Глава 12

 

Воздух был бодрящим и холодным, лужи во дворе перед конюшней покрылись тонким блестящим льдом.

Солнце скоро прогонит легкий мороз, но тепло уже покрыло румянцем, неприличествующим леди, лицо Челси, которая энергично терла Туна после его утренней пробежки.

— Сегодня на тебя будут смотреть, мой красавец, — прошептала она своему любимцу, начищая щеткой до блеска мягкую шкуру. — Поэтому мы вплетем красивые ленты в твою гриву. И, увидишь, все денди захотят, чтобы ты был их.

Тун заржал, словно поняв, и вскинул голову, показывая свой замечательный профиль.

— Если ты выиграешь у лошадей красивого герцога, ты принесешь немного золота для кредиторов папы… — «Но сможет ли он», — подумала она, и ее бровь вздернулась, образовав складку на лбу: восемьдесят тысяч долга были постоянно у нее в голове.

Как можно обратиться к герцогу по поводу такой огромной суммы? Каков был обычный тариф за неделю.., ну, интимности, и посылался ли чек или договаривались заранее? Насколько возмутительной будет выглядеть ее просьба? Будут ли восемьдесят тысяч маленькой суммой для самого богатого пэра Англии?

Она, конечно, надеялась, но все же сомневалась, что кто-либо, независимо от богатства, сочтет сумму в восемьдесят тысяч фунтов пустяком. Небольшие монархии, наверное, содержали двор на меньшую сумму.

Занятая этими мыслями, она не заметила, как во двор конюшни вошел епископ Хэтфилдский, пока Тун не повернул голову.

Этот человек имел привычку подкрадываться.

— Я думал, что найду вас.., с вашими лошадьми, — сказал виконт, его колебания лишь подчеркивали тот факт, что они были одни.

Встав раньше своей семьи, она вывела Туна прежде, чем остальные лошади отправились на свои утренние разминки, и она была, действительно, одна, хотя отец, братья и конюхи должны были скоро вернуться. И хотя она в общем-то не боялась Джорджа Прайна, его общество все же вызывало в ней чувство неловкости.

Его глаза были холодными, расчетливо злыми и внимательными, без признака теплоты, словно у кошки, преследующей мышь. Зачем такому человеку, как епископ Хэтфилдский.., жена? Почему он хотел предложить такую сумму в брачном контракте, если в его отчужденных серых глазах не светилось и намека на расположение или дружбу? И что он делал здесь, сейчас, так рано.., после того, как отец официально отклонил его предложение?

— Вы рано встали, — сказала она, заметив его взлохмаченный вид. — Или не ложились совсем?

— Я думал сделать маленький крюк по дороге домой, возвращаясь от Сейнт Джона из Сикс-Майл-Ботом, и пожелать вам доброго утра.

— Доброе утро тогда. — Она стояла настороженная, держа Туна за повод. Его уши были прижаты, словно при приближении Хэтфилда он почувствовал опасность. Был ли он вообще другом Синджина?

— Синджин шлет вам привет, — сказал он, словно читая ее мысли. Его голос был мягким. Он стоял не более чем в нескольких ярдах, смотря на нее. Совершенно случайно он видел их за оградой для переодевания вчера после скачек и наблюдал, как они обнимались, шептали что-то друг другу, их нежный поцелуй.

Если бы Синджин знал, он бы понял появление виконта у себя на вечеринке прошлым вечером.

— Синджин? — Челси уклончиво поинтересовалась, пытаясь понять, как много он знал.

— Я видел вас вместе на скачках. — Его медленная кривая хищническая улыбка наполнила ее ужасом.

— Вы, должно быть, ошиблись. — Ей удалось контролировать свой голос, хотя нервы ощетинились, словно шерсть на шее и спине у ее любимой охотничьей собаки.

— На вас был плащ цвета бургундского, я полагаю, а на Сейнт Джоне его обычный варварский наряд.

— Должно быть, это был кто-нибудь еще, епископ, — ответила Челси холодным ровным тоном. Не оставалось другого выхода, как нагло все отрицать; признаться в их интимности, поцелуе, ухаживаниях Синджина… У нее учащенно забилось сердце оттого, что их разговор мог кто-то услышать. Этот человек со стальными глазами знает о пари? Слышал ли он, как они обсуждали выплату долга? Или, может быть, Синджину нельзя доверять, и он в конце концов насплетничал о… Нет, вдруг решила она. По крайней мере, не Ратлэджу.

— А-а… — Мягкий звук означал размышление, несогласие. Задумчиво уставившись на нее, он ответил с ехидно поднятой бровью и очевидной лживой сердечностью:

— Мои извинения, леди Челси, за мою ошибку. — Его голос упал до совершенного шепота:

— Значит, герцог Сетский не является вашим другом?

— Я только слышала о нем.

— Так же, как весь свет. — Должно быть, ее раздражение стало заметным, потому что его голос приобрел располагающую мягкость.

— Да, конечно, — уклончиво пробормотала она. — Если вы хотите видеть моего отца или братьев, — продолжала она, решив закончить дальнейшие разговоры о герцоге Сетском с человеком, которого презирала, — они скоро вернутся с утренних бегов. Миссис Макаулай будет счастлива приготовить для вас кофе или чай, но боюсь, что Тун не может дольше стоять спокойно. Простите меня. — Требуемые обязанности хозяйки были выполнены, и она дернула за повод Туна и направилась в сторону выгула перед конюшней.

— Вы очень красивы, мисс Фергасон.

Небольшая угроза прозвучала в его голосе в солнечном утреннем воздухе, плохо согласуясь с мирным деревенским пейзажем, но явная и ощутимая из-за своего несоответствия. Она обернулась к нему, стараясь скрыть свою тревогу, и обнаружила, как нелогично думает о том, как возбуждающе действовали те же самые слова, сказанные Синджином. Какая порочность скрывалась за ледяными серыми глазами Ратлэджа, заставляющая ее вздрогнуть при этих простых словах?

Стоя прямо, чувствуя себя спокойно рядом с огромным Туном, она сказала с минимальной вежливостью:

— Спасибо.

— Ваш отец сказал, что вы не хотите выходить замуж в ближайшее время?

— Мой отец решил подождать до следующего сезона, прежде чем начать вывозить меня.

— Жаль. Сейнт Джон это знает? — Он спросил тихо, почти шепотом.

Ей вдруг захотелось бежать от этого человека, чувствуя себя преследуемой, загнанной в угол. Его острые черты были зловещими, кожа еще белее при солнечном свете, а массивное тело угрожающим.

— Вы ведете себя дерзко, сэр, — раздраженно сказала она, отказываясь показывать страх перед английским позером-епископом, получившим свои доходные синекуры из-за того, что его семья обладала политической властью.

— А у вас дьявольски замечательный характер, моя прекрасная. Горячий, побуждающий… — Он приблизился на шаг. — Очаровательный… — когда он протянул руку, чтобы дотронуться до нее, она попятилась, быстро оглянулась и, не увидев никого, крепко схватила за повод Туна и вскочила на него.

Огромный чалый сделал быстрый поворот от неожиданности, но Челси уселась на его спине и забрала повод. Затем, в ответ на ее пришпоривание, он развернулся, разбрасывая гравий, и ускакал прочь, оставив епископа Хэтфилдского в одиночестве.

«Мне не следовало убегать, — думала она, пустив лошадь кентером по склонам, — нужно было стоять на своем. Но он почти дотронулся до меня своими ледяными руками».

— Ну, — сказала она вслух Туну, — ты тоже это почувствовал, не правда ли, мое дорогое животное?

Этот человек холодный, как труп.

И когда Тун вскинул голову в ответ, она засмеялась, чувствуя облегчение оттого, что она далеко, радуясь красивому весеннем утру, своему избавлению и ощущению своего любимого коня под собой. Она ехала без седла, без удил. Тун был так натренирован, что легкого сжатия шеи было достаточно, чтобы направлять его. И от истинного наслаждения ездой верхом в прохладное весеннее утро, когда ветер развевает волосы, от благоухающего запаха молодой травы, разлитого в воздухе, бодрящей скорости, такой же приятной, как безоблачное голубое небо, состояние испуга от присутствия епископа Хэтфилдского постепенно ушло.

Они уедут на скачки в Йорк после Ньюмаркета.

Челси улыбнулась, она была довольна своей жизнью и чувствовала себя легко. Ее радостные чувства слились с воспоминаниями о других счастливых чувствах, открытых лишь недавно; эти воспоминания были связаны с красивым мужчиной, с ангельским прикосновением, дразнящими глазами и молодым божественным телом… И она громко засмеялась от восторга.

Это было время социальных изменений, философии Руссо, Лона и Бурке влияли на воображение и культуру (чем отчасти объяснялась бесстыдная широта взглядов Челси), время, когда тори пришлось защищать старую линию политического консерватизма, десятилетие, когда революционные доктрины демократии вырывали колониальную империю из британских лап. Романтизм находился в стадии куколки в литературе, поэзии, садоводстве и искусстве; стадии, на которой культ индивидуальности и концепция личной свободы затрагивали каждую часть общества.

Отец Челси получил образование во Франции, как и многие шотландские дворяне этого столетия. Поэтому, когда его жена умерла при рождении Колина, он повез свою семью за границу, чтобы избежать мучительных воспоминаний. Они прожили во Франции четыре года, прежде чем он нашел мужество вернуться в дом, который делил со своей любимой женой. Учителя тоже вернулись с ними: несколько французов, несколько шотландцев, а также итальянский доктор из Болоньи. Челси хорошо знала новую литературу, одновременно получая классическое образование, так же как и братья.

Она была продуктом своего времени, но аномалией, усиленно сознавая новые виды свободы.

И все же она была женщиной, воспитанной в мужском мире, а независимый дух был позволен только мужчинам, отдающим время мужским занятиям.

Поэтому для нее было естественно пренебрегать запретами, которым подчинялись женщины, менее сильные духом.

— Он очень красивый, Тун, мой дорогой, как могучий древний полководец, — мягко прошептала она, словно исповедуясь коню в своих чувствах. — С голубыми, как небо глазами… — Она наклонилась вперед, обвив руками огромную сильную шею Туна, словно дитя. — И он заставляет меня смеяться.

Проехав несколько миль, она остановила Туна на гребне холма, чтобы дать ему отдохнуть, и откинулась назад на его широкий круп; она смотрела на деревенский ландшафт.

«Словно пастушеский пейзаж Клода или Лорена, может быть, чуть больше возвышенностей», — мысленно оценила она очень насыщенный зеленый цвет, какой бывает только в ландшафтах Англии весной, все купается в великолепном солнечном сиянии. Она позволила миру и спокойствию успокоить ее чувства и наслаждалась ощущением безопасности и глубокого удовлетворения.

Скоро она уедет из Ньюмаркета, прочь от нежелательной фамильярности виконта Ратлэджского.

Тун обещал несколько прибыльных побед сегодня днем; герцог Сетский, без сомнения, одолжит ей денег, хотя пятьдесят тысяч едва ли можно было ожидать.

И все вместе рисовало будущее в розовом свете.

Рожденная и воспитанная в поместье, где занимались разведением лошадей, она мерила жизнь более земными мерками, чем большинство очаровательных юных мисс. Она всегда считала это физическим актом, хотя Синджин Сейнт Джон очень убедительно изменил эти ее приземленные представления. Она поняла вдруг, почему столетиями поэзия восторгалась этим актом и восхищалась изяществом происходящего. Действительно, можно было много сказать об этих изяществах, и паршивец Синджин Сейнт Джон, кажется, был сведущ в них более, чем любой поэт.

И маленький вздох о приятных воспоминаниях слетел с ее губ, когда вдалеке показался наездник — маленькая движущаяся фигура внизу холма. Но когда фигура приблизилась, Челси узнала коня, у нее был хорошо натренированный глаз на лошадей, и, когда огромный гнедой и наездник начали подниматься в гору, она заметила блеск бисера на кожаном костюме наездника.

Она решила подождать, потому что ей нужно было кое-что у него спросить.

Не зная о ее мыслях, Синджин пришпорил коня, впервые заметив сияющее золото ее волос на вершине холма. И он добивался большей скорости от своего жеребца, боясь, что она ускачет.

Но она не ускакала.

И когда она не сделала этого, он почувствовал… она решила, где и когда. Будучи закоренелым реалистом, он подумал, какова же будет ее цена, потому что еще с ранней юности усвоил, что все женщины имеют свою цену. По сути, она уже назначила свою до скачек, вспомнил он и улыбнулся, как бы обдумывая необычную сумму ее оценки. Хотя он полагал, что цена за девственность дочери графа будет выше.

Когда он подъехал к ней и придержал Мамелуке, она сразу же сказала, опуская все светские любезности:

— Далее неделя вас устроит?

Он бы отказался от оставшихся дней скачек, если бы она сказала «завтра», и такое невиданное нетерпение удивило его. Но он не показал своих чувств и сказал:

— Далее неделя.

— Ваше жилище в Сикс-Майл-Ботом подойдет?

Она, конечно, говорила простым языком, но он предпочитал находиться подальше от семьи. Ее три брата и отец вполне были способны на возмездие.

«Более осмотрительно выбранное место действия будет менее сдерживающим», — решил он.

— У меня есть маленький охотничий домик в Оакхэме, который, возможно, будет менее.., подозрительным.

— Моя семья уедет в Йорк на скачки, поэтому Сикс-Майл-Ботом тоже подойдет. Я предпочла бы не путешествовать и рискую, что меня могут увидеть.

— Что вы им скажете? — спросил он, неуверенный, что официальная вежливость позволяла ему интересоваться этим.

— Что я поеду навещать двоюродную сестру в Апингем.

— — Почему бы тогда не поехать в мой охотничий домик? Мы можем ехать ночью, чтобы не быть замеченными.

Челси прикусила нижнюю губу, и он решил, что она обдумывает его предложение. Вместо этого она обдумывала, как начать обсуждение денежного вопроса. Пятидесяти тысяч, если быть точной. Смиренно точной. Но когда она вспомнила о десятке или примерно таком количестве женщин в Сикс-Майл-Ботоме, привезенных из Лондона, она решила, что герцог знаком с ценами на удовольствие. Тем не менее она, немного заикаясь, проговорила:

— Если вы предпочитаете ваш.., охотничий домик.., я подчиняюсь, но я.., думала, что… — Она глубоко вздохнула, посмотрела на панораму Кембриджшира перед собой, прежде чем обратить взгляд на Синджина, и быстро, пока не потеряла смелости, выпалила:

— Возможно ли считать это деловым соглашением?

— Сколько? — сказал он с легкой предвидящей это улыбкой, знакомый с «деловыми соглашениями» и позабавленный ее неожиданным волнением. Какой очаровательной она выглядела, покрасневшая и возбужденная, сидящая без седла в поношенной рубашке и мальчишеской куртке, с выглядывающими из-под юбки обутыми в ботинки ногами; а до ее розового колена можно было достать рукой.

Она выдохнула и на секунду задержала дыхание, пока он любовался полнотой ее груди, стесненной зеленоватой бархатной мальчишеской курткой. Затем, сделав глубокий выдох, она призналась:

— Я не могу сказать этого.

— Пятьдесят тысяч? — любезно предложил он.

Она резко посмотрела вверх.

— Откуда вы знаете?

— Пари, дорогая. Очевидно, вы нуждаетесь в пятидесяти тысячах.

— Я — нет, — быстро вставила она, — но мой отец нуждается, и видите ли… — И затем все закружилось в ее голове: восемьдесят тысяч, которые он должен; надежды на продажу Туна, если он выиграет завтра; скидка на эту надежду; затем оставшаяся часть, которую она надеялась получить за…

— Деловое соглашение, — мягко предложил Синджин, когда она не знала, что ответить.

— Я была бы так признательна, — трогательно добавила она, и на долю секунды Синджин подумал о том, чтобы дать ей деньги, как сделал бы джентльмен, не требуя ее общества на неделю.

Доли секунды прошли, и вмешались более эгоистичные мотивы: рядом с ним находилась чарующая Молодая женщина, с розовыми щеками, золотыми, развевающимися на ветру волосами, неземной красоты, теплая одухотворенная натура, которая обольщала смелее, чем самые знаменитые красавицы света.

Она будет его. На неджентльменских условиях. За любую цену.

— Хотите наличными.., сейчас?

— О, нет, я вам верю.

Ее слова были такими наивными, что он испытал муки совести, правда, быстро прошедшие.

— В таком случае считайте, что в конце следующей недели пятьдесят тысяч ваши.

— Большое спасибо, ваша светлость, — тихо сказала она. Ее улыбка была ангельской и одновременно ослепительной, свойственная ее странной способности демонстрировать как невинность, так и обезоруживающую богатую сексуальность.

И в этот момент только героическая джентльменская выдержка — что доказывало, по крайней мере, наличие совести, хоть и редко проявляющейся — удержала его в седле. Конечно, ему было бы чрезвычайно неловко стоять в этот момент: замшевые бриджи скорее служили второй кожей, чем одеянием.

— Это доставит мне удовольствие, — мягко сказал он с некоторой долей чистосердечия и улыбнулся в ответ.

Должна ли она сказать, что польщена? Челси думала, стараясь сдерживать смешок, грозивший вырваться от видимого возбуждения герцога, также отлично сознавая его неописуемо красивую улыбку, осветившую его глаза, легшую складками на его изящной верхней части щеки, поднявшую уголки его губ. Соблазнительно.

— Вы горячий молодой человек, — сказала она с усмешкой, проследив взглядом вниз. — Вы думаете, что сможете подождать до следующей недели?

— Дьявол, нет, — лениво протянул он, тоже с улыбкой. — Мне нужно ждать?

Она, откинувшись назад, опершись на локоть, выглядела очень маленькой на статном Туне.

— Очень заманчиво, — дразнила она, перейдя на мягкое шотландское произношение, скользя взглядом лиловых глаз с темными ресницами по сильному телу Синджина.

— Как уместно… — прошептал он. — Потому что для меня уже более, чем заманчиво. Хочется сказать «нетерпение». «Жажда» приходит на ум.., чуть-чуть и нападение. — И он двинул Мамелуке так, что мог достать ласкающей рукой ее мягкое розовое колено.

Прикосновение его руки, теплой и нежной, вызвало мелкую дрожь по всему ее телу.

— Он видел нас, — сказала она, вдруг вспомнив о мужском прикосновении, от которого недавно спаслась бегством. — Хэтфилд, — добавила она; ее голос был хриплым из-за ответных ощущений, вызванных от скользящей по ее бедру ладони Синджина.

Единственное слово остановило движение Синджи на, и, смотря на нее сверху из-под темных ресниц, он спросил очень мягко:

— Где?

Присутствие Ратлэджа прошлой ночью было объяснено.

— На скачках; За навесом для переодевания. Я все отрицала.

— Он приходил к тебе?

— Сегодня утром, недавно.

— Он обидел тебя? — спросил Синджин, его рука еще согревала ее кожу, но слова, сказанные шепотом, прозвучали резко.

— Я ускакала.., сюда. Он мог? — Она осознала, что инстинкты ее имели под особой основу.

— Тун останется?

Она кивнула головой, он перебросил ногу через круп Мамелуке, соскользнул на землю и, потянувшись наверх, снял ее с Туна. Он не спрашивал разрешения, и она не чувствовала стеснения. Его обеспокоенность была очевидна; действительно, он окинул горизонт минутным внимательным взглядом прежде, чем взять ее руку и повести к маленькому плоскому, как стол, камню. На мягком песчанике были вырезаны инициалы предшествующими поколениями, и он скользнул по ним быстрым рассеянным взглядом, прежде чем приподнять и усадить ее на камень.

— Он такой плохой? — спросила она, когда он задумчиво погладил ее руки.

Зная Джорджа, Синджин понимал больше, чем хотел сказать об извращениях епископа Хэтфилдского.

— Он никогда не был нормальный ребенком, — наконец проговорил он. — Я думаю, няня била его или его старший брат… Я не уверен.

— Отец не знал?

— Нет… Я не думаю, что он знал. — Он поднял глаза и смотрел на нее какое-то время. — Ему нравится делать больно.

— Кому?

— Животным, людям, которые слабее.

— Он не может быть епископом.

— Он и не является им, только по назначению. Он лишь собирает пожертвования. Джорджа не интересует духовенство.

— Мы уедем из Ньюмаркета к концу недели.

— Я буду следить за тобой, где смогу.., на скачках, но ты должна рассказать отцу и братьям о том, что он заходил, когда ты была одна. Я предупрежу Данкэна и расскажу ему пару историй.

— Расскажи мне.

Он покачал головой:

— Не для женских ушей.

— Я выгляжу как женщина? — быстро ответила Челси, задетая тем, что с ней обращаются, как с маленьким ребенком.

Синджин долго смотрел на нее, одетую в старую рыжевато-коричневую юбку, короткую мальчишескую куртку.

— О, да, — сказал он низко и хрипло. — Совершенно точно. Абсолютно. На расстоянии мили.

Его голос коснулся ее, словно летнее солнце, нагрел ее кожу, разгорячил кровь. Его пальцы перестали гладить ее руки и сжали их, словно защищая.

— Все шотландские девчонки такие, как ты? — прошептал он, вопрошая, потому что хотел ее, как мальчишка.

— Все англичане такие; как ты? — прошептала она в ответ, поднимая лицо для поцелуя, чувствуя себя так же как и он.., покоренной и не поддающейся контролю.

Его губы улыбались, когда он поцеловал ее и прошептал, касаясь ее мягких губ:

— Все мамы надеются, что нет…

Но все женщины хотели бы, Челси не сомневалась, мамы или нет. И она отдалась поцелую, желая взять то, что он предлагал.

Он сделал быстрое движение, чтобы она не упала, мягко взял ее за плечи и, подняв лицо, прошептал:

— Ты ездишь верхом так же.., отчаянно.

— И быстро, — мягко ответила она, потянувшись к пуговицам его бридж.

— И дико… — Он расстегнул три пуговицы на ее куртке.

— И дико. — Она хотела ощущать его внутри себя, сейчас, в эту секунду; она хотела почувствовать блаженство, жар, ураганный поток ощущений.

Он поднял ее и опустил вниз, потому что, несмотря на свое нетерпение, он предпочел менее заметное их положение, чем на верху плоского камня на гребне холма, видимого на мили вокруг. Возможно, он защищал себя — врожденный инстинкт самого отъявленного холостяка во всем королевстве.

Трава была мягкой; огромный песчаный монолит служил прикрытием от любопытных глаз, но Синджин быстро изучил окружающий ландшафт, словно волк, нюхающий ветер, и лишь потом обратил свое внимание на Челси.

— Вокруг никого нет, — прошептала она. В расстегнутой куртке, в юбке, расклешивавшейся вокруг нее, она была сочной цветущей молодой барышней, свежей, как весенняя зеленая трава, хотящей его.

Он узнал этот взгляд женских глаз, этот жар, когда забывают о мужьях и слишком внимательных слугах, когда садовый домик во время сбора к завтраку кажется достаточно безопасным, в котором он должен был придерживать одной ногой дверь, что он и делал в высшей степени умело. Поэтому он с улыбкой выразил свое согласие, вместо того чтобы отметить, что кто-нибудь может очень быстро прискакать из-за горизонта. И, потянувшись, он отбросил в сторону с ее груди куртку.

— Тебе не холодно? — Намек на улыбку играл на его губах.

— Напротив, — шептала Челси. Она была такой теплой, что прохладный ветерок действовал успокаивающе на ее обнаженное тело. Желание горело в ней. Ему нужно было только приблизиться к ней — и она его хотела; ему нужно было только улыбнуться медленной ленивой улыбкой — и она таяла.

— Ты спешишь? — Он спрашивал, сколько у нее времени, но его медленные беспорядочные движения вокруг ее розовых сосков отвлекали ее, возбуждали, придавая некоторую расплывчатость его вопросу.

— Да, — прошептала она, — и.., нет. — Мгновенная томная улыбка искривила ее губы, тронула глаза, придала чарующую чувственность утонченно красивому лицу. — И я думаю, ты можешь принять оба ответа.

— С удовольствием, — мягко ответил он, — и начиная с «да», — добавил он, полуприкрыв глаза темными ресницами, расстегивая оставшиеся нерасстегнутыми пуговицы на замшевых бриджах. — Я к вашим услугам…

Он поднял глаза и улыбнулся тепло, открыто, соблазнительно.

Она почувствовала внизу живота волну жадной страсти, разлившуюся по телу при взгляде на его огромное возбуждение, не стесняемое теперь ничем; она почувствовала себя открытой для него, когда он снял мягкую кожу бриджей с бедер. У него была бронзовая кожа, его возбуждение билось о ее живот, и без подготовки, повинуясь ее желанию быстроты, он откинул юбку, раздвинул ее ноги в ботинках и вошел в нее, почти полностью одетую.

«Я видела его во сне прошлой ночью», — подумала она, когда его твердая и длинная плоть мучительно медленно заполнила ее. Воспоминание было вызвано его изысканными одурманивающими движениями, она задрожала от своей физической потребности в нем.

Синджин не верил в сверхъестественное и возвышенное, но степень явного экстаза, атакующего его чувства, обжигала мозг, и трепетная дрожь откровения прошла у него по спине. Как она делала это с ним?

Как эта золотоволосая девчонка с такой силой воспламеняла его чувственность? Была ли она нимфой из Лоулэндов или колдуньей, обладающей волшебством делать его чувства столь глубокими? Но затем она подняла бедра навстречу ему, ее руки скользнули вниз по его спине, и все перестало иметь значение, только горячее и скользкое ощущение вокруг него.

Он хотел ее волшебства, чем бы оно ни было вызвано.

Он хотел ее. Он хотел этого необъяснимого поднимающего необычайного экстаза.

Он вошел глубоко в нее, словно его волнение можно было успокоить физически, словно мощный ритм вхождений и освобождения мог разъяснить таинственную загадку, словно его сила могла преодолеть ее колдовскую притягательную силу.

Она радостно приветствовала его, утонченно мягкая, молодая и горячая; ее голова откинулась назад в восторге; она выдыхала слабые страстные стоны, словно озвучивая каждое мощное волнообразное вторжение в свое тело в момент самого глубокого проникновения.

Каждый короткий стонущий звук заставлял поднимать головы лошадей от травы, которую они охотно ощипывали. Тун беспокоился от звука знакомого голоса, который был возбужденным и необычным для его остроконечных ушей.

Синджин быстрым взглядом заметил стесненное состояние лошадей, но одновременно почувствовал пробные вздрагивания освобождения у Челси. Она стиснула его лицо, и он начал вливаться в нее, она толкнула его вниз, чтобы почувствовать его губы и ощутить его всем телом с головы до кончиков пальцев. В конце она вскрикнула прямо в мягкую подушку его губ, ее кульминация была сильной, оглушительной.

Он слишком часто испытывал оргазм, чтобы освободить неукрощенную свирепость своего облегчения.

Она представляла опасность для его душевного спокойствия.

Она вся была совершенной, неподдельно сексуальной, как языческий весенний обряд.

И в этот момент спокойствие не имело шансов на выигрыш.

«Я должна была бы встать в ту же минуту, — виновато подумала Челси, — я должна была столкнуть неотразимого герцога Сетского со своего горячего тела, расправить одежду и ускакать от этого человека, который показывал свои хорошо известные умения слишком ретиво, божественно и совершенно просто».

Ее поведение шокировало даже ее собственное непоколебимо сильное чувство свободы. Что он подумает о ней? Достаточно было забраться к нему в постель и соблазнить его; по крайней мере, у нее был совершенно основательный предлог для этого. Но валиться в его объятия, не более чем от ленивого взгляда этих бесстыдных голубых глаз.., ну даже ее свободный нрав ставил под сомнение необъяснимую поспешность, с которой она упала на землю под него, как назойливая уличная девка. Глаза ее были крепко закрыты, пока она придумывала какое-нибудь подходящее высказывание, чтобы приветствовать мужчину, известного под именем Святой за его сексуальный опыт, мужчину, находящегося на ней сверху в данную минуту.

От беспокойства ей ничего не приходило в голову, но, в конце концов, ей пришлось открыть глаза, потому что лежать под ним и притворяться, что его вовсе нет, было еще более неловким. И она застенчиво все-таки открыла глаза.

— Я думал, что ты умерла, — сказал он с очаровательным изяществом и мальчишеской улыбкой, которая показалась ей такой обворожительной. Было очевидно, что он ждет" чтобы она освободилась от неловкости.

— Ты, наверное, привык к этому, — услышала свой голос Челси.

Он подавил позыв к смеху и вместо этого сказал, что было удивительно честно для человека, гордившегося умением учтиво отрицать:

— В действительности я к этому совершенно не привык. — Его темные брови сошлись вместе от неопределенности: его чувства были недалеки от состояния Челси. — Ты очень необычная, — сказал он и скатился с нее на спину, закинул руки за голову и стал смотреть в яркое утреннее небо с тем же угрюмым видом, даже не потрудившись прикрыть себя.

Сначала они молчали, она старалась не смотреть на него, но пауза затянулась, а он все не заговаривал, Челси украдкой взглянула на него из-под опущенных ресниц. У него были огромные мышцы — поразительный факт, который она не сумела полностью оценить ночью в Сикс-Майл-Ботоме — и темно-золотистая смуглая кожа, так что его индейская национальная куртка с бахромой казалась очень ему подходящей.

И, заметила она с легким волнением от восхищения, он все еще был наполовину возбужден; она могла видеть отчетливо медленно пульсирующую кровь в расширившихся венах его пениса.

— Ты сердишься? — Ее голос был нерешительным из-за грозного выражения его лица. Но ей также была интересна смена его настроения.

Синджин, не шевелясь, за исключением этого маленького движения, повернул голову, чтобы посмотреть на нее, обвел взглядом ее тело, словно вдруг заметил ее. Наконец, он спокойно сказал:

— Я не уверен.

— Я что-нибудь сделала? — Сев, она прикрыла ноги и неопределенно улыбнулась. — Или не сделала чего-нибудь?

— Он ответил спустя некоторое время, остановив взгляд на ее груди, которая обнажилась из-за расстегнутой куртки.

— Я бы сказал, что ты сделала что-то. — Он говорил очень медленно, словно еще обдумывая значение слов, когда произносил их.

— Мне уйти?

— Нет. — Он ответил так резко, что его голос, казалось, пригвоздил ее к земле.

Тогда она улыбнулась, по крайней мере появилась уверенность, что ее общество не неприятно.

— Что я сделала? Это можно простить, я надеюсь? — Она бессознательно облизала свою полную нижнюю губу, неопределенное движение, маленькое извинение на языке тела.

— О дьявол! — воскликнул Синджин с ослепительной улыбкой. Повернувшись к ней вполоборота, он схватил ее за талию и придвинул к себе. — Это не твоя вина. Это моя проблема, не твоя, и это больше не моя проблема тоже. Это потрясающее весеннее утро, ты самое красивое создание на земле, созданное Богом, и я буду думать о практической стороне жизни, когда мне исполнится девяносто два.

— Если проживешь так долго, позорный повеса, — прошептала Челси в его веселое лицо.

— По крайней мере, я умру с улыбкой.

И он умер, и она, множество раз в то утро «маленькой смертью», как поэтично говорят французы. И ни один не позволил думать о себе, было только сознание божественных ощущений. «Потом будет время взвесить опасную привлекательность мисс Фергасон», — решил Синджин; а Челси успокоила свою совесть, наложив произвольный запрет на единственное наслаждение, которое доставлял ей Синджин Сейнт Джон.

Она будет радоваться каждой секунде, каждому изящному нюансу его очарования, каждому поразительному новому открытию чувственности, каждой улыбке и неистовому бесстыдству до конца следующей недели.

А потом она постарается забыть его, как, без сомнения, и он забудет ее.

Когда они расставались в то утро на полпути между их домами, Челси предупредила Синджина:

— Теперь ты не подходи ко мне на скачках.

Я, действительно, говорю серьезно. Отец будет хмуриться или еще похуже. И насчет Данкэна неизвестно. — Она улыбнулась от его шутливой гримасы повинующегося ребенка и мягко добавила:

— Просто не надо.

Синджин изящно держался в седле, восседая на Мамелуке с ленивой непринужденностью. Он был в одной рубашке, прикрепив куртку сзади к седлу, непричесанные волосы падали на плечи, вдруг появившаяся улыбка напоминала вежливую капитуляцию.

— Я не буду с тобой разговаривать, я не скажу тебе ни слова, я даже думать не буду о том, чтобы тебя увидеть. Я останусь за занавесом своей смотровой площадки, далеко.

— Ты всегда такой сговорчивый? — дразняще сказала она.

— Всегда. — Он улыбнулся.

— Чем и объясняется, без сомнения, твоя репутация. — Оттенок несвойственной ей ревности послышался в ее голосе, неожиданной ревности, учитывая их недолгое знакомство, и нежелательной, но очевидной в ее мыслях, потому что она знала, каким сговорчивым он мог быть.

Он повел плечами, чтобы не раздувать огня, говоря на эту легковоспламеняющуюся тему. — Желаю тебе удачи с Туном, — сказал он приятным голосом после возникшего молчания.

— Ты будешь верхом?

Челси фыркнула, это произвело обезоруживающий эффект из-за отсутствия всякого притворства. Пестрая смесь в одежде шла ей, она будила воображение и одновременно придавала свежесть и естественность.

— Навряд ли, если только мне удастся связать по рукам и ногам большинство членов моей семьи. Чифи сегодня будет на Туне.

— Он лучший. Возможно, тебе не нужно мое пожелание в удаче.

— Я приму его все равно. — Ее голос вдруг стал очень спокойным от воспоминания о том, как важна была каждая победа. — Ты привык побеждать. Для нас это не так привычно.

— Попривыкнете. — Он сказал это легко, но в глазах, скрытых под тенью ресниц, была целеустремленность.