.

Например, бушменам удается получать информацию иными путями и рань­ше, чем это становится доступньш западному человеку. Так, один бушмен узнал, что к нему в гости должен прийти отец, а из соседней деревни возвращается жена, не прибегая к свидетельствам других, а также не видя и не слыша этого (то есть без помощи обычных органов чувств и не через третьи руки).

В первом случае это знание явилось следствием того, что он ощутил в своем теле боль от старой раны отца, а во втором — почувствовал, как в его плечо впились ремни, на которых жена несет за спиной ребенка» (Там же, с. 36—37).

Правилом хорошего тона у людей научной ориентации стало время от времени заявлять: ну, мы же конечно не можем чувствовать того, что чув­ствует другой. Я много работал как этнограф или этнопсихолог с теми, кто спокойно чувствовал то, что чувствую я. Впоследствии, преподавая этноп­сихологию, я не только показывал это сам, но и обучал людей чувствовать такие вещи. Поэтому я долго не мог понять, почему делаются такие заявле­ния. Причем, делаются ненаучно, не как описание факта или наблюдения, а как-то совсем иначе. Судите сами, если я ищу истину, то я не могу ею обладать изначально. Я ее лишь обретаю в ходе исследований. Значит, я ни­чего не могу знать наверняка, кроме того, что я уже познал. Если я не могу чувствовать то, что чувствует другой, то я этого еще не познал, но, может быть, это ждет меня впереди. Поэтому я могу лишь строить догадки: я сам не владею такой способностью, о которой рассказывают другие, поэтому я не могу подтвердить, что это истина, но я предполагаю то-то и то-то...

И вдруг: конечно, мы не можем чувствовать то, что чувствуют другие! Почему?

Потому что это не укладывается в мое представление о мире и о челове­ческом организме как биомашине. Это раз. Второе, потому что я этого не чувствую, а значит этого и нет! И третье — самое главное: для моего выжива­ния в научном сообществе мне не надо это чувствовать. Зато надо, чтобы меня признавали своим и не убивали. Вот я и заявляю, где только могу, что я свой. Поймите правильно, говоря о такой чувствительности, я вовсе не говорю о чувствительности, я говорю о свойстве я попросту ставлю научную метку на столбике, обозначающем для своих и чужих мою кормовую территорию.

Животные способы поведения все еще живы в современном человеке, значит, Бескова вполне оправданно начинает поиск нашего сознания со звериного чутья.

«Взаимодействие человека технократической культуры с миром таково, что подобного рода возможности кажутся нам мистическими. Однако данные о поведении животных, возможно, позволят взглянуть на вещи более широко.


Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 9— Часть 2

У животных к таким формам "экстрасенсорного "восприятия могут быть отнесены электрическое чувство угря, боковые линии у рыб, позволяющие конт­ролировать направление и плоскость движения, люминесценция глубоководных обитателей (как единственно доступный практически в полной темноте спо­соб коммуникации), чувствительность к направлению движения (миграции не­которых видов животных и птиц), синхронные действия некоторых видов гусе­ниц и рыб (движение "как по команде"), эхолокация и многое другое» (Там же, с. 37).

Далее мысль Бесковой настолько проста и очевидна, и даже изби­та, что вряд ли оценивается ею как достижение, а между тем, на мой взгляд, она войдет в мировую научную копилку, потому что обязательно должна была быть кем-то высказана и записана:

«Как соотносятся все эти данные с современной картиной мира?

Известно, что мир, с которым человек сталкивается в повседневной жиз­ни,— это мир средних размерностей. Соответственно, органы чувств человека адаптированы к восприятию именно этих диапазонов. Так, он видит в интерва­ле, лежащем между ультрафиолетовым и инфракрасным излучением. Но пчелы, например, обладают способностью воспринимать в ультрафиолетовом диапазо­не (поэтому цветок, каким его видит человек, будет отличаться от того, каким его видит пчела). Это позволяет им безошибочно находить нектар. Зато крас­ный и черный цветок будут для них неотличимы.

Верхний предел частоты восприятия человеческого уха в среднем составля­ет 14 000 колебаний в секунду. Летучие же мыши издают и слышат звуки с частотой до 100 000колебаний <...> Поэтому наблюдая за их охотой на бабо­чек летним вечером, мы будем наслаждаться тишиной. На самом же деле в это время воздух пронизан пронзительными очень короткими криками, продолжи­тельностью менее сотой доли секунды, мощность которых такова, что если бы мы могли их слышать, то восприняли бы как звук двигателей реактивного ис­требителя с близкого расстояния. <...>

Мы оцениваем восприятие других (будь то люди или животные) как экст­расенсорное или обычное всего лишь в зависимости от того, что характерно для нас» (Там же, с. 37—38).

Вот отсюда и начинается разговор о человеке, а потом и его сознании.

«Животный мир демонстрирует гигантское разнообразие неизвестных нам ранее форм восприятия и ощущения. И даже если многие из них не представле­ны у человека, в принципе они возможны. И то, что современная наука пока не понимает, как они организованы и функционируют, вовсе не порочит их и не служит основанием для их отвержения.

Я не буду гадать, какие именно каналы поступления информации функцио­нировали на ранних стадиях филогенеза (развития человеческого вида — АШ). Важно, что они, вероятнее всего, существовали и обеспечивали особый тип миро­ощущения и мировосприятия» (Там же, с. 40).


Глава 2. Эволюция и сознание. Ирина Бескова

Это и было естественное существование, условно говоря, в раю, кото­рое было утеряно вкушением от древа познания.

«Однако на определенном этапе эти отношения кардинально меняются: человек больше не чувствует себя органично включенным в происходящее в мире.

С чем связана подобная трансформация ? Появление каких новых способно­стей обусловливает это изменение? <...>

Судя по всему, это режим самосознания—самоконтроля, который автома­тически разрушает прежний способ взаимодействия человека с миром. Рожде­ние одного равносильно уничтожению другого. Или: рождение одного и есть уничтожение другого, поскольку они представляют собой взаимоисключающие режимы функционирования.

Об этом хорошо сказано у Судзуки: как только ты осознаешь происходя­щее, оно больше не происходит. Человек только тогда глубинно взаимодейству­ет с миром, когда не осознает этого взаимодействия. До тех пор, пока остается хоть малейшее место для осознания того, что с тобой происходит (не важно, осознание ли это угасания твоего сознания, понимание, что вступил в подлинный контакт с миром и видишь вещи в их "таковости "), этого с тобой не происхо­дит» (Там же, с. 40-41).

Тут я позволю себе не совсем согласиться с Ириной Александровной. На мой взгляд, дзенского дедушку Судзуки она не поняла, и его выказыва­ние лишь случайно оказалось подтверждением ее мысли. «Человек только тогда глубинно взаимодействует с миром, когда не осознает этого взаимодей­ствия».

Осознавание, о котором говорит Судзуки, — это нечто обратное само­сознанию как самоконтролю, который разрушает естественность человека. Судзуки, скорее, говорит как раз о том, как от самоконтроля, от слежения за собой вернуться к естественности с помощью осознавания.

Но при осознавании действительно пропадает то, что тебе удалось осоз­нать. Ты от него освобождаешься. Так что Бескова имела основания для тако­го прочтения Дзен.

На этом построено и русское народное очищение. Вспомните сказки, где для того, чтобы избавиться от злых чар ведьмы, надо указать на нее прилюдно и назвать: Ведьма! И ее сила пропадает, а ты свободен. Осознава­ние Судзуки — это освобождение от помех, которые вошли в твое сознание вместе с самоконтролем.

Однако, при заглядывании в себя ощущается, что самосознание, как направленность внимания на самого себя, действительно связана с выделе­нием разума в некую самостоятельную силу, свойственную только человеку. И это значит, что потеря естественности, возможно, произошла именно с рождением разума. Хотя я бы говорил о мышлении.

Вот теперь появляется возможность привести определение сознания, которое дает Бескова. Как это уже понятно, для нее должны существовать два вида сознания — собственно человеческое, как мы его застаем у себя, и


Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 9— Часть 2

некое животное первосознание, из которого мы однажды, совершив грехо­падение, выпали в разум. Ясно, что природа сознания сохраняется одной и той же. Но при этом мы ощущаем свое сознание как разум, мышление, рефлексию, язык, в конце концов, а о его естественной основе думаем как о чем-то мистическом, вроде Бога, мировой души или Трансцендентально­го сознания.

«Используя термин "сознание ", мы будем говорить о двух разных, хотя и взаимосвязанных вещах: а) о сознании как универсальной силе, участвующей в формировании человека как вида, и б) о сознании как специфически челове­ческой способности» (Там же, с. 46).

В отношении этого универсального сознания Бескова делает важнейшее пояснение в сноске:

«Этот же уровень абстракции, который имеют в виду, когда говорят об универсальных силах, именуемых еще "стихиями "; у греков это огонь, вода, земля, воздух; у китайцев — дерево, огонь, почва, металл, вода» (Там же).

Это ее пояснение про стихии мне особенно важно, но я объясню, поче­му, когда буду рассказывать о том, как понимали сознание упоминавшиеся мной мазыки, у которых было понятие стиха, как основы сознания.

Что же касается понятия сознания, то надо добавить еще несколько уточнений Бесковой:

«Параметры проявления универсальной силы "сознание " в нашем мире та­ковы: во-первых, в том случае, если существо воспринимает происходящее на основе использования сознания как универсальной силы, понимание достигает­ся не за счет анализа и размышления, а за счет концентрации.

Во-вторых, сознание как универсальная сила, даже в случае его реализован-ности в каждом отдельном живом существе, простирается далеко за пределы физического тела. Фактически оно не имеет границ. <...>

Поэтому сознание как универсальная сила, на мой взгляд, представляет собой овеществленный дух» (Там же, с. 46—47).

Весь мой опыт прикладной работы с сознанием говорит: да, это именно так. Ирина Александровна подошла к пониманию сознания ближе всех ос­тальных мыслителей, о которых я рассказывал. Возможно, я ошибаюсь, тог­да мы ошибаемся вместе.

Но я знаю, как очищать это сознание. Точнее, это знали мазыки. Так что рассказ об очищении сознания состоится.

Заключение. Свидетели Большого взрыва

Как я устал от науки о сознании! Какое трудное путешествие! Особенно тяжко далась мне русская философия сознания. Словно до этого было бурное море, а тут пошла полоса прибрежных рифов, и пришлось напрячься еще сильнее. Оно и понятно, ведь здесь не скажешь, что перевод плох, а ориги-


Заключение. Свидетели Большого взрыва

нал темен, поэтому я не понял автора. Здесь надо понимать, но никакой уверенности, что понял верно, у меня все равно нет.

Тем не менее, я проскочил рифы и вышел в прибрежные воды, где работы больше всего. Именно здесь, в околонаучном и ненаучном понима­нии Сознания я надеюсь найти наибольшие соответствия действительности. Точнее, пути, ведущие к действительности, к настоящему. Как же иначе?! Ведь все те, кто говорит об измененных состояниях сознания, об особом понимании его, называют себя прикладниками, а то и обладателями тайно­го знания, людьми посвященными и даже просветленными. Я не знаю, что такое просветление, но предполагаю, что это знак качества. Просветленный должен знать то, о чем говорит, он должен знать истину.

Повторю еще раз мысль, которую уже высказывал. Как я убедился, уче­ные, в своей войне с Религией за власть над миром и душами людей, оказа­лись словно бы свидетелями Большого взрыва, они стоят тесно сбитой куч­кой и смотрят в разные стороны. И каждый что-то видит, каждый видит пролетающие мимо них осколки того целого, чем было сознание. Что он видит, то и поет. И в итоге, одни ученые знают одно сознание, другие — другое. И почему-то они отвергают народные наблюдения, которые длились гораздо дольше и начались гораздо ближе к истокам, и наблюдения друг друга!

Очевидный, казалось бы, позыв собрать все сказанное о сознании в единую картину и попытаться не отвергать видение других, а расширять свое до всеобщего охвата, не соблазняет ученых. Наверное, потому, что при­нятие цельного образа сознания будет отрицанием частных образов. А зна­чит, все их теории в каком-то смысле окажутся ошибочными, а созданные на основе этих теорий школы — зря едящими свой хлеб. Не знаю, может быть, и так.

Впрочем, может быть, на них действует напиток забвения, впрыснутый в их жилы Цирцеей...

Удалось ли мне действительно понять научные представления о сознании?

Не думаю, что до конца.

Так же, как мне не удалось и рассказать о науке сознания полностью. Это очень, очень похоже на действительное плавание по морям. Тот, кто переплыл море однажды, не может сказать, что знает его. Но даже тот, кто много раз переплывал его взад и вперед, не знает моря, он знает лишь как его переплыть.

Я тоже знаю теперь, как переплыть море Науки, сама же Наука бездон­на. Но плавание мое дало самый главный ответ: для меня у Науки ничего нет. Моя цель где-то за ее водами, на берегу... Я иду.


ПРИБРЕЖНЫЕ ВОДЫ. ИНЫЕ И ИЗМЕНЕННЫЕ СОСТОЯНИЯ

СОЗНАНИЯ

Дела Богов.Наука переходит в ненауку постепенно, через целую последователь­ность ступеней, подобно тому, как материя подымается до духа. Вслед за признанны­ми, так сказать, академическими полями исследований идут такие, о которых знают лишь те ученые, которые их разрабатывают. Остальная Наука с удивлением слышит название исследуемого предмета и пожимает плечами. Распознать научность этой темы ученым удается лишь по внешним признакам — по оформлению исследований и наукообразности используемого языка или по авторитетному мнению кого-нибудь из титулованных генералов Науки, поставивших свою закорючку в предисловии.

Затем идут явно полунаучные темы, околонаучные, псевдонаучные и ненауч­ные. Ну а завершает все, наверное, антинаука. При нашей Академии наук до сих пор есть даже Комитет по антинауке, который, подобно научной инквизиции, следит за учеными и отстреливает те исследования, что могут изменить лицо Науки. Наука все-таки очень политична, и мир делится для нее не на истину и неведомое, а на своих и врагов.

Наука о сознании, по мере приближения к жизни, тоже меняет свою природу. Там, где кончаются ее воды, начинается то, что еще не стало соб­ственно научным достоянием, но что усиленно разрабатывается старателя­ми от Науки. Например, измененные состояния сознания (ИСС). Это выра­жение известно с середины двадцатого века, и его очень часто используют всякие мистики и эзотерики. Думаю, в широкое употребление его ввели аме­риканские шестидесятники, совмещавшие в себе хиппи, восточных мисти­ков и ученых-недоучек. Один из них, Рам Дасс, — пишет:

«В 60-х годах слово "Бог " все еще было табу, и мы говорили об "измененных состояниях сознания"» (Рам Дасс. Зерно на мельницу, с. 201).

Но как бы им ни нравилось это выражение, говорит оно лишь о том, что они никогда не шли целостно каким-то из избранных путей, а всегда мешали его со всем, что им хотелось попробовать. В частности и с Наукой, потому что выражение ИСС— это научное изобретение для обозначения того, что не укладывалось в психоневрологическое понятие сознания.

Отсутствие целостности рассасывает силы исследователя и не дает ему проверить свой путь до конца. Но зато оно позволяет наблюдать шире и видеть не только то, что предписывает избранное учение, но и все, что обычно остается за его рамками. В итоге, даже если мы и не достигаем вер­шин в каком-то тайноведческом учении, мы создаем гораздо более полно­ценное описание того явления, которое исследуем. А ведь любой человек, глубоко занимавшийся какой-то из школ самопознания или самораскры-


Глава 1. Измененные состояния сознания (ЯСС)

тия, знает, что даже при всем доверии к школе, ты идешь сквозь множество вопросов, которые возникают по ходу занятий. И ты их отбрасываешь, пред­полагая, что они разъясняться сами собой по мере продвижения.

Со многими вопросами так и происходит, но иные оказываются нео-твеченными никогда. И это означает, что даже великие школы исходили в своих исследованиях не из совершенного описания исследуемого явления. Метания мистиков нашего времени, их переходы из школы в школу, посто­янные попытки мешать и совмещать вроде бы несовместимые учения как раз и свидетельствуют о том, что современный человек отчетливо видит исходную неполноту всех этих учений. Надо полагать — неполноту в описа­нии и понимании человека. Возможно, это лишь кажущаяся неполнота, но вся беда лишь в том, что мы застреваем в прибрежной пене, где разнообра­зие проявлений человека возрастает до дурной бесконечности последствий Большого взрыва. Возможно, все это разнообразие надо отбросить и сразу перейти к разговору о сущностном. Но как к нему перейти, если не знаешь, что сущностно?!

Хочу я или не хочу, но о прибрежных водах, разделяющих науку о со­знании и жизнь, надо иметь хотя бы поверхностное представление. А это значит, что надо понять, что такое измененные состояния сознания, поня­тие сознания современной физики и понятие иных состояний сознания.

Глава 1. Измененные состояния сознания (ИСС)

Хотела Наука того или не хотела, но ее понятия о сознании никогда не были единственными. Безусловно, это связано с тем, что они не верны, а точнее, не полностью верны, не охватывают всего, что связано с сознанием. И чем наукообразнее становятся рассуждения ученых о природе сознания, тем меньше людей в состоянии их понимать. Но зато те же люди, столкнув­шись в своей жизни с необходимостью что-то делать с сознанием, отбрасы­вают научное мнение, как нечто уж чересчур непонятное, и проверяют любые другие понятия о сознании, все больше опираясь на опыт собственных на­блюдений.

Иными словами, чем больше Наука стремилась отобрать у людей после­дую искру самостоятельности, чем сильнее она приучала во всем полагаться лишь на ее слово и отучала думать, тем вернее она превращала свои знания о душе и сознании в сектантские причитания, написанные тайным языком, которые, как говорится в анекдоте, понять нельзя, можно только запомнить. В итоге, понимание сознания настолько ушло из науки, что с середины двадцатого века начался вненаучный поиск сознания.

Люди исследовали не то, что называла сознанием Наука, а то, что они узнавали как сознание в самых различных вещах духовной деятельности — в религиях, шаманизме, медитации, экстрасенсорике, колдовстве, народ­ной культуре. Зачем они это исследовали? Думаю, целей было две. Сила и бессмертие. Сила, чтобы подчинять других людей. Бессмертие лично для себя.


Основное— Море сознания— Прибрежные воды

Путем бессмертия шло гораздо меньше людей, потому что, с одной стороны, этот поиск является вотчиной Религии, а с другой, потому что естественнонаучные представления о том, что мы лишь тела или организ­мы, так глубоко въелись в самоосознавание современного человека, что даже ища душу или бессмертие, мы считаем, что все равно живет тело, цепляем­ся за него и не отпускаем ни при каких условиях. Смерть тела — смерть меня, а поиск души — развлечение на досуге.

Поэтому мир людей гораздо важнее мира душ или любых Небес, и люди, даже заявляющие о поиске бессмертия, при этом совмещали этот путь с воздействием на умы других и делали из себя учителей человечества. Конеч­но, никто не может избежать того, чтобы быть учителем, если он учит, я говорю не о том, что эти люди были учителями. Я говорю о том, что они делали состояние учителя человеков, гуру, вождя, даже сверхчеловека своей целью! Я говорю не о том, что получалось, а о том, ради чего они жили, и как такая подмена целей нарушала чистоту рассуждений и всего поиска.

Дела Богов.Как бы там ни было, но к началу 70-х годов двадцатого века стало ясно, что вненаучный поиск сознания составляет огромный и неосвоенный рынок, который, к тому же, растет, втягивая в себя все больше людей и средств. Наука не могла этого упустить и взяла курс на захват этого рынка. Россия, конечно, отстала от Запада и в этом смысле. Поэтому наши ученые в своих первых публикациях выступа­ли, скорее, историками покорения этого Клондайка.

Так в 1988 году один пионеров нашего научного покорения вненаучных пони­маний сознания Д. Спивак писал:

«К 70-м годам науки о человеке накопили и осмыслили значительный материал об измененных состояниях сознания» (Спивак, Природа, № 5, 1988, с. 25).

Соответственно, с начала семидесятых существует и попытки определения по­нятия такого состояния сознания. Очевидно, условия военной кампании диктуют свои требования к качеству всего, даже Науки, не говоря уж о таких мелочах, как научные категории или исходные понятия. На войне некогда рассусоливать и гово­рить умно. Тут важно, чтобы сказанное было просто и понятно незатейливым умам вояк. Вот и исходное определение «измененного состояния сознания», столь же про­сто и незатейливо, сколь действенно: ИСС— это все, чтоне есть нормальное бодр­ствование.

«Эти состояния (в отличие от состояний нормального бодрствования), как выяснилось, вызывались прежде всего экстремальными и стрессовыми ситуаци­ями, адаптацией к новым условиям жизни и деятельности, фармакологической терапией, психозами и алкогольными токсикозами.

Однако и в обычных условиях жизни каждый нормальный человек находит­ся в измененных состояниях сознания в моменты засыпания, пробуждения, силь­ного эмоционального возбуждения, при сенсорном голоде, творческом поиске и так далее.

Таким образом, состояние нормального бодрствования и измененные состо­яния сознания являются двумя крайними "видами " сознательной жизни, между которыми располагается весь спектр промежуточных состояний» (Там же).


Глава 1. Измененные состояния сознания (ЯСС)

Забудем о мелких противоречиях. В сущности, это определение говорит об очень простой вещи: нет никаких измененных состояний сознания. Со­знание постоянно меняется. Иногда даже обретая «сознание нормального бодрствования». Все остальное — мелочи. Не мелочь одно: все это нельзя говорить, если не задаться вопросом: что же такое сознание?

Но даже если обойти этот пустячный вопрос и посчитать, что изменен­ными состояниями сознания являются все его состояния, отличающиеся от состояния «нормального бодрствования», то возникают свои вопросы: что такое бодрствование и что такое норма? Причем, я уж не говорю о том, что Наука сегодня не в состоянии дать определение «норме», как она ее пони­мает, я просто хочу сказать, что редкий из ученых знает, что означает ла­тинское слово norma.

Сам же взгляд от «бодрствования» как от «нормального состояния», есть весьма условный выбор считать, что человек должен бодрствовать, при­чем, «нормально». Почему не спать? Почему не творить? За этим явно уга­дывается бодрая организмическая вера в НТР — научно-техническую рево­люцию времен Коммунизма. Кто сказал, что мы должны быть такими, какие есть? Теория эволюции и естественного отбора? Или естественно то, что мы застаем сегодня? А как же тогда нескончаемый скулеж тех же ученых о вре­доносном воздействии на сознание людей городской жизни — урбанисти­ческой цивилизации, как они называют? И как же всем известное утвержде­ние, что современный человек живет в состоянии постоянного стресса из-за воздействия этой среды?

Значит, «Нормальное состояние» — это стресс? Стресс — это не нор­мальное состояние. Это измененное состояние по сравнению с тем, в каком жил естественный человек, но мы закроем на это глаза и будем плясать от ненормальности как от печки. Чем это закончится?

Тем, что через век будет другая норма, другие исследования. А написан­ное сегодня превратится в макулатуру...

Впрочем, все это можно посчитать нападками на честных ученых. Если отбросить самоуверенность, с которой они вещали об измененных состоя­ниях сознания со страниц общедоступных журналов, то делают они хорошее и правильное дело — собирают исходный материал для того, чтобы начать исследование какого-то сложного явления. Попросту говоря, наблюдают и немножко записывают. До объяснений им еще далеко, хотя предположения строить они обязаны. Естественно, поскольку эти наблюдения никак не ук­ладываются в имеющееся у них понятие о сознании, они и стараются избе­гать разговора о самом сознании, а если упоминают, то так, чтобы не при­влекать к нему лишнего внимания.

Например, А. А. Велик в большой работе, посвященной измененным состояниям сознания, в 1991 году пишет сразу о психотерапии сознания, а что такое сознание, скрывает в наукообразных скобках:

«Стабильная, неизменная основа "я" связана с автоматически регулируе­мыми функциями организма, обеспечивающими целостность и взаимодействие с окружающей средой: газообмен, водообмен, внутренний обмен веществ и т. д.

141


Основное— Море сознания— Прибрежные воды

Эта система (автономная, или периферическая нервная система) функциониру­ет без участия сознания, а ее стабильность — залог жизнедеятельности человека.

Другая система управления в организме (ЦНС, уровень сознания), наоборот, подвержена изменениям, обучению, предполагая регулирование и со стороны со­знания. Она делает возможным изменения "я".

Взаимодействие этих двух систем управления, в данном случае выделенных функционально, является основой процессов, происходящих в процессе ИСС (Из­мененных Состояний Сознания — АШ) и сеансов психотерапии различного вида» (Велик, с. 27).

Как видите, речь идет о строго физиологическом понимании сознания как одного из механизмов машины по имени организм, а именно — «ЦНС, то есть центральной нервной системы, уровень сознания». Это значит, что со­знание здесь понимается как некая особая способность, появляющаяся лишь у тех животных, у кого нервная система развилась больше, чем у других. А скорее так, как учил Марксизм, — у общественного животного по имени человек. В итоге мы имеем такую странную вещь, как регулирование сознан-ческого уровня ЦНС со стороны сознания же. А Измененные состояния со­знания, очевидно, возникают тогда, когда сознание изменяет сознание...

Естественно, что физиологическое понимание сознания как работы нервной системы должно было неизбежно отразиться и в понятии изменен­ного состояния сознания. И отразиться так, что выявились все те противоре­чия, которые физиологам удавалось скрывать, пока они оставались внутри собственного предмета, не пытаясь касаться собственно сознания. При пер­вой же попытке расширить то, что работало в рамках физиологического об­раза человека, до объяснения мира, законы физической Механики человека перестали объяснять наблюдаемое. Как и законы Механической физики Нью­тона оказались частным случаем Физики.

Думаю, все попытки физиологически объяснить Измененные состоя­ния сознания обречены на внутреннюю противоречивость. К тому же, со­знание ли, или же его измененные состояния, но если это работа нервной системы, то чистить тут нечего.

Гораздо больше возможностей дает психофизиологический подход к измененным состояниям сознания. Тот же Спивак в своих поздних работах исходит из такого понятия о сознании:

«Основываясь на хорошо разработанном и широко распространенном в со­временной науке понимании сознания как феномена высшего уровня психики, сформировавшегося и функционирующего при постоянном участии естествен­ного языка...» (Спивак, ИСС, с. 13).

Очевидно, этот подход тоже ущербен. Я сужу об этом уже по тем при­знакам, что Спивак постоянно подкрепляет свои слова авторитетом Науки: основываясь на хорошо разработанном и широко распространенном в современ­ной Науке понимании... Что широко распространенное, не поспоришь, но хорошо разработанное?.. Откуда он это взял? Да он и саму книгу начинает


Глава 1. Измененные состояния сознания (ИСС)

благодарностями генералам от Науки, которые одобрили его исследование, приводя список тех, кто за него заступится, аж на полстраницы. Это все очевидно плохой знак. Есть и не такие очевидные. Вот, например, само опре­деление сознания.

Сначала он определяет его как высший уровень психики.Но психика, как считается, это работа нервной системы. Это то же самое выделение со­знания из самостоятельного явления в кусочек работы этой нервной систе­мы. В сущности, при таком понимании речь идет не о сознании, а о способ­ности осознавать. Такое понимание сквозит в дальнейших рассуждениях Спивака, где язык становится чем-то весьма уверенно противопоставлен­ным сознанию, но при этом с реверансами собратьям по цеху:

«Следует подчеркнуть, что мы учитываем и безусловно разделяем положе­ние о сложности взаимодействия языка и сознания, включающего в себя не только их неразрывную связь, но и глубокое качественное различие» (Там же).

И вдруг начинаются метания, безусловно, вызванные тем, что физио­логическое определение сознания приходит в противоречие с собственны­ми наблюдениями ученого:

«Вместе с тем, в условном порядке и исключительно на настоящем, началь­ном этапе разработки теории ИСС, мы считаем методологически допустимым включить в аксиоматику настоящей работы сведение общего понятия созна­ния к частной категории языкового сознания, в свою очередь понимаемого как психическая структура, обеспечивающая полномасштабное, прямое или кос­венное использование языковой способности и ведение речевой деятельности (такая редукция рассматривается как методологически допустимая в совре­менных науках о человеке, ср. Симонов, 1999: 785—786)» (Там же, с. 13—14).

— Товарищ старшина, а крокодилы летают?

— Ты что, Иванов, сбрендил?! Как они могут летать?!

— Да нет, это начальник штаба сказал.

— Ну, Иванов... они так низенько, низенько и недалечко...

Я не знаю, стоит ли разбирать все противоречия, которые выявляет использование психофизиологического понятия о сознании старшинами Психологии, как только оно применяется для исследования измененных состояний сознания.

Сознание то противопоставляется языку, то вдруг оказывается более широким понятием, которое включает в себя язык. Но при этом может быть к нему сведено. Иными словами, все остальное — а ведь это весь высший уровень психики! — настолько несущественно по сравнению с языком, что им безболезненно можно пожертвовать в целях исследования. И это не иска­зит исследование? Судя по всему, не только не исказит, но даже должно быть закреплено как метод исследования сознания, потому что переводится в аксиоматику! Иначе говоря, превращается в аксиому — исходное положе­ние, которое надо принять на веру и не требовать доказательств... Наверное, потому, что этим мы обидим не только автора, но и всех его друзей.


Основное— Море сознания— Прибрежные воды

Дела Богов.Конечно, мое подшучивание над учеными оправдано лишь отчасти. А именно там, где они изображают из себя самоуверенных вещателей истин для профанов, то есть для нас с вами, простофиль. А при этом тут же начинают зажимать хвост между задними лапами и усиленно им вилять, как только оборачиваются к своему сообществу. Как любопытно: вот только что великий спаситель и просвети­тель — и тут же неуверенный в себе недоучка, который сам готов подставить ухо для трепки, если появились старые бойцы.

Наука все-таки не поиск истины...

Но Наука имеет метод, который заключается в том, что там опасно появляться неподготовленным. В жизни съедают тех, кто мягкий и сочный, в Науке — тех, кто не защищен. Хотя бы множеством слоев из имен и диссертаций. Человек без защиты даже формально не может считаться членом научного сообщества. Защита в Науке обязательна. Поэтому ученый не выносит свою работу на публику, пока не будет уверен, что изучил все, что говорили о его предмете другие. Или хотя бы достаточно, чтобы не ошибаться в основных утверждениях.

Благодаря этому, никто лучше ученых не делает описаний явлений. А вот выво­дам Науки надо доверять осторожно, потому что к ним всегда примешивается слиш­ком много скрытых целей, причем как личных, так и всего сообщества. Какой пара­докс: скрытые цели сообщества! Сообщество не в силах хранить тайны. Это всегда секреты полишинеля — театрального шута, который таит свой секрет от всех, кроме толпы зрителей. И тем не менее, это так. Научное сообщество постоянно пытается отвести наши глаза от своих истинных целей. И ведь мы верим ему! Как верили когда-то печатному слову: ну не будут же в книжках врать!

В любом случае, даже если научное понимание измененных состояний сознания ничего не дает для очищения, оно хотя бы позволяет понять, что понималось под этим словом в прошлом веке и живет теперь под звонким научным именем в моем сознании.

Глава 2. Научное понятие измененного состояния сознания (ИСС)

Война Богов.Исследователи довольно однозначно связывают увлечение изме­ненными состояниями сознания с возрождением той потребности, которую пыталась уничтожить в человеке молодая Наука. Потребность эта как-то проявляется в религиоз­ном чувстве и отправлении религиозных обрядов. Сами ученые в рамках, к примеру, Научного атеизма, считали, что это потребность в подчинении какому-то сильному господину — Господу, например, — который дает человеку ощущение защищенно­сти во враждебном и неведомом мире. Иными словами, Религия — это или проявле­ние слабости, или опиум, который позволяет убежать от действительной жизни.

Однако собственные описания ученых заставляют усомниться в том, что явление было понято верно. Вот, например, статья, опубликованная в ос­новном советском издании, долгие десятилетия ведшем войну Науки с Ре­лигией — в журнале «Наука и религия» за 1991 год.

«В наше время религиозное чувство расширяет свое русло. Даже убежден­ным материалистам сегодня ясно, что вера исключительно в науку, в универ­сальность ее объяснений всех явлений жизни уходит. Люди все больше обраща­ются к мировым религиям и их основным ответвлениям. И не только к ним.


Глава 2. Научное понятие измененного состояния сознания (ИСС)

Произошел поистине взрыв всеобщего интереса ко всему, долгое время от­рицавшемуся: язычеству, шаманизму, посвятительным ритуалам, магическим культам, оккультизму, спиритизму, теософии, астрологии, эзотерическим (тай­ным) учениям и новейшим разновидностям веры — НЛО, контактам с другими мирами и прочее, и прочее...

Однако теории теориями, взгляды взглядами, а основное зависит скорее от накопленного человеком за жизнь материала сознания, его внутренних желаний, которые как бы накладываются на то, что им принимается, как аксиома, на веру. Условно, по направленности желаний можно выделить три типа сознания: люди с талантом к устроению материальной, вещной жизни; люди с воображе­нием, своим трудом и творчеством вырабатывающие условия существования любой культуры; и те, кто постоянно восстанавливает опоры жизни— пред­ставления о добре и зле, без чего культура лишается основы своей целостности» (Елизарова Г., с. 77).

Мудреный переход к типам сознания я не понимаю, для меня важно лишь показать, что ученые осознанно или неосознанно связывают происхо­дящий сейчас поиск религиозности с сознанием. При этом, если вы замети­ли, речь идет «о расширении религиозного чувства», о «взрыве интереса» к иным способам верить. Иными словами, если при этом речь идет о созна­нии, то это сознание расширяется через все виды веры, обрядов или трансов, дающих иные или измененные состояния сознания. И если это так, то по­требность в религии лишь прикрывала поиском сильного Господина необхо­димость так или иначе расширять сознание.

Что такое расширение сознания? На этот вопрос не ответить, пока нет определения самого сознания. Но если наркомания и алкоголизм оказыва­ются химическими выражениями этой потребности, то принятое исследова­телями измененных состояний сознания исходное определение сознания вряд ли верно. Соответственно, не может быть верно и исходящее из искаженной основы производное понятие измененного состояния сознания. Впрочем, я нигде не видел, чтобы исследователи ставили определение ИСС в зависи­мость от определения самого сознания.

Приведу основные попытки определить, что такое измененное состоя­ние сознания.

«Общим ориентиром целого ряда работающих в данной парадигме научных школ и направлений принято выдвинутое в середине 60-х годов определение не­мецкого психолога А. Людвига, установившее понимание "...ИСС как психичес­кого состояния, индуцированного применением разнообразных физиологических, психологических или фармакологических процедур либо факторов, которые мо­гут рассматриваться с субъективной точки зрения (или с позиции объективно­го наблюдателя) как обуславливающее значительное отклонение в самосозна­нии личности или в протекании психологических процессов (in subjective experience or psychological functioning) от определенной структуры, характерной для данно­го индивида при нормальном состоянии активного бодрствования"» (Спивак, ИСС, с. 6).


Основное— Море сознания— Прибрежные воды

Если вдуматься, то, по сути, Людвиг здесь все-таки дает определение сознанию. Смешное или жалкое, я не знаю, но точно при этом делает все, чтобы не произнести это слово, будто из него выскочит черт. Если нечто обуславливает отклонение до измененного состояния сознания, то оно дол­жно обуславливать это отклонение от какого-то обычного или исходного состояния сознания, но «ориентиром для целого ряда школ» стало, что со­стояние сознания отклоняются «от определенной структуры, характерной для данного индивида». Кстати, кем и как определенной?

Впрочем, может быть, эта зачумленность сознания была присуща толь­ко Людвигу и школам, развивающим его идеи, а остальные все-таки допус­кают связь ИСС с сознанием?

Наверное, есть и такое, но до России это еще не дошло.

Уже упоминавшийся Д. Спивак начинает свою большую книгу, посвя­щенную измененным состояниям сознания, так:

«Измененные состояния сознания (ИСС) представляют собой приори­тетную область междисциплинарных исследований, получившую особенно дина­мичную разработку в последние десятилетия.

В широкий научный обиход она была введена в международной антологии, выпущенной около четверти века назад в США под редакцией психолога Ч. Тар-та (см. Altered states of consciousness (далее ASC) 1969). С 1973 года в США издавался международный "Журнал измененных состояний сознания", сыграв­ший организующую роль в научном процессе 70-80-х годов. <...>

В 1975 году под титулом "Состояния сознания " была выпущена обобщаю­щая работа Ч. Тарта» (Там же, с. 5).

Чуть позже Спивак приводит основные положения этого обобщающего понимания Тарта.

«В настоящее время наибольшим влиянием пользуется концепция Ч. Тарта, постулирующая наличие выраженных изменений в работе десяти основных мо­дулей: управления движением (9) <...> и восприятия схемы тела (2) <... >; ощу­щений (1) <...> и восприятия (3) <...>; темпорального (6), эмоционального (4) и мнестического (5) модулей; модулей оценки и переработки информации (8) <... >; поведения (10) и структуры личности (7)» (Там же, с. 7).

Вероятно, эти «модули» составляют сознание. Просто Спивак забыл это упомянуть. Или же это забыл упомянуть сам Тарт?

Не знаю, но традиция такова: когда русские ученые пересказывают ра­боты своих американских учителей, они забывают о сознании. А. Велик при­водит чуть более позднее описание ИСС, но обычай не связывать ИСС с сознанием сохраняется:

«Предварительно подчеркнем, что измененные состояния сознания представ­ляют собой не только наши субъективные ощущения, но и сложные (внутриор-ганические) трансформации в функционировании нашего тела. Каковы же спе­цифические черты, свойственные этим состояниям ?


Глава 3. Наши американские учителя. Истоки

В книге американского психолога Эрики Бургиньон "Психологическая ант­ропология" (1979) выделяются следующие особенности ИСС:

Изменения в ощущениях, восприятии, мышлении; потери ощущения времени, контроля; изменение в выражении эмоций и восприятия собственного тела, су­жение и расширение границ собственного "я" растворение собственного "я", сверхвнушаемость и др.» (Велик, ИСС и психотерапия, с. 24).

Складывается ощущение, что никто из исследователей и не ставил себе задачей, изучая ИСС, понять, что же такое сознание. Этот «скелет в шкафу» воспитанные люди в современной Науке предпочитают не поминать, чтобы вместе с ним не вызвать к жизни всю благополучно убиенную век назад Метафизику или Философию сознания.

Чем же тогда они занимаются? Зарабатывают на жизнь? Хорошо прово­дят время? Просто дурачат нас и самих себя?

Не знаю, да и какое мне дело, если в этой части моря Науки рыбы нет. Как чистить то, что не только не ловится, а даже и не водится в этой воде?