Материя
Материя как крайняя оконечность иерархии целого представляет одну из важнейших философских проблем античности. Что же такое материя? Платон описывает ее как "восприемницу", "кормилицу", пестующую и вынашивающую в себе чистый идеальный образец-эйдос («Тимей» 49а-51а; ср. Плотин, «Эннеады» III, 6, 11-13; Плутарх, «Об Изиде и Осирисе» 56, 373). Материя — это то, что все восприемлет и помещает в себе. Материя — это то, что не имеет ничего своего — ни положительных свойств, ни определения, но выступает лишь как чистая отрицательность, как иное, как не то и не это, — ничто. Там, где форма — свет, материя — тьма, пустота, неисследимая бездна и глубина, образ слабый и бессильный, темный и неясный и даже — радикальное зло (Плотин, «Эннеады» II, 4, 5; II, 5, 5; ср. Ориген, «Против Цельса» IV, 63). Материя — ни душа, ни ум, ни жизнь, ни эйдос, ни логос, ирреальное и нетелесное (ибо тело — все же нечто определенное), бесформенное, бескачественное и беслоличественное, не имеющее облика и величины.
К античному (достаточно позднему) "понятию" о материи (насколько ей вообще может соответствовать понятие) всего ближе платоновско-пифагорейская "неопределенная двоица", представляющая инаковость как "большое и малое", "более или менее", "недостаток и избыток". Она — не предел, но само беспредельное (απειρον): в самом деле, признак беспредельного — возможность принимать как большее, так и меньшее (Платон, «Парменид» 157Ь-160Ь; ср. отрывки из несохранившегося сочинения Платона «О благе»; «Филеб» 24а-Ь; Аристотель, «Метафизика» I 6, 987b19; Плотин, «Эннеады» II 4, 15; III 6, 7). Материя также -лишенность, нужда разумения, добродетели, красоты, силы, формы, вида. Непричастная форме, материя влекома туда и сюда и входит в любые формы. В материи нет подлинного различия, которое возможно только в свете и в присутствии чистой формыэйдоса, но чисто отрицательно она отделена от всего, как-то причастного форме и лику, хотя и не остается сама по себе бесформенной, но оформляется в вещах.
Поэтому и всякое определение материи должно быть апофатическим, т.е. отрицательным (и притом оно не может быть строгим): материя — это нечто крайне неопределенное, не то и не это, небытие. Как говорит Порфирий в «Сентенциях», "согласно древним, свойства материи таковы: она бестелесна, ибо отлична от тел, лишена жизни, ибо она — не ум, не душа и не живое само по себе, безвидна, изменчива, беспредельна, бессильна. И потому она не является сущим, но — абсолютно не-сущим (ουκ ον). Она — не то сущее, которое есть [постоянное] движение [и изменение], но не-сущее (μη ον)" (21).
В этом смысле материя представляет чистую инаковость. Несмотря на стоящее несколько особняком мнение античных стоиков, полагавших, что материя — это субстрат телесного, близкий субстанции, Аристотель, по-видимому, выражает общеантичное мнение, когда говорит, что "иное" Анаксагора соответствует "неопределенному, которое мы признаем до того, как оно стало определенным и причастным какой-нибудь форме" («Метафизика» I 8, 989 b 17-19).
В материи является хаос, а потому также и отсутствие какой-либо цели, в ней все может быть иначе в отличие от подлинного бытия. В материи еще никогда ничего нет, до тех пор, пока чистая прекрасная идеальная форма не поставит ее под свое иго, не породит из ничего нечто, выступая как образец такого порождения. И здесь следует различать то, что возникает (оформленная сущность), и то, в чем нечто возникает (материя) (Платон, «Тимей» 50с). И до тех пор, пока материя не оформлена, ее как бы еще нет в проявлении течения вещей (хотя ни материя, ни форма не возникают: первая — потому что её никогда ещё нет. небытия нет, вторая — потому что всегда уже есть, бытие есть). "Еще", как сказано, — важная характеристика материи, тогда как "уже" относится к форме и эйдосу.
Итак, материя никогда не существует в действительности, но всегда только в возможности, еще только как бы собираясь и намереваясь быть, но никогда бытия не достигая. Форма же актуализирует вещь "в" материи и потому предшествует материи, как вечное предшествует временному. Форма пуста — она есть определенность всякой вещи, а материя — как бы "наполнение" вещи, не существующее само по себе, абстракция, бескачественная и призрачная.
Таким образом, материя (в изображении Платона и его последователей) оказывается чем-то неуловимым и нефиксируемым, не удерживаемым познающим разумом, почти не познаваемым, — ведь только сущее познаваемо, не-сущее же не может быть познано, о нем нет знания — лишь более или менее правдоподобное мнение (Платон, «Государство» V, 477а-Ь. Также и Парменид у Платона: „Этого нет никогда и нигде, чтоб не-сущее было; Ты от такого пути испытаний сдержи свою мысль", «Софист» 258с). Материя потому не познается ни чувствами, ни рассудком, ни разумом, но неким, как говорит Платон,'"незаконнорожденным", "пустым" или "поддельным" умозаключением («Тимей» 52Ь; ср. Плотин, «Эннеады» II 4, 10), как бы во сне, вне логоса, определения и понятия, в одном лишь смутном "неустойчивом образе".
Будучи немыслимой, материя не может, тем не менее, быть отмыслена и изъята из цельного мирового целого, т.е., будучи случайной, она также — парадоксальным образом — совершенно необходима. Но это значит, что материя самопротиворечива, не случайно материя описывается во взаимоисключающих терминах как "постоянно иная", "неизменно изменчивая", т.е. неопределяемое ее определение соединяет несоединимое. Так, Плотин прибегает к противоречивому описанию материи как сущностно не-сущее, истинно ложное (!), чья тождественность состоит в том, чтобы быть нетождественным и неопределенным (Плотин, «Эннеады» III 6, 7; II 5, 5). Но внутренне противоречивое не может существовать. Однако материи и нет в строгом смысле слова. Она — не "то, из чего", но "то, во что", некий бессубстратный субстрат, (124)ияоке1цеуоу, сочетающая несочетаемое и странным образом — немыслимо — принимающая противоречивое.
И эта-то самопротиворечивая невозможность рассуждать о материи и вместе с тем необходимость говорить о ней, поскольку иначе нельзя понять составность и текучесть телесных вещей, побуждает Аристотеля говорить о материи не как абсолютном небытии, но как о еще-не-бытии, возможности бытия. В аристотелевской триаде первых принципов форма (μορφη, λογος или ειδος) выступает как бытие; лишенность (στερησις) — как небытие; материя же (υλη) — как бытие-в-возможности (Аристотель, «Метафизика» XII 2 1069Ь32-34; VIII 2, 1042b9-10). С этой точки зрения материя также не существует: её ещё нет, однако как возможность она выступает все же как нечто положительное. Аристотель различает также первую и вторую материю: наряду с первой материей («Метафизика» V 4, 1014b26 слл.; VIII 4, 1044а19-20; «Физика» II 1, 193а29), выполняющей роль универсального субстратного элемента, он признает также и вторую материю, конкретный субстрат каждой вещи, близкую, пожалуй, веществу, или определенному материалу, из которого состоит та или иная вещь. Первая материя неизменна в своей изменчивости и сохраняется, вторая же — не обязательно.
И все же, несмотря на различия, платоническая и аристотелевская трактовки материи имеют то важное сходство, что говорят о ней как о неясном и не определившемся до акта приложения, воплощения и проявления формы, неуловимом и текучем, не сущем, но и не исчезающем совсем по возникновении некоего материального оформленного предмета, поскольку без "отсутствующего присутствия" материи ничто в мире становящегося не оказывается возможным.
Литература:
Никулин Д.В. Материя./История философии. Запад-Россия-Восток. Книга первая. Философия древности и средневековья.- М.:Греко-латинский кабинет, 1995 - с.236-238