Мне сказать вам откровенно, - добавил добрый кюре со слезами на глазах, -

Если вы примете сан священника, я со страхом думаю, убережете ли вы свою

Душу.

Жюльен со стыдом признался себе, что он глубоко растроган: первый раз в

Жизни он почувствовал, что кто-то его любит; он расплакался от умиления и,

Чтобы никто не видел его, убежал в лесную чащу, в горы над Верьером.

"Что со мной делается? - спрашивал он себя. - Я чувствую, что мог бы

Сто раз жизнь свою отдать за этого добрейшего старика, а ведь как раз он-то

Мне и доказал, что я дурак. Именно его-то мне важнее всего обойти, а он меня

Видит насквозь. Этот тайный пыл, о котором он говорит, ведь это моя жажда

Выйти в люди. Он считает, что я недостоин стать священником, а я-то

Воображал, что этот мой добровольный отказ от пятисот луидоров ренты внушит

ему самое высокое представление о моей святости и о моем призвании".

"Отныне, - внушал самому себе Жюльен, - я буду полагаться только на те

Черты моего характера, которые я уж испытал на деле. Кто бы мог сказать, что

я с таким наслаждением буду обливаться слезами? Что я способен любить

человека, который доказал мне, что я дурак?"

Через три дня Жюльен, наконец, нашел предлог, которым ему следовало бы

Вооружиться с самого первого дня; этот предлог, в сущности, был клеветой, но

не все ли равно? Он неуверенным голосом признался кюре, что есть одна

Причина - какая, он не может сказать, потому что это повредило бы третьему

Лицу, - но она-то с самого начала и отвратила его от этого брака.

Разумеется, это бросало тень на Элизу. Отцу Шелану показалось, что все это

Свидетельствует только о суетной горячности, отнюдь не похожей на тот

Священный огонь, которому надлежит пылать в душе юного служителя церкви.

- Друг мой, - сказал он ему, - для вас было бы много лучше стать

Добрым, зажиточным деревенским жителем, семьянином, почтенным и

Образованным, чем идти без призвания в священники.

Жюльен сумел очень хорошо ответить на эти увещевания: он говорил как

Раз то, что нужно, то есть выбирал именно те выражения, какие больше всего

Подходят ревностному семинаристу; но тон, каким все это произносилось, и

Сверкавший в его очах огонь, который он не умел скрыть, пугали отца Шелана.

Однако не следует делать из этого какие-либо нелестные выводы о

Жюльене: он тщательно продумывал свои фразы, исполненные весьма тонкого и

Осторожного лицемерия, и для своего возраста справился с этим не так уж

Плохо. Что же касается тона и жестов, то ведь он жил среди простых крестьян

И не имел перед глазами никаких достойных примеров. В дальнейшем, едва

Только он обрел возможность приблизиться к подобного рода мастерам, его

Жестикуляция сделалась столь же совершенной, сколь и его красноречие.

Госпожа де Реналь удивлялась, отчего это ее горничная, с тех пор как

получила наследство, ходит такая невеселая: она видела, что девушка

Беспрестанно бегает к кюре и возвращается от него заплаканная; в конце

Концов Элиза сама заговорила с ней о своем замужестве.

Госпожа де Реналь занемогла; ее кидало то в жар, то в озноб, и она

Совсем лишилась сна; она только тогда и была спокойна, когда видела возле

Себя свою горничную или Жюльена. Ни о чем другом она думать не могла, как

Только о них, о том, как они будут счастливы, когда поженятся. Этот бедный

Маленький домик, где они будут жить на свою ренту в пятьсот луидоров,

Рисовался ей в совершенно восхитительных красках. Жюльен, конечно, сможет

Поступить в магистратуру в Брэ, в двух лье от Верьера, и в таком случае у

Нее будет возможность видеть его время от времени.

Госпоже де Реналь стало всерьез казаться, что она сходит с ума; она

Сказала об этом мужу и в конце концов действительно заболела и слегла.

Вечером, когда горничная принесла ей ужин, г-жа де Реналь заметила, что

Девушка плачет. Элиза теперь ужасно раздражала ее, и она прикрикнула на нее,

Но тут же попросила у нее прощения. Элиза разрыдалась и, всхлипывая,