Августа 2000 года, четверг 1 страница
Она вовсе этого не хотела. Выход из дома она откладывала, сколько могла. Дальше тянуть было неприлично. Ребята собирались у Гофманов в шесть. Часы разменяли уже восьмой. Маша вздохнула почти обреченно и покинула свое убежище. Идти до дома Гофманов было минут пять, не больше. Поэтому она выбрала обходной путь.
Она не знала практически никого из тех, с кем предстояло сейчас встречаться, но уже заранее большого «энтузазизма» не испытывала. Что ее должно ожидать, она легко могла проинтуичить, опираясь на ощущения от той единственной вечеринки, на которую она нарвалась полтора месяца назад, едва появившись в новой школе.
Что-то илистое, склизкое, топкое, отпугивающее отложилось осадком на мелководье памяти от той первой встречи с новой действительностью, и вступать снова в подобную болотину отнюдь не хотелось. Она еще не забыла, как встретила тогда ее в дверях самоуверенная смелонакрашенная девица:
– Гарик, ты кого привел? Ты кто?
От постановки вопроса она растерялась:
– Человек.
– Вижу, что не обезьяна, – критическим взглядом охватывая гостью, процедила хозяйка квартиры, но не посторонилась.
– Ну что ты начинаешь, Зинка? Впусти вначале, – вступился за спутницу Игорь Логинов, который и притащил ее сюда. Он отодвинул плечом Зинку, расчищая дорогу. – Эту красотку зовут Маша. Как там дальше по родословной, еще не знаю, мы с ней знакомы пятнадцать минут.
– Барышева, – назвалась Маша.
– Во. Ольга Николаевна сказала, что Маша будет учиться с нами в одиннадцатом.
– Ни фига себе! Кто ж ее принял в нашу богадельню? Когда Славку с Грибом выгоняли, говорили, что у нас перебор с народонаселением для выпускного класса. Видать, по большому блату.
– Для улучшения породы, – пояснил Гарик. – Она на золотую медаль тянет.
– Почем нынче золотые медали? – ехидно поинтересовалась Зинка.
– Отстань от девочки. Она под моей личной опекой, – пригрозил Гарик и провел Машу внутрь. – Не обращай внимания. Это Зинка Савельева. Она вообще прикольная.
Из тех, кто тусовался тогда у Зинки, кроме самой хозяйки и Гарика, Маша больше почти никого даже и не запомнила. Да, был еще ухлестывавший за Зинкой крупный увалень по имени Денис, но охотно откликавшийся и просто на Дыню. Хотя и мальчишек, и девчонок было человек десять, но в памяти они слились в нечто однообразно серое в мелкую крапинку. Однако различать людей по крапинкам дело не вполне благодарное и мало развлекательное, когда ты не знаешь твердо даже, как кого зовут.
В гостиной было душно и как-то затхло. Воздух был пропитан жарой, пивным паревом, потом и скукой. Даже появление новенькой не вывело компанию из расплавленного состояния. Дышать было нечем еще и от ядовитого ленивого дыма, хотя курил лишь Дыня – парень, чьей головой вполне можно было играть в регби, Зинка, да еще две девчонки в одинаковых мини с одинаково обесцвеченными волосами мусолили сигареты, сосредоточенно стряхивая пепел в пластиковый стакан.
Маша закашлялась и вышла из комнаты.
– Слушай, у тебя деньги есть? – подошла к ней Зинка.
– В каком смысле?
– В смысле мани. Мне сейчас позарез нужны три тысячи. Взаймы.
Маша нашла свою миниатюрную сумку, аккуратно отложенную подальше от общей свалки, и вытащила тощий кошелек.
– Полторы. Все, чем богата.
– Ладно, давай. Полторы еще будешь должна. – Зинка взяла деньги. – Шутка. На днях отдам.
Последние слова прозвучали формально, и Маша успела пожалеть, что захватила с собой все свои накопления.
– Ну, как тебе? – подошел сзади Гарик.
– Никак. Я же здесь никого не знаю, – это было самое дипломатичное, что она смогла подобрать.
– Вообще-то они – так себе, – понял Гарик. – Нудные. Но надо поддерживать отношения со всеми.
– Зачем надо?
– Для удержания авторитета.
– А авторитет – это что, самоцель?
– Авторитет – это средство для достижения цели.
– А цель-то в чем?
– Ну, не умничай, а… – Гарик поспешил сменить тему: – Ты в карты играешь? Не бойся, не на деньги.
Маша неопределенно пожала плечами:
– Я не боюсь. Денег все равно уже нет.
– На раздевание. Хочу этих вареных пельменей вилкой потыкать. Кажется, они уже готовы.
– Мне не жарко. А тебе что, так нравится демонстрировать стриптиз перед своей же публикой?
– Да ладно тебе. Я никогда не проигрываю. А над лохами посмеяться – дело святое.
Маша попыталась, сколько смогла, отсидеться в соседней, явно Зинки-ной, спальне, листая нехитрый книжный минимум, но представленного набора надолго не хватило. Когда ей пришлось вернуться в гостиную, атмосфера там уже ничем не напоминала сонное царство. Дыня, сняв с себя грязный носок, подвешивал его к близнецу, украшавшему люстру. Зинка, потерявшая к этому моменту блузку, пыталась выгнать из-за общего стола свою тринадцатилетнюю сестру Катьку, на которой оставалась лишь последняя необходимая деталь туалета. Та сопротивлялась чуть не плача и вопила, что все сейчас отыграет. Увидев Машу, Зинка закричала:
– Машка, давай сюда! Вместо моей Катьки.
Гарик, нацепивший на себя половину дамского гардероба, посмеивался, покачиваясь на стуле. На ком-то из ребят сохранилось немногим больше, чем на Катерине. Дыня ухватил проходящую мимо Машу за руку и потянул к столу:
– Подгребай смелее. Ей-бо, не обидим.
– Я сейчас. Мне на одну минутку, – она вырвалась из клещеруких объятий и выскользнула в прихожую.
Завладев своей косметичкой, Маша беззвучно, воровски приоткрыла входную дверь и бросилась на улицу.
Даже искусственно растянутая дорога заканчивается раньше, чем приходит осознание неотвратимости финиша. Не слишком разгулявшиеся воспоминания оборвались прямо у подъезда восьмиэтажки. Новых положительных ожиданий они почему-то не породили. Вспыхнула последняя надежда – кодовый замок подъезда, но и тут ее ждал облом: входная дверь была не заперта. Маша еще помедлила, прежде чем войти…
Что-то звучно шлепнулось об асфальт в паре шагов от нее. Маша подняла кожаную стоптанную тапочку без задника и прочертила взглядом возможную траекторию ее перелета. Вверху между третьим и четвертым этажами на линии балконов раскачивались чьи-то пятки. Запрокинув голову, Маша попятилась от подъезда и теперь смогла увидеть мальчишку, ухватившегося за нижнюю перекладину перил. Он то оказывался весь снаружи, то исчезал за плоскостью балконной этажерки. При очередном качке руки его разжались, и он с каким-то металлическим бряцаньем провалился во чрево третьего этажа. Сверху разнеслись по завечеревшему двору аплодисменты и одобрительные вопли. Последние были адресованы, по-видимому, и Маше, так как среди зрителей она различила Гарика, размахивавшего приветственно руками явно ей за неимением поблизости другого объекта.
Маша, наконец, нырнула в подъезд и, не дожидаясь кабины единственного лифта, залипшего на четвертом, пешим ходом одолев пару этажей, оказалась на третьем. Сверху доносились взбудораженные звуки разборок, забивающихся в лифтовую душегубку, которая упрямо отказывалась закрывать двери, оправдываясь перегрузкой. Несмотря на всего лишь два лестничных пролета, которые отделяли спорящих от конечной цели путешествия, никто не хотел признать себя лишним в этой давиловке. Маша вытащила из кармана скомканный листок. Все совпадало с бумажным описанием. Она протянула руку к пуговице звонка, но дверь продавилась вглубь квартиры чуть раньше, чем колокольчиковый перезвон побудил ее к этому действию. Мальчишка, чьи пятки сверкали только что в межэтажье, взъерошенный и слегка прихрамывающий, радушно улыбался ей, приглашая в освещенный грот прихожей.
– Привет. Ты – Маша Питерская?
– Ну вот, уже окрестили. Вообще-то я Маша Барышева, – она подала ему свой трофей.
Прочувственно высокосветски склонив голову, он двумя руками пожал протянутую ему тапочку:
– Весьма, весьма приятно. Разрешите представиться: Евгений. Мартов. Простолюдины называют Женей.
– Что у вас здесь происходит? Соревнования по прыжкам с высоты?
– Типа того. Полезли на крышу провожать закат и захлопнули дверь. Хорошо, сосед-добряк сверху запустил.
– Нет, правда: тебе что, жить надоело?
– Это только одна из возможных версий.
– Или ты сумасшедший?
– Это всего лишь вторая. Обе мимо.
– А какая же третья?
– Не интересно делать то же, что и все. Если бы все каждый день лазили через балконы, я бы ждал, пока откроют дверь.
В этот момент лифт, пошедший с ребятами на компромисс, привез хоть и не всех, но шестерых, вместо четырех законных пассажиров. В этой первой партии был Гарик. Обхватив Машу за плечи, он провернул ее на триста шестьдесят, объявляя:
– Представляю: это моя Машка. Правда, высший класс?
– Положь, где взял.
Парень квадратного сечения легко оттеснил Гарика от эпицентра внимания и, подхватив Машу под локотки, практически занес в просторную гостиную.
– Но-но, Громила. Здесь тебе не тут. Девочку руками не трогать. Видишь, какая хрупкая. Не дай бог что сломаешь. Будешь мне все по описи сдавать. Я отвечаю за сохранность этого редкого экземпляра.
Рядом с тем, кого он назвал Громилой, Игорь, который не страдал ни задержкой роста, ни недостатком мышечной массы, воспринимался Шварценеггером на фоне Кинг-Конга.
Наконец на попутном лифте прибыла последняя группа любителей ярких природных явлений. Среди них была Наташа Гофман, которая, не без лоббирования классной, собственно, и пригласила Машу к себе на последнюю вечеринку последнего лета детства. Громила на поверку оказался Сашкой Гофманом и по совместительству родным братом Наташи. Саму ее, конечно, нельзя было назвать мелкой, но с братом она не шла ни в какое сравнение. Между тем влияние ее на Сашку было столь безгранично, что это, зачастую, оставалось единственным способом привести лениватого Громилу в рабочее состояние или, напротив, отключить на неопределенное время в момент агрессивной активности. Последнее случалось исключительно редко: Сашка являлся счастливым обладателем сразу двух прозвищ, но второе – Тюфяк – использовалось в исключительных случаях и предпочтительно, дабы не рисковать жизнью, за глаза.
Девчонка с короткой мальчишеской стрижкой, вошедшая в квартиру последней, направилась сразу к Женьке:
– Монмартик, ты жив, невредим?
– Жив, Надька, но, кажется, вредим. Капканов везде понаставили.
Женька без тени вины посмотрел на хозяйку дома:
– Наташка! Я вам там какую-то кастрюлю с супом перевернул.
– Ну, молодец, Монмартик! Родители только в среду приедут. Я, главное, на полчаса из холодильника выставила, чтобы арбуз охладить. Будешь приходить нас с Сашкой кормить.
– Громилу прокормишь, как же. «Вискас» ему купишь – пусть ни в чем себе не отказывает. Скажи лучше, как убрать.
– Идем, – вклинилась Надя. – Я помогу.
Маша и не поняла, как ее затянуло в водоворот всеобщей гульбы. Прошло минут двадцать, а Маша уже идентифицировала и могла различать всех участников вечеринки. Из тех, кого она встречала у Зинки, здесь не нашлось никого, кроме, разумеется, Гарика. Она насчитала семерых ребят, и еще пятерых девчонок, не считая ее саму. Маша могла пока нечетко запомнить или даже не знать чьи-то фамилии, но уже ни за что не спутала бы куколкообразную утонченную Леночку с «железной леди» – Ингой или со смешливой круглолицей Олькой Бертеньевой. Про Олю Маше сразу поведали почему-то под страшным секретом, о котором в курсе был весь класс, что директриса школы – ее крестная. С мальчишками оказалось сложнее. Они из кожи вон лезли, представляя Маше друг друга, зачастую так замысловато, что отличать правду от мелких подколок для нового человека было мучительно. Больше других изощрялся Сергей Дьяченко, в миру просто Дик, рекламируя второго Сергея, ржавоволосого нагловатого парнишку с острым языком и с одной педалью газа без тормозов.
– Нет, ты не уходи от ответа. Расскажи Маше Питерской, что ты прямой потомок небезызвестного чеховского героя. Маша, ты слышала, кто такой Чехов?
– Врач, экспериментировавший на приматах и написавший труд «Вишневый зад», – стал наводить рыжеватый.
– А ты не подсказывай, не на уроке. «Лошадиную фамилию» читала? Так это как раз о прапрадедушке нашего Сержа.
– Сергей Овсов? – догадалась Маша.
– Не, прямолинейно мыслишь – Сергей Лошадинов. Честно. Подтверди, Серж.
– Торжественно подтверждаю. Достали они меня с фамилией. Как кончу школу, женюсь на нашей классной, непременно сменю фамилию… – Он стряхнул руку Дика со своего плеча и удалился на помощь Монмартику и Наде.
– А это наш «сын полка», – не унимался Дик, отловивший совсем юное создание. – Максимка, сколько будет два плюс два умножить на два?
– Шесть.
– Вот, я же и говорю: вундеркинд. Маш, давай что-нибудь покруче. Какое-нибудь двузначное число возведи в куб. Возьми калькулятор.
– Ну, пятьдесят четыре тысячи восемьсот семьдесят два. И что теперь?
– Тридцать восемь – корень третьей степени, правильно? – задумавшись на пару секунд, выпалил Максимка. – Да, ладно, это легкотня, давай пятую степень.
– Разрядов не хватит, – засомневалась Маша. – Нет, ничего. – И она показала экран: 2 535 525 376.
– Корень пятой степени – семьдесят шесть, – отрапортовал вундеркинд. Это у него заняло не многим больше времени.
– Что я тебе обещал! – с искренним восхищением зааплодировал Дик, как если бы в этом шоу была его заслуга. – Чудеса дрессировки.
С балкона появился Монмартик с покорно обвисшей в его руках грязной тряпкой. Дик перехватил его на полпути в ванную:
– А вот и наша очередная знаменитость – Евгений Монмартик. А чем он знаменит? Ты летом в Тель-Авиве какую премию получил? Третью? Слушай, а тебе деньги заплатили?
– Дик, закрой фонтан. Мы уже знакомы без твоих клоунад. На, иди, выжми Громиле в кастрюлю на обед, – и Женька попытался всучить Дику источающее запах щей орудие мокрой уборки.
Тот в ужасе шарахнулся от такого предложения и предпочел раствориться в воздухе.
Заиграла поставленная рукой Гарика медленная, как плеск морского прибоя, ненавязчивая музыка. Леночка, не дожидаясь приглашения, обвила шею возвышавшегося над ней Вадика, и их лодка отчалила от пристани, покачиваясь на волнах. Гарик отвернулся от музыкального «Филипса», когда уже двое, Громила и Дик, одновременно направились к креслу, в котором уютно устроилась Маша. Гарик подскочил первым и протянул Маше руку.
– Гражданин, вас здесь не стояло, – возмутился Дик, а Громила попробовал попросту отнести конкурента в дальний угол. В попытке обрести свободу Гарик добился лишь того, что, запутавшись в четырех ногах, Громила споткнулся, и оба грохнулись на пол, едва не снеся идиллическую парочку, проплывавшую мимо с закрытыми глазами.
Маше не доставляло удовольствия это повышенное внимание ребят, хотя ей казалось, что она его ничем не провоцирует. Она отметила напряженные, если не враждебные всполохи из-под ресниц Ольки, да и прочие девчонки начинали уже разговаривать с ней сквозь зубы. И соперничество мальчишек, и зарождающаяся ревность сверстниц были ей нужны сейчас менее всего. Поэтому когда возникший в дверях гостиной Женька провозгласил: «Барышева! На выход. Вас к телефону, мадмуазель!» – она искренне обрадовалась естественному разрешению ситуации.
Маша не без облегчения покинула свое гнездышко и гордо прошествовала через брешь в стене раздавшихся перед ней ребят. В дверях все еще вратарил Женька. Когда она попыталась просочиться и сквозь него, тот, легко перехватив Машу правой рукой за талию, закружил ее в музыкальном водовороте, игнорируя взгляды ошалевших от такой наглости мальчишек. Машка тоже не поняла, как она могла купиться на такую элементарную провокацию: кто мог ей звонить сюда, если даже она сама понятия не имела, какой у Гофманов телефонный номер? Через пару минут страсти улеглись. Кавалеры перераспределили оставшихся на свободе дам, за исключением мелкого Максимки, подчеркивавшего свою безучастность к происходящему. Только самая миниатюрная Леночка соответствовала ему по росту, но Леночка была ангажирована Вадиком на все танцы подряд. Даже Лошадинов (партийная кличка Лошак) неуклюже переминался с ноги на ногу, по-пионерски выставив руки и вцепившись Инге в бока.
Маша скользила, едва касаясь глади паркета, положив правую ладонь на плечо Монмартику, а Женька, обвив ее перетянутую кожаным ремешком тонюсенькую талию одной рукой (этого было вполне достаточно) и заложив вторую руку себе за спину, вел ее, время от времени налетая на толкущиеся в тесноте домашней танцплощадки пары.
– Ты классно танцуешь. Я не слишком умелый кавалер, но с тобой ощущаю себя на балу в дворянском собрании в начале девятнадцатого века. Ты где-то училась так танцевать?
– Мама хотела, чтобы я стала балериной. Но папа перевел меня в математическую школу из балетной. Он заботится о моем будущем, а мы с мамой ничего в этом не смыслим. – Маша усмехнулась. – В нашей семье всегда все решает папа.
– Мне кажется, что ты не касаешься пола. Я боюсь не удержать тебя, боюсь, что ты вспорхнешь к потолку и собьешь люстру.
– Знаешь, что-то такое со мной уже было. Я вальсировала в огромном дворцовом зале с высоченным потолком, заплетенными лианами орхидей с вычурными бордовыми цветами. И в какой-то момент почувствовала, что мне так же просто скользить по воздуху, как по сверкающим мраморным плитам. И кружась в вихре Штрауса, я поднялась над танцующими парами, но люстры не сбивала, а сорвала цветок из-под купола и закрепила в волосах. И я поняла, что всегда умела летать, но никогда не могла поверить в себя, боялась попробовать. А полететь можно, только абсолютно уверившись, иначе разобьешься, как все. А потом музыка стала стихать, она просачивалась через полуприкрытые окна в сад и там растворялась в вечернем небе и умирала, и мне пришлось спуститься на пол.
– Ты была одна?
– Я не помню. Наверное. Никто из наших мальчишек не танцует вальс.
– Из наших тоже. Даже я.
– Жаль. Мне кажется, ты не безнадежен.
– Хорошо, я запомнил. Так чем закончилась твоя история?
– Я решила, что мне все только приснилось.
– Для сна это слишком невероятно.
– Да? Понимаешь, я уже готова была поверить, что это все сон, но цветок бордовой орхидеи… Он так и остался заплетенным в прическу.
Женя посмотрел на нее как-то странно, словно увидел впервые только сейчас. Маша почему-то смутилась от его взгляда и спрятала глаза. Потом вспыхнула:
– Да, меня же к телефону…
И она выпорхнула из Женькиных объятий прямо в распахнутую дверь, мимо которой они как раз пролетали. Пусть не думает, что ему все можно.
Женька, оставшись без партнерши, отошел к окну и, усевшись на подоконник, больше за весь вечер не пытался ее приглашать.
Потом она танцевала с Гариком, и с Диком, и с Громилой, и снова с Гариком… Громила держал ее в своих ладонищах нежно, как Дюймовочку, видно, слова Гарика о хрупкости «этого редкого экземпляра» возымели свое действие. Дик слишком усердно следил, чтобы не коснуться ее лишний раз, а Игорь балагурил без умолку все танцы напролет, и так как-то само собой получилось, что провожать ее до дома отправился именно он. Маша ни разу не вспомнила, что всего несколько часов назад она с тяжелым чувством неотвратимой повинности плелась сюда по этой самой дороге. Теперь они шли по тому же точно обходному маршруту, и вновь он оказывалась короче, чем ему следовало быть. Гарик был совсем не такой, как на той первой вечеринке у Зинки. С ним она ощущала себя легко и беззаботно, будто они были старыми и добрыми друзьями, и Маша на какое-то время забыла все свои обещания и клятвы и опомнилась, когда Гарик без особо изощренных усилий уже добился от нее уговора на воскресную экскурсию по Москве через неделю, забронировав за собой место единственного гида и сопровождающего.
Она вспомнила все, лишь когда Гарик ушел, распрощавшись с ней у ее подъезда, но было уже поздно.
Сентября, пятница-четверг
Она твердо решила, что должна пресечь это соревнование мальчишек за ее внимание. Маша искренне старалась быть одинаково холодна со всеми без разбору, но реально это только подогревало страсти в 11 «В». Те школьные романы, которые должны были завязаться к одиннадцатому классу, уже были, как правило, перепробованы и либо к настоящему моменту успели наскучить и развязаться, либо только ждали подходящего для этого случая. Появление новенькой в классе, где с девчонками по причине математичности школы было по жизни туго, стало замечательным поводом для пересмотра прежних привязанностей. В оправдание ребят можно было только отнести тот факт, что новенькая подвернулась идеально подходящая для разжигания юношеских чувств неоперившихся Ромео. Во-первых, она была выше всех одноклассниц и при этом ухитрилась иметь фигурку «ферзевую», как выразился Гарик, подразумевая, по-видимому, ее осиную талию – «соплей перешибешь», как определила Зинка. В принципе, уже этого должно было стать вполне достаточным, но, на беду, дело (тело) этим не ограничивалось. К безусловно приятному, может, чуть зауженному личику придавались большущие черные глаза и, чтобы добить окончательно, толстенная тугая черная же коса, не знавшая в своей жизни ножниц. «Отпад» – характеристика была дана Громилой, а с ним редко кто спорил.
Можно ли обвинять Машу, что она не в силах была здесь что-либо сделать? И уж совсем бесполезно требовать от мальчишек невнимания к таким нетривиальным явлениям в жизни класса. С тем же успехом можно бороться с весной, которая морочит голову поэтам и художникам. Правда, пока на город упрямо надвигалась осень, но в шестнадцать лет весна не покидает души двенадцать месяцев в году.
Никто из сражавшихся – ни Гарик, ни Громила и Дик – не желал признавать себя побежденным до тех пор, пока Маша не объявила свой выбор. И в этот момент, совсем некстати, в состязание вмешался Лев Грановский, не входивший ни в одну из классных группировок и державшийся особняком, оправдывая прозвище Графа. Всем было известно, что его отец какая-то шишка. Какая именно, никто точно не знал, но тем не менее с ним предпочитали не связываться. Воспользовавшись тем, что после высылки Гриба из школы второе место за его партой осталось вакантным, Граф попытался усадить к себе новенькую.
– Граф, это место мемориально. Маша здесь сидеть не будет, – попробовал наложить свое вето Гарик.
– Какая трогательная забота о памятных местах. Только с каких это пор ты успел стать поклонником Гриба? Ты ведь называл его музыку сливом воды в унитазе, пропущенным через усилители.
Все время перетягивания каната Маша стояла посреди класса, держа в руках набитый школьным реквизитом новенький пластиковый кейс деловой дамы. Ситуация раскручивалась и грозила не ограничиться формой словесной перепалки. Громила уже предложил Графу выйти и решить этот вопрос по-мужски в туалете, но здесь в самый разгар разборка была недемократично прервана. Никто из дискутирующих не заметил, в какой момент в кабинете материализовалась классная, Ольга Николаевна – Мама-Оля (редкому школьному учителю удается сохранить в ученической среде девичье имя-отчество, а это прозвище было далеко не самое обидное).
– Дьяченко, кочевник ты наш. Вернись-ка, дорогой, на свое прежнее место.
Дик, только что сменивший район предыдущей дислокации за одной партой с Монмартиком на вакантную половину возле Инги, недовольно загундосил:
– Но, Ольга Николаевна…
– Ты хочешь сказать, что не уступишь место даме?
Дик, второй раз обиженный за первый еще не начавшийся учебный день, сгреб со стола ручки, но демонстративно отправился в расположение Графа, проигнорировав Женьку, убравшего с соседнего с собой стула сумку. С утра Монмартик успел высказать другу свое «фи» по поводу безнравственности ухаживания за двумя девчонками одновременно, за что поплатился разрывом дипломатических отношений.
В результате Маша обрела свое место возле Инги, и это послужило началом координат для их будущей дружбы.
Дик, честно вытерпев с Графом два урока, перебрался обратно к Монмартику. Он не был способен на длительное ношение в себе обид. Женька же, как он считал, был прав лишь отчасти. Скоропостижный роман «Дик + Инга» увядал весь конец десятого класса, как любой однополюсный роман, в котором один обожает, а второй (вторая) позволяет себя обожать. Может быть, поэтому Дик так легко перенацелил свои всегда возвышенные чувства, а Инга так же легко его отпустила. Все это не только не омрачило сближение двух девчонок, но где-то даже сыграло в пользу их союза, если не совсем уж против Дика, то, во всяком случае, не за.
Маша больше всего напоминала сама себе дикую кошку, вцепившуюся когтями в ветку дерева, под которой выясняет между собой отношения свора бродячих псов. Каждый из них жаждет оказаться ближе других к цели, когда намеченная жертва не выдержит и рискнет спрыгнуть на землю. Маша в тысячный раз поклялась себе лучше умереть с голоду, но с дерева не слезать.
Сентябрь дал старт последнему заезду. Рыкнув моторами и от усердия пробуксовав на забытых за лето формулах, правилах или законах, развернулась финальная гонка. Начиналась учеба. Маша сказала себе, что на этот год у нее есть цель. К финишу она должна прийти первой. Никакой любви ей на фиг не надо. Сыта она этой любовью. Накушалась. Доучиться последний год без приключений. Одних занятий и подготовки в универ хватит, чтобы забить себе голову, на остальное просто времени не достанет. В старой, питерской школе, где право называться первой ученицей было завоевано десятилетней каторгой-марафоном, уже позволительно было никому больше ничего не доказывать. Каждый учитель понимал: девочка идет на медаль – зачем вставать на пути. В новой, московской все еще было неопределенно, невнятно. Все приходилось начинать с самого начала, а одиннадцатый – это тебе не первый и даже не десятый. Один досадный промах – и ты сошла с дистанции на последнем километре.
Класс здесь был принципиально сильнее, чем ее прежний. Там тоже была физмат школа. Но этих ребят набирали спецприемом в восьмой. Конкурс – круче, чем в МГИМО. В восьмой пришло сорок шесть необстрелянных новобранцев. До победного одиннадцатого дожило тридцать два. Зато этих, оставшихся в живых на контрольных и экзаменах, теперь «ничем, кроме напалма, не возьмешь», как выражался физрук Кол Колыч – отставной капитан второго ранга («второго сорта»), бродивший в своей морской форме по школе. Маша с ходу попала в спецназ. На этом фоне она уже вовсе не так блистала, как привыкла. Она поняла, что ничего не понимает в матане и информатике. Класс ушел не то чтобы далеко вперед, но куда-то вбок. Она должна была не только догнать – ей предстояло всех сделать. Честолюбие было задето, и Маша приняла вызов. Трудности с учебой заполнили ту пустоту, от которой она изнывала все лето в Москве. Теперь она на скуку не жаловалась.
После занятий Машу задержала классная. Ольга Николаевна собирала разведданные и заносила их в журнал и свое личное досье на подопечных: телефоны, адреса, явки, пароли… Машка давала показания с полчаса. Инга терпеливо подпирала тяжелую умную голову ладонями – ждала ее, чтобы возвращаться из школы вместе. Их дома росли друг напротив друга, и девчонки, встречаясь поутру по дороге в школу, могли спорить, кто кого пересидел вчера за задачами, апеллируя к не гаснувшим в ночной глубине окнам.
Народ расползся по своим домашним норам. Девчонки вышли на школьный двор. Откуда возле них возник Граф, никто не понял. Он пристроился со стороны Маши, но подружки продолжали щебетать, игнорируя присутствие третьего. Граф чуть отстал. И тут на Машин кейс сзади обрушился удар такой сокрушительной силы, что, держи она его покрепче, или ручка осталась бы у нее в руке, или рука ее растянулась бы до земли. В их школе такие шутки ребята переросли в классе восьмом-девятом. Эти, видимо, были с запоздалым развитием.
Инга обернулась, готовая выпустить свой раздвоенный змеиный язык, но Маша, сжав ее локоть, прошептала на ухо:
– Не замечаем. Сам выбил – сам притащит.
Они завернули за угол школы, где две обесцвеченные девчонки из Зинкиной компании курили, время от времени выглядывая, не идет ли кто из учителей. Инга под руку с Машей, холодно качнув головой, прошествовала мимо. Следом на почтительном расстоянии за ними плелся Граф с дамским кейсом в руке. Когда он поравнялся с курилками, те прыснули со смеху.
Маша с Ингой успели дойти до метро, а Граф все не нагонял их.
– А что, если не принесет, – беспокоилась Инга, пытаясь по-шпионски оглянуться и определить, идет ли «хвост».
Маша всякий раз одергивала ее:
– Держи характер. Принесет. Никуда не денется.
Они спустились вниз. Граф подошел, когда уже поезд наезжал на платформу:
– На. Дальше сама. Мне в другую сторону.
– Спасибо, что поднес. До свидания, Лева.
Руку она, наверное, все же немного потянула. Пластиковый кейс был небольшой, но тяжелый, и тащить его было неудобно.
Дома Маша выложила свою ношу на письменный стол. Слава богу, нигде не треснул. Она раскрыла замки и откинула крышку. На ложе из учебников и тетрадей отдыхал натуральный красный кирпич.
Маша наклонилась над раковиной в школьном туалете и, зажмурив веки, брызгала в лицо холодной водой, приводя себя в чувства. Вчера (собственно, сегодня) она заснула в начале третьего: закопалась в информатике, застряв с языком Ассемблер, на котором уже сегодня надо было писать программы, а она только-только добыла справочник и учебник. Весь первый урок предательски слипались глаза. От холодных брызг по телу пробегала дрожь, зато сонливость отступала. Она попыталась распрямиться, но свисающая коса, за что-то зацепившись, застряла. Маша попробовала высвободить на ощупь волосы и наткнулась на чью-то ногу, прижавшую косу к умывальнику.