ОТ ДЕВЯТИ ЧАСОВ ДО ПОЛУДНЯ. Когда случается говорить о столь великом историческом событии, которое мы взялись описывать, автор не должен опускать ни малейшей подробности
Когда случается говорить о столь великом историческом событии, которое мы взялись описывать, автор не должен опускать ни малейшей подробности, принимая во внимание, что все эти подробности тесно между собою связаны, и лишь точное изображение всех мелочей создает правдивую картину, разворачивающуюся в руках прошлого перед взором грядущего.
В то время, как Вебер отправился на поиски члена бюро парижского муниципалитета, чтобы передать приглашение королевы, капитан швейцарцев Дюрлер поднимался к королю, чтобы получить от него или от коменданта дальнейшие приказания.
Шарни заметил славного капитана, разыскивавшего кого-нибудь из лакеев или камердинеров, кто мог бы доложить о нем королю.
— Что вам угодно, капитан? — спросил Шарни.
— А вы — комендант? — спросил в свою очередь г-н Дюрлер.
— Да, капитан.
— Я пришел за дальнейшими приказаниями, сударь, принимая во внимание то обстоятельство, что головная колонна повстанцев уже показалась на Карусели.
— Вам предписано держаться до последнего, сударь, потому что король решил умереть вместе с вами.
— Будьте покойны, господин комендант, — просто ответил капитан Дюрлер.
И он отправился к своим товарищам передать приказ, который был их смертным приговором.
Капитан Дюрлер был прав: вдали в самом деле показался авангард повстанцев.
Это была та самая тысяча вооруженных пиками головорезов, во главе которой шагали два десятка марсельцев и около двенадцати французских гвардейцев; среди этих последних поблескивали золотом эполеты юного капитана.
Это был Питу, которого рекомендовал Бийо для исполнения особого задания, свидетелями чего нам еще предстоит оказаться в свое время.
За авангардом на расстоянии нескольких сот метров двигалось внушительное войско, состоявшее из национальных гвардейцев и федератов, кативших перед собой дюжину пушек.
Получив приказ коменданта, швейцарцы в полной тишине с решимостью встали по местам, продолжая хранить холодное и мрачное молчание.
Национальные гвардейцы, не столь дисциплинированные, занимали свои места шумно и беспорядочно, но так же решительно.
Дворяне, вовсе не организованные, имея только оружие, предназначенное для ближнего боя, — шпаги или пистолеты, и зная, что им предстоит схватка не на жизнь, а на смерть, в лихорадочном возбуждении следили за приближением той минуты, когда они окажутся лицом к лицу с народом, старым противником, этим извечным борцом, всегда побеждаемым и тем не менее неуклонно набиравшим силы на протяжении вот уже восьми столетий!
В то время, как осажденные или те, кому суждено было оказаться таковыми, занимали свои места, в ворота Королевского двора постучали и несколько голосов прокричало: «Парламентер!», а над стеной показался белый носовой платок, привязанный к острию пики.
Послали за Редерером.
Он уже шел сам.
— Сударь! Стучат в ворота Королевского дворца, — доложили ему — Я услышал стук и вот пришел на шум.
— Что прикажете предпринять?
— Отоприте.
Приказание было передано привратнику, он отпер ворота и со всех ног бросился прочь.
Редерер оказался лицом к лицу с авангардом повстанцев с пиками.
— Друзья мои! — обратился к ним Редерер. — Вы просили отворить ворота парламентеру, а не армии. Где же парламентер?
— Я здесь, сударь, — приветливо улыбаясь, отозвался Питу.
— Кто вы такой?
— Капитан Анж Питу, командир федератов Арамона. Редерер не знал, что такое федераты Арамона; однако время было дорого и он воздержался от дальнейших вопросов по этому поводу.
— Что вам угодно? — продолжал он.
— Я хочу пройти вместе со своими товарищами. Товарищи Питу, в лохмотьях, потрясавшие пиками и делавшие страшные глаза, казались довольно грозными противниками.
— Пройти? — переспросил Редерер. — С какой же целью?
— Чтобы перекрыть входы и выходы в Собрание… У нас двенадцать пушек, но ни одна из них не выстрелит, если будет исполнено то, чего мы хотим.
— Чего же вы хотите?
— Низложения короля.
— Сударь! Это серьезное дело! — заметил Редерер.
— Да, сударь, очень серьезное, — с неизменной вежливостью согласился Питу, — И оно заслуживает того, чтобы над ним поразмыслить.
— Это более чем справедливо, — кивнул Питу. Взглянув на дворцовые часы, он прибавил:
— Сейчас без четверти десять; мы даем вам подумать до десяти часов; если ровно в десять мы не получим ответа, мы будем вас атаковать.
— А пока вы позволите запереть ворота, не правда ли?
— Разумеется.
Обратившись к своим товарищам, он прибавил:
— Друзья мои, позвольте запереть ворота.
И он знаком приказал вышедшим вперед повстанцам с пиками отойти назад.
Они подчинились, и ворота были заперты без всяких осложнений.
Однако пока ворота были отворены, наступавшие успели должным образом оценить тщательные приготовления к их встрече.
Когда ворота были снова заперты, товарищам Питу пришла охота продолжать переговоры.
Кое-кто из них вскарабкался на плечи товарищей, поднялся на стену и, усевшись верхом, стал перекидываться словом-другим с национальными гвардейцами.
Национальная гвардия откликнулась и поддержала разговор.
Так истекла четверть часа.
Тогда из дворца вышел какой-то человек и приказал отворить ворота.
Привратник забился в свою каморку, и засовы пришлось отодвинуть национальным гвардейцам.
Наступавшие решили, что их требование принято; как только ворота распахнулись, они вошли как те, кто долго ждал и кого сзади нетерпеливо подталкивают сильные руки, иными словами — ввалились толпой, во все горло зовя швейцарцев, надев шляпы на пики и сабли и крича:
«Да здравствует нация! Да здравствует Национальная гвардия! Да здравствуют швейцарцы!»
Национальные гвардейцы отозвались на призыв «Да здравствует нация!»
Швейцарцы ответили угрюмым молчанием.
Лишь при виде направленного на них жерла пушки наступавшие остановились и стали озираться.
Огромный вестибюль был заполнен швейцарцами, расположившимися на трех разных уровнях; кроме того, по несколько человек стояло на каждой ступеньке лестницы, что позволяло стрелять одновременно сразу шести рядам швейцарцев.
Кое-кто из восставших задумался, и среди них — Питу; правда, думать было уже поздно.
В конечном счете так всегда случается с этим славным народом, основная черта которого — оставаться ребенком, иными словами, существом то добрым, то жестоким.
При виде опасности людям даже не пришло в голову бежать; они попытались ее отвести, заигрывая с национальными гвардейцами и швейцарцами.
Национальные гвардейцы были не прочь перекинуться шуткой, а вот швейцарцы были по-прежнему серьезны, потому что за пять минут до появления авангарда повстанцев произошло следующее:
Как мы рассказывали в предыдущей главе, национальные гвардейцы-патриоты в результате ссоры, возникшей из-за Мандэ, разошлись с национальными гвардейцами-роялистами, а расставаясь со своими согражданами, они в то же время попрощались и со швейцарцами, продолжая восхищаться их мужеством и сожалея об их участи.
Они прибавили, что готовы приютить у себя, как братьев, тех из швейцарцев, кто захочет последовать за ними.
Тогда двое швейцарцев в ответ на этот призыв, переданный на их родном языке, оставили ряды защитников дворца и поспешили броситься в объятия французов, то есть своих настоящих соотечественников.
Однако в то же мгновение из окон дворца грянули два выстрела, и пули нагнали обоих дезертиров, павших на руки своим новым друзьям.
Швейцарские офицеры, первоклассные стрелки, охотники на серн, нашли способ раз и навсегда покончить с дезертирством.
Нетрудно догадаться, что остальные швейцарцы после этого посуровели и замолчали.
Что же касается тех, кто только что ворвался во двор со старыми пистолетами, старыми ружьями и новыми пиками, — а это было даже хуже, чем если бы они вовсе не имели никакого оружия, — то это были те самые предшественники революции, каких мы уже видели во главе всех крупных волнений; они со смехом торопятся распахнуть бездну, в которой должен исчезнуть трон, а иногда и более чем трон — монархия!
Пушкари перешли на сторону восставших. Национальная гвардия готовилась последовать их примеру; оставалось переманить швейцарцев.
Восставшие и не заметили, как истекло время, отведенное их командиром Питу г-ну Редереру, и что было уже четверть одиннадцатого.
Им было весело: так зачем же им было считать минуты?
У одного из них не было ни пики, ни ружья, ни сабли; был у него лишь шест для того, чтобы наклонять ветки, иными словами — жердь с крюком на конце.
Он обратился к своему соседу:
— А что если я подцеплю какого-нибудь швейцарца?
— Валяй! — кивнул сосед.
И вот он подцепил одного из швейцарцев своим шестом и потянул на себя.
— Клюет! — сообщил рыболов.
— Ну так и тяни потихоньку! — посоветовал другой Человек с шестом потихоньку потянул, и швейцарец перелетел из вестибюля во двор, как перелетает рыбка из реки на берег.
Это вызвало большое оживление и громкий смех.
— Еще! Давай тяни еще! — понеслось со всех сторон. Рыболов высмотрел другого швейцарца и подцепил его точно так же, как первого.
После второго он перенес во двор третьего, за третьим — четвертого, за четвертым — пятого.
Так он перетаскал бы весь полк, если бы вдруг не раздалась команда: «Целься!»
Видя, что опускаются ружья, точно и слаженно — так всегда действуют солдаты регулярных войск, — один ив наступавших, — а в подобных обстоятельствах, как правило, находится безумец, подающий сигнал к резне, — один из наступавших выстрелил из пистолета в ближайшее к нему окно дворца.
В то короткое мгновение, что отделяло команду «Целься!» от приказания «Огонь!», Питу понял, что сейчас произойдет.
— Ложись! — крикнул он своим людям. — Или вам конец!
И сам он первый бросился ничком на землю.
Однако прежде чем его совету успели последовать наступавшие, под сводами вестибюля раздалась команда «Огонь!», грянул выстрел, все заволокло дымом, и градом посыпались пули.
Плотная людская масса, — может быть, половина колонны повстанцев успела протолкаться во двор, — всколыхнулась, словно трава под порывом ветра, и, как подкошенная, покачнулась и повалилась на землю.
В живых осталось не более трети!
Уцелевшие бросились бежать и оказались под обстрелом двух линий обороны, а также засевших в примыкавших ко дворцу флигелях; и те и другие расстреливали бегущих в упор.
Стрелявшие могли бы перестрелять друг друга, если бы их не разделяла столь плотная людская завеса.
Завеса эта разорвалась на большие полотнища; четыреста человек остались лежать на мостовой, из которых триста были убиты наповал!
Сотня других, раненных более или менее тяжело, со стонами пыталась приподняться, вновь падала и тем сообщала этому полю мертвых еще более жуткий вид.
Потом мало-помалу все успокоилось, за исключением отдельных упрямцев, не желавших расставаться с жизнью, и все застыло в неподвижности.
Уцелевшие разбежались кто куда: они неслись по площади Карусели и далее — по набережной, другие — по улице Сент-Оноре, и все кричали: «Убивают! Нас убивают!»
Недалеко от Нового моста появились основные силы восставших.
Во главе войска два человека ехали верхом, а за ними поспешал третий, и хотя он шел пешком, казалось, он тоже руководил действиями повстанцев.
— Ax, господин Сантер! — закричали беглецы, узнав, благодаря огромному росту, в одном из всадников пивовара из Сент-Антуанского предместья, которому словно служил пьедесталом большущий конь фламандской породы.
— Сюда, господин Сантер! На помощь! Наших братьев убивают!
— Кто? — спросил Сантер.
— Швейцарцы! Они в нас стреляли, а мы-то ведь хотели договориться полюбовно!
Сантер обернулся к другому всаднику.
— Что вы на это скажете, сударь? — спросил он.
— Ах, черт побери! — воскликнул второй всадник с заметным немецким акцентом; это был невысокий светловолосый господин, подстриженный бобриком. — Кажется, есть у военных такая поговорка: «Солдат должен быть там, где стрельба и канонада». Поспешим же и мы туда, где стреляют.
— С вами был молодой офицер, — обратился к бегущим третий человек, шагавший вслед за всадниками пешком. — Что-то я его не вижу.
— Он упал первым, гражданин представитель, и это большое несчастье, ведь до чего храбрый был молодой человек!
— Да, это был храбрый молодой человек! — немного побледнев, кивнул тот, кого называли представителем. — Да, это был храбрый молодой человек. И отомстить за него мы должны жестоко! Вперед, господин Сантер.
— Я думаю, дорогой Бийо, — проговорил Сантер, — что в таком важном деле необходимо призвать на помощь не только мужество, но и опыт.
— Согласен.
— Вот я и предлагаю поручить общее командование гражданину Вестерману, ведь он — настоящий генерал и друг гражданина Дантона; я первый готов ему подчиниться, как рядовой солдат.
— Как хотите, — молвил Бийо, — лишь бы мы немедленно двинулись вперед.
— Вы принимаете командование, гражданин Вестерман? — спросил Сантер.
— Принимаю, — коротко ответил пруссак.
— В таком случае — командуйте!
— Вперед! — крикнул Вестерман.
И огромная колонна, остановившаяся было на несколько минут, снова двинулась в путь.
В ту минуту, как ее авангард выходил на площадь Карусели через калитки улицы Эшель и через набережную, дворцовые часы пробили одиннадцать.