Прощай во Христе, невеста моя, навеки прощай и живи во Христе.


Нападение на Абеляра было совершено по приказу Фульбера, дяди Элоизы.

Харибда – одно из чудовищ, с которым сталкивался Одиссей, возвращаясь на родину.

Абеляр приводит еще одно толкования выражения «жало в плоть» из Второго послания к Коринфянам – плотские искушения, связанные с полным воздержанием (Павел не был женат). С точки зрения современной экзегезы, жало во плоти является неким физическим недугом, преследовавшим Павла. Впрочем, трактовка жала как плотского искушения по меньшей мере имеет право на существование.

 

Назад, на главную

Пьер Абеляр

Письма Абеляра и Элоизы

 

Письмо первое

Письмо второе

Письмо третье

Письмо четвертое

___________________________________________________________________________________________

Письмо первое

Господину – от рабыни,

Отцу – от дочери,

Супругу – от супруги,

Брату – от сестры.

Абеляру – от Элоизы.

Возлюбленный мой!

Недавно в мои руки случайно попало письмо, которое послал ты своему другу[1]. Я сразу узнала, что писал его ты, и решила прочесть, ибо написавший его дорог моему сердцу. Утратив тебя, я желала сохранить с собой хотя бы тот образ, который намеревалась представить себе из твоего письма. Когда же я читала его, почти каждая строка, каждое слово его будто дышало горечью и страданием – в письме ты рассказывал историю своей жизни, своего служения и бедствий, которых тебе, моя единственная любовь, приходится испытывать до сих пор. Вначале ты описал, как восставали против тебя твои бывшие учителя, затем – как изменники изувечили твое тело, затем – как из зависти на тебя ополчились твои же бывшие товарищи по учебе Альберих из Реймса и Лотульф из Ломбардии. Ты со всей правдивостью рассказал, как воздвигли они гонения на твой величайший богословский труд, и как пришлось перенести тебе и взятие под стражу, и заключение в тюрьме. Потом ты описывал, как аббат и прочие лжебратья устраивали заговоры против тебя, как покрывали тебя лживой клеветой двое твоих соперников (так и лжеапостолы оклеветали Павла), и как разжигали против тебя вражду из-за того, что ты назвал часовню Параклетом, поступив не по нашим обычаям. После этого ты рассказал о горестях, которые до сих пор переносишь ты из-за злобы начальствующих, а также нечестивых монахов, которых приходится называть тебе своими духовными детьми.

Полагаю, что никто не сможет прочитать историю твоих бедствий со спокойным сердцем и сухими глазами. Раны в моем сердце, зажившие было, снова открылись из-за воскрешенных в памяти воспоминаний о былом. Но теперь я скорблю еще сильнее, поскольку твои страдания растут с каждым днем. Все мы здесь беспокоимся о тебе, и каждый день боимся больше всего получить известие о твоей смерти. Поэтому именем Христа, дающего тебе помощь и утешение в твоем служении Ему, мы просим тебя писать нам так часто, как только мы, Его и твои слуги, сможем вместить, и рассказывать нам об опасностях, которым ты подвергаешься, будто моряк в океане. Мы все здесь переживем за тебя, да и у тебя кроме нас никого нет, и потому просим тебя делиться с нами твоими радостями и печалями. Ибо часто печаль человека становится легче, если он поделится ею с ближним, и бремя не столь тяжко, если несешь его не сам. Если же бури, терзающие тебя, утихнут, пусть бы и на время, – тем скорее пиши нам, ибо мы рады будем узнать о твоем счастье. Но что бы ни случилось – письма от тебя всегда обрадуют нас – хотя бы оттого, что ты не забываешь меня. Письмо от друга, с которым ты разлучен судьбою, всегда приносит радость – как и Сенека писал своему другу Луцилию:

«Спасибо за то, что ты пишешь часто, ибо только так ты можешь показаться мне на глаза. Каждый раз, когда я получаю от тебя весточку, меня охватывает радостное чувство – как будто ты снова со мной, и нас не разделяет столь обширное пространство. Если картины с изображениями друзей приносят нам радость, пробуждая наши воспоминания о нем, и тем скрашивают горечь разлуки, то насколько большую радость приносит нам письмо, написанное рукою далекого друга»![2]

Благодарение Богу за то, что благодаря письмам мы можем быть вместе, не опасаясь ни врагов, ни злоумышленников. Поэтому, прошу, пусть ни лень, ни труд не помешают тебе писать нам. Ты написал столь длинное письмо другу, утешая его и убеждая не роптать на свои бедствия, приводя в пример свои собственные. Рассказом о своих бедах ты стремился утешить его, но нас ты еще больше огорчил; желая исцелить его, ты ранил нас. поэтому прошу тебя: раз уж ты заботишься о чужих бедах, то исцели нам раны, которые сам же нанес. Ты помог в беде товарищу, выполнив долг дружбы. Но с нами тебя связывает долг больший, нежели дружба, ибо я и прочие сестры не только друзья тебе, но, вернее сказать, ближайшие друзья, верные дочери. Впрочем, тут ты сможешь поставить и другие слова, более святые и нежные – ты знаешь.

Не нужно ни свидетелей, ни доводов разума, чтобы показать, сколь великий долг связывает тебя с нами, ибо даже если бы все умолкли все люди на земле и на все доводы философов нашлись возражения, то и тогда события прошлого говорили бы сами за себя. Ибо ты один, кроме Бога, основал нашу обитель и построил церковь. Притом ты не положил ни камня на чужое основание , но все здесь – дело рук твоих и никого больше. До тебя здесь никогда не жили люди, и было только лишь дикое поле, открытое и хищным зверям, и разбойникам. Но в логове зверей, в стане грабителей, где никогда не звучало имя Божье, ты построил святилище Ему, утвердил храм Духа Святого. Для постройки обители нашей ни единой монетки не взял ты у короля или принцев, хотя стоило лишь попросить, и их сокровищницы открылись бы для тебя. Но в том, что здесь выросла наша обитель – заслуга твоя и только твоя. Приехавшие сюда ученые и священники, жаждавшие учиться у тебя, делали всю необходимую работу, и даже те, кто жил на попечении церкви и умел только принимать пожертвования, чьи руки привыкли брать, но не давать, будто преображались и становились жертвенными и готовыми оказать любую помощь в нужде.

Обитель наша – это Божье древо, посаженное тобой, но ростки его все еще молоды и слабы, и нуждаются в ежедневном уходе. Впрочем, природа этого древа женская, и нуждается в заботе не только в молодости. Посему сейчас наше растение особенно в заботе нуждается – как и святой Павел сказал: «Я насадил, Аполлос поливал, но взращивает Бог». Апостол своей проповедью насадил веру в сердцах коринфян (которым и пишет). После Павла ученик его, Аполлос, поливал это семя своими наставлениями, и так Божья благодать помогла возрасти их духовным добродетелям.

Сейчас, у себя в обители, ты ухаживаешь за виноградником, который насадил не ты и который приносит тебе одни лишь скорби, ибо советы твои не приносят должного плода и наставления твои лишь сотрясают воздух[3]. Однако ты неуклонно продолжаешь заботиться о чужом винограднике. Вспомни же о том, сколько заботы и ухода должен ты своему. Ты учишь народ жестоковыйный, не видя плода трудов своих и мечешь драгоценный бисер даров твоих перед свиньями. Однако ты жертвуешь своим временем и силами ради упрямых. Вспомни же о том, сколько должен ты послушным. Ты спасаешь врагов своих – вспомни о том, сколько должен ты верным дочерям. А кроме всего остального вспомни, сколь тесными узами ты связан со мной. Отплати же долг заботы и любви обители монахинь, посвятивших себя Богу – и той, которая навеки принадлежит тебе одному.

Святые отцы написали множество книг для наставления и утешения святых жен и монахинь – ты лучше нас знаешь, что это за книги, и как хорошо написаны. Однако же в скорбные дни, когда обратились мы в монашество[4], я была поражена тем, что ни благоговение перед Богом, ни пример святых отцов, ни наша любовь не побуждали тебя утешать меня – ни письмом, когда я была далеко, ни словом, ни словом, когда я была рядом. Однако же ты не можешь отрицать, что мы связаны навеки священным таинством брака и любовью, сильнее которой нет в мире – ты уж знаешь.

Ты знаешь, возлюбленный мой, как много я утратила, разлучившись с тобою, будто злые грабители отобрали тебя у меня, и вместе с тобою я лишилась частицы себя самой. И скорбь моя и разлуке усугублялась и тем, как это произошло. А чем больше печаль, тем больше и нужда в утешении, и никто не мог утешить меня более, нежели ты – из-за тебя я не находила себе места от скорби, и ты лишь можешь снять с меня это бремя. За тебя лишь могу я печалиться, и лишь ты вернешь мне радость. Ты один можешь меня огорчить, и ты один можешь утешить. И только ты должен мне так много! Ведь я была послушной тебе во всем, и когда была не в силах противостать твоей воле, я нашла в себе силы отвергнуть себя и подчиниться тебе. Более того, моя любовь выросла до таких высот и уподобилась безумию настолько, что отказалась от того, чего так желала – когда по твоему настоянию я переменила свои одеяния, а с ними и мой разум, дабы подтвердить, что ты – господин и тела моего, и воли моей[5].

Бог свидетель: никогда не искала я ни твоей славы, ни твоего положения, ни твоих заслуг, ничего другого, принадлежащего тебе – кроме тебя самого. Не желала я ни замужества, ни удела почтенной жены, и когда соединилась с тобою брачным союзом, делала я это не это не ради своего удобства, но только ради тебя. Слово «жена» может звучать почетно, достойно, даже свято, но ближе мне всегда были иные названия – любовница, дама сердца, наложница, содержанка, даже шлюха, если позволишь. Я верила, что чем более я смирюсь пред тобою, тем больше угожу тебе, и тем меньше вреда нанесу твоему положению. Ты не умолчал об этом в своем письме к другу. Там ты перечислял различные доводы, которые я приводила против брака с тобой. Но ты забыл рассказать, почему я решила предпочесть любовь супружеству и свободу – цепям брака. Бог свидетель, если сам Август, покоривший весь мир, решил оказать мне честь, взяв меня замуж, я бы предпочла остаться твоей любовницей, нежели его императрицей.

Ибо человек оценивается не по его силе или богатству – этих двух рабов ветреной Удачи – но по добродетелям его души. И если женщина выйдет скорее за богача, нежели за бедного, и стремится быть замужем не ради мужа, но ради его богатств, то по сути дела она выставляет себя на продажу. И если девица выйдет замуж ради денег, то пусть и получит она жалованье взамен любви, ибо ищет она не мужу, но его денег, и если могла, то отдалась бы другому, будь он побогаче. Это видно и из рассуждений, которые я видела в Сократовом диалоге, где ученая женщина Аспазия обращается к Ксенофонту и его супруге:

Вы всю жизнь ищете того, что считаете наилучшим – жениться на лучшей из жен и выйти замуж за лучшего из мужей, покамест не поймете, что нет на свете лучше мужа, чем Ксенофонт, и не сыщешь лучшей жены, чем его благоверная».

Это святые слова, и зачислить их следует не в философские изречения. Это не философия, ибо философия есть любомудрие, это – сама мудрость. Это – святая ошибка, благословенное Богом недоразумение, когда совершенная любовь скрепляет брачный союз, и не телесным воздержанием, но чистотой духа. Но что для других жен было святой ошибкой, то для меня – святая истина, и что для других исключение, то для меня – правило, и что те немногие счастливицы думали о своих мужьях, то о тебе думает весь мир, и потому моя любовь к тебе, искренняя и глубокая, – не случайность и не святая ошибка. Посуди сам: кто из философов сможет потягаться с тобою? Кто из них затмит тебя своей славой? Какой город или селение не желало увидеть тебя на своих улицах? Когда ты выступал публично, разве не все бежали сломя голову послушать твою речь, не вытягивал шею, стараясь хоть краешком глаза увидеть тебя, и разве не все восторженно провожали тебя глазами? Каждая девица и замужняя дама мечтали о тебе, и сердце их пылало от страсти, когда ты проходил рядом; королевы и герцогини желали разделить с тобой ложе и втайне завидовали мне. А кроме научных способностей обладаешь ты еще двумя дарами, которые способны покорить любое сердце. Я говорю о твоем умении слагать стихи и песни, что редко встречается среди философов. Для тебя это всего лишь развлечение, отдых после философских занятий, но отдыхая так, ты уже оставил после себя множество любовных стихов и песен, которые полюбились многим за их красоту и благодаря которым имя твое не сходит с уст всех, кто умеет читать. А музыка твоих песен понятна даже неграмотным, и благодаря им многие женщины вздыхали от любви по тебе. А поскольку большинство песен повествуют о нашей с тобой любви, то они прославили на весь мир и меня, и теперь многие женщины сгорают от зависти ко мне. Из тех же, кто раньше враждовал против меня, скажи, кто сейчас не сострадает моему несчастью? Оттого я оказалось виноватой во всем, хотя и не желала никогда ничего худого. Но судья справедливый судит не сами дела, но лишь намерения человека, и на своих весах взвесит не дела, но побуждения мои.

Мои же чувства и намерения к тебе знаешь только ты, потому только ты у можешь судить их. И я во всем полностью полагаюсь на твое суждение. Вот только скажи мне об одном. Почему после того, как мы посвятили себя христианскому служению (а ведь это было твое желание)[6], ты пренебрегаешь мною? Ответь мне, если сможешь – или я отвечу так, как я думаю, и как считает весь мир. Объяснение я могу найти только одно – ко мне тебя привела не любовь, но вожделение плоти, и искал ты во мне не друга, но способ насытить похоть. Поэтому, когда плотские утехи стали для тебя недоступны, то незачем было уже делать вид, будто любишь. Любимый! Думать так страшно, но так думаю не я одна – так считают все. Во мне говорит не обида – я передаю суждение всех. Хотела бы я, чтобы слова мои были пустым опасением и чтобы любовь, в которой ты клялся мне, оказалось истиной. Докажи мне это, чтобы горечь моя могла утихнуть, объясни мне, почему ты, который клялся мне в любви, теперь ни в грош меня не ставишь. Скажи – ведь я так желаю, чтобы нашлось объяснение, которое оправдает твои дела! Прошу, не откажи – ведь тебе ничего не стоит оказать мне эту милость. Мы разлучены с тобой, явись же мне хоть в письме. Дай мне прочесть слова, написанные твоей рукой – уж у тебя-то слов хватит. Если же ты не желаешь одарить меня добрым словом, к чему тогда надеяться мне на добрые дела. Если ты отказываешь мне в любви на словах – как ожидать от тебя любви на деле?

До этого времени я полагала, что заслужила от тебя по меньшей мере благосклонность, поскольку ради тебя смиренно переносила все тяготы, выпадавшие на нашу долю, и до сего дня слушаюсь тебя во всем. И к монашеской жизни я обратилась не из-за божественного призвания, но только лишь по твоему настоянию. Если после всего этого я не заслуживаю твоего расположения, то неужели мои старания не имеют для никакой ценности? Неужели я следовала за тобою просто так? я не ожидаю награды от Бога ни за уход в монастырь, ни за что-либо другое, потому что делала все не ради Него – за Богом следовал ты, я же следовала за тобой. Да, я первой приняла монашеское покрывало, но ты настаивал на этом, боясь, как бы я не разделила участь жены Лотовой, и потому пожелал, чтобы мое обращение к Богу состоялось раньше твоего. Твое недоверие ко мне, признаюсь, наполнило мое сердце печалью и стыдом, ведь Бог знает – я не колеблясь пошла бы за тобой хоть в ад. Сердце мое не принадлежало мне – оно было с тобой, и остается с тобой даже сейчас. Если сердце мое не с тобой, то где оно? И если нет тебя, то как я могу существовать? Ты мне нужен. И я буду счастлива, если ты снова будешь добр ко мне, если воздашь милостью за милость, малым за великое и словами за дела.

Или, может, ты так уверен в моей любви и преданности, что даже не сочтешь нужным узнать, как я поживаю? И чем более я предана тебе, тем больше придется мне переносить твое пренебрежение? Неужели только ревность и неуверенность во мне заставят тебя обратить ко мне свой взор? Вспомни же, умоляю, что я сделала ради тебя! Вспомни, сколь многое ты мне должен! Было время, когда я предавалась с тобой утехам плотской любви, не зная до конца, что движет тобою – любовь или похоть; но дело судят по его окончанию. Я отказала себе во всех радостях мирской жизни ради того, чтобы показать тебе: я верна, я покорна тебе, я – твоя, больше, чем когда-либо. Взгляни же, прав ли ты, давая мне так мало в обмен на многое? Прав ли ты, отказывая мне в том, что для тебя ничего не стоит?

И поэтому именем Бога, которому ты посвятил себя, я прошу тебя снова вернуться ко мне – хотя бы в письме. Я нуждаюсь в слове утешения от тебя, которое укрепит меня и даст новые силы для служения Богу. В былые дни, когда ты приходил ко мне ради греховного наслаждения, письма от тебя приходили одно за другим, и песни твои прославляли Элоизу, и имя мое колокольным перезвоном шло от улицы к улице. Но разве не лучше, не превосходнее, не благороднее наставлять меня на пути праведности, чем ранее насыщать в письмах и песнях нашу похоть? Преклони же ухо к моим мольбам.