Те, кто перенимает чужие повадки
Люди, которые заразились зевотой.
Дети.
То, что не внушает доверия
Притворщики. Они кажутся более чистосердечными, чем люди, которым нечего скрывать.
Путешествие на корабле.
День стоял тихий и ясный
День стоял тихий и ясный. Море было такое спокойное, будто натянули блестящий бледно-зеленый шелк, и нас ничто не страшило.
В лодке со мной находились девушки-служаночки в легких одеждах с короткими рукавами и штанах-хакама и совсем еще молодые слуги.
Они дружно налегали на весла и гребли, распевая одну песню за другой.
Чудо, как хорошо! Вот если бы кто-нибудь из людей светского круга мог увидеть, как мы скользили по воде!
Но вдруг налетел вихрь, море начало бурлить и клокотать. Мы себя не помнили от страха. Гребцы изо всех сил работали веслами, торопясь направить лодку к надежной гавани, а волны заливали нас. Кто поверит, что это бушующее море всего лишь мгновение назад было так безмятежно и спокойно?
Вот почему к мореходам нельзя относиться с пренебрежением. Казалось бы, на их утлых суденышках не отважишься плавать даже там, где совсем мелко. Но они бесстрашно плывут на своих скорлупках над глубокой пучиной, готовой вот-вот поглотить их. Да еще и нагружают корабль так тяжело, что он оседает в воду по самые края.
Лодочники без тени страха ходят и даже бегают по кораблю. Со стороны кажется, первое волнение — и всему конец, корабль пойдет на дно, а они, громко покрикивая, бросают в него пять-шесть огромных сосновых бревен в три обхвата толщиной!
Знатные люди обычно плавают в лодке с домиком. Приятно находиться в глубине его, но если стоять возле борта, то голова кружится. Веревки, которые служат для укрепления весел, кажутся очень слабыми. Вдруг одна из них лопнет? Гребец будет внезапно сброшен в море! И все же более толстые веревки не в ходу.
Помню, я однажды путешествовала в такой лодке. Домик на ней был очень красиво устроен: двери с двумя створками, ситоми поднимались. Лодка наша не так глубоко сидела в воде, как другие, когда кажется, что вот-вот уйдешь на дно. Я словно была в настоящем маленьком доме.
Но посмотришь на маленькие лодочки — и ужас возьмет! Те, что вдалеке, словно сделаны из листьев мелкого бамбука и разбросаны по воде.
Когда же мы наконец вернулись в нашу гавань, на всех лодках зажгли огни, — зрелище необычайной красоты!
На рассвете я с волнением увидела, как уходят в море на веслах крошечные суденышки, которые зовут сампанами. Они растаяли вдали. Вот уж поистине, как говорится в песне, «остался только белопенный след»!
Я думаю, что знатным людям не следует путешествовать по морю. Опасности подстерегают и пешехода, но все же, по крайней мере, у него твердая земля под ногами, а это придает уверенности.
Море всегда вселяет жуткое чувство.
А ведь рыбачка-ама ныряет на самое дно, чтобы собирать там раковины. Тяжелое ремесло! Что будет с ней, если порвется веревка, обвязанная вокруг ее пояса?
Пусть бы еще мужчины занимались этим трудом, но для женщин нужна особая смелость.
Муж сидит себе в лодке, беспечно поглядывая на плывущую по воде веревку из коры тутового дерева. Не видно, чтоб он хоть самую малость тревожился за свою жену.
Когда рыбачка хочет подняться на поверхность моря, она дергает за веревку, и тогда мужчина торопится вытащить ее как можно скорей. Задыхаясь, женщина цепляется за край лодки… Даже посторонние зрители невольно роняют капли слез.
До чего же мне противен мужчина, который опускает женщину на дно моря, а сам плывет в лодке! Глаза бы мои на него не смотрели!
285. У одного младшего начальника Правой императорской гвардии…
У одного младшего начальника Правой императорской гвардии был отец самого низкого звания. Молодой человек стыдился своего отца и, заманив его на корабль якобы для того, чтобы отвезти из провинции Иё в столицу, утопил в морских волнах.
Люди говорили об этом с ужасом и отвращением: «Поистине, нет ничего на свете более мерзостного, чем человеческое сердце!»
И вот этот самый жестокосердный сын заявил, что собирается устроить торжество в день праздника Бон[389] — поминовения усопших, — и начал усердно к нему готовиться.
Когда его святейшеству Домэ̀й[390] рассказали об этом, он сложил стихотворение, которое мне кажется превосходным:
Он вверг отца в пучину моря,
А ныне с пышностью справляет праздник Бон,
Где молятся о тех,
Кто ввергнут в бездну ада!
Какое зрелище печальное для глаз!
286. Матушка светлейшего господина Оха̀ра[391]…
Матушка светлейшего господина Охара[392] однажды услышала, что в храме Фумо̀ндзи читались «Восемь поучений».
На другой день во дворце Оно собралось множество гостей. Развлекались музыкой, сочиняли китайские стихи.
Она же сложила японскую песню:
Мы рубили дрова[393],
Как во время оно Учитель святой,
Но прошла та пора.
Так в чертогах Оно начнем пировать,
Пока не сгниет рукоять топора[394].
Замечу, что это прекрасное стихотворение было, как видно, потом записано по памяти.
257. Когда принцесса, мать Аривара-но Нарихира…
Когда принцесса, мать Аривара-но Нарихира, находилась в Нагао̀ка, он служил при дворе и не навещал ее. Однажды во время двенадцатой луны от принцессы пришло письмо. Нарихира раскрыл его. В нем было лишь следующее стихотворение:
Все больше старею я.
Все чаще думаю, что никогда,
Быть может, не свижусь с тобой…
Эти строки глубоко трогают мое сердце. Что же должен был почувствовать Нарихира, когда прочел их?
288. Я переписала в свою тетрадь стихотворение…
Я переписала в свою тетрадь стихотворение, которое показалось мне прекрасным, и вдруг, к несчастью, слышу, что его напевает простой слуга…
Какое огорчение!
289. Если служанка начнет расхваливать человека…
Если служанка начнет расхваливать человека благородного звания: «Ах, он такой милый, такой обходительный!» — тот сразу упадет в моих глазах. И наоборот, только выиграет, если служанка станет его бранить.
Сходным образом чрезмерные похвалы со стороны слуги могут повредить доброй славе дамы.
Да и к тому же когда такие люди примутся хвалить, то непременно ввернут какую-нибудь глупость.
290. Младших начальников Левого и Правого отрядов…
Младших начальников Левого и Правого отрядов дворцовой стражи прозвали «надсмотрщиками» и порядочно их побаиваются.
Совершая ночной обход, они вторгаются в покои придворных дам и заваливаются там спать.
Это отвратительно!
Вешают на церемониальный занавес свои холщовые штаны и длинную одежду, скрученную в безобразный узел… Неблагопристойный вид!
Впрочем, эта самая одежда падает красивыми складками, прикрывая ножны меча, когда начальники стражи проходят мимо по двору. Они выглядели бы совсем молодцами, если бы могли, подобно молодым куродо, всегда носить светло-зеленые одежды.
«Когда прощался он, еще был виден предрассветный месяц», — сказал кто-то в песне о молодом куродо.
291. Однажды вечером[395] дайнагон Корэтика…
Однажды вечером дайнагон Корэтика стал почтительно докладывать императору о китайских классиках и, как всегда, задержался в покоях государя до поздней ночи.
Придворные дамы удалились одна за другой, чтобы прилечь где-нибудь за ширмами или занавесом и соснуть немного.
Я осталась в одиночестве бороться с одолевавшей меня дремотой.
Слышу, ночной страж возгласил:
— Час Быка, последняя четверть..!
«Уже светает», — сказала я про себя.
— О, если так, — заметил дайнагон, — вам, государь, незачем ложиться в постель.
Он даже и не помышлял о том, что надо идти спать.
«Вот горе! Что он говорит? — ужаснулась я. — Были бы здесь другие дамы, кроме меня, я бы уж как-нибудь ухитрилась незаметно прилечь на отдых».
Между тем государь вздремнул, прислонившись к колонне.
— Нет, вы только посмотрите на него! — воскликнул дайнагон. — На дворе утро, а он изволил опочить.
— В самом деле! — смеясь, вторила брату императрица. Но государь не слушал их.
Случилось так, что девушка, бывшая на побегушках у старшей служанки, поймала накануне петуха и спрятала у себя в клетушке.
«Утром отнесу своим в деревню», — думала она.
Но собака приметила петуха и погналась за ним. Петух взлетел на высокую полку под потолком галереи и пронзительным криком перебудил всех во дворце.
Государь тоже очнулся от сна:
— Что это? Как попал сюда петух?
Дайнагон Корэтика продекламировал в ответ стих из китайской поэмы:
Будит криком[396] просвещенного монарха…
Великолепно! Даже у меня, скромной прислужницы, неискушенной в науках, глаза широко открылись от восторга. Дремоты как не бывало.
Император с императрицей тоже были восхищены.
— Цитата как нельзя более отвечает случаю, — говорили они.
В самом деле, такая находчивость поразительна!
На следующий вечер государыня удалилась в опочивальню императора. Посреди ночи я вышла в галерею позвать мою служанку.
Ко мне подошел дайнагон Корэтика.
— Вы идете к себе? Позвольте проводить вас.
Повесив церемониальный шлейф и китайскую накидку на ширмы, я пошла с ним.
В ярком сиянии луны ослепительно белел его кафтан. Шаровары были так длинны, что он наступал на них.
Иногда, схватив меня за рукав, он восклицал:
— Не упадите! — и осторожно вел дальше. По дороге дайнагон чудесно скандировал китайские стихи:
Путник идет вдаль[397] при свете ущербной луны.
Я вновь была до глубины души взволнована. Это заставило дайнагона засмеяться:
— Легко же вас привести в восторг таким пустяком.
Но как я могла остаться равнодушной?
292. Однажды, когда я находилась в покоях принцессы Микусигэдоно…
Однажды, когда я находилась в покоях принцессы Микусигэдоно вместе с Мама̀, кормилицей ее брата епископа Рюэн, к веранде подошел какой-то человек.
— Со мной приключилась страшная беда, — слезливо заговорил он. — Кому здесь могу я поведать о своем горе?
— Ну, в чем дело? — осведомилась я.
— Отлучился я из дому ненадолго, а за это время сгорел дотла мой домишко. Сперва занялся сарай с сеном для императорских конюшен, а стоял он совсем рядом, за плетнем. Огонь-то и перекинулся на мой домик. Так полыхнуло, чуть моя жена в спальне не сгорела. А добро все пропало, ничего спасти не удалось… — тягуче жаловался он.
Мы все начали смеяться, и принцесса Микусигэдоно тоже.
Я тут же сочинила стихотворение:
Только ли спальню спалит?
Все подожжет без остатка
Солнце летнего дня:
Сеновал и реки синий вал…
Бегут огоньками побеги.
Бросив листок со стихами молодым фрейлинам, я попросила:
— Передайте ему!
Дамы с шумом и смехом сунули ему листок:
— Одна особа пожалела тебя, услышав, что ты погорел… Получи!
Проситель взял листок и уставился на него:
— Какая-то запись, не пойму! Сколько по ней мне причитается получить?
— А ты сперва прочти, — посоветовала одна из фрейлин.
— Как я могу? Я слеп на оба глаза.
— Покажи другим, а нам недосуг. Нас зовет императрица. Но о чем ты беспокоишься, скажи пожалуйста, получив такую замечательную бумагу?
Заливаясь смехом, мы отправились во дворец. Там мы рассказали обо всем императрице.
Этот человек, уж наверно, показал кому-нибудь листок со стихами. Можно вообразить, в какой он сейчас ярости!
Государыня, глядя на нас, тоже не могла удержаться от смеха:
— Ну, почему вы ведете себя так сумасбродно?