О РОЛИ БИОЛОГИЧЕСКОГО В ФОРМИРОВАНИИ ЛИЧНОСТИ

Поскольку речь идет о биологическом и социальном в психике человека, то необходимо рассмотреть соотно­шение трех реальностей: биологической, психологи­ческой и социальной. Сузим картину, возьмем прежде соотношение двух реальностей — биологической и психологической, а затем уже вернемся к третьей — внешней, социальной реальности.

Собственно человеческая, сложно организованная психика может сформироваться и успешно функциони­ровать в каждом отдельном человеке лишь при опре­деленных биологических условиях, куда входят и требо­вания к содержанию кислорода в крови и обеспечению питания мозга, и необходимость для успешной жизне-

деятельности солнечных излучений, и согласная работа отделов нервной системы и многое, многое другое. Су­щее гвует огромное количество этих параметров и звень­ев нашего телесного существования, живое содру­жество которых обеспечивает «на выходе» необходи­мые для протекания психических процессов условия. В норме все системы находятся в динамическом внут­реннем равновесии, создавая относительное постоян­ство диапазона условий, нужного для продуктивной работы психического аппарата. Степень здоровья орга­низма определяется запасом прочности, стойкости в от­ношении пагубных влияний, т. е. тем, насколько легко и надежно защитные силы гасят, компенсируют эти влияния, не допуская искажения условий работы психики (подобно тому как рессоры хорошего автомо­биля гасят неожиданные ухабы дороги, не допуская лишних помех и неудобств для работы водителя). Что касается больных организмов, то, как писал А. Л. Чижевский, их можно рассматривать как системы, находящиеся в состоянии неустойчивого равновесия. Здесь отсутствует или крайне мал запас прочности (здоровья) в отношении вредоносных воздействий;

такие воздействия вовремя не гасятся, в результате чего общая неустойчивость еще более возрастает. Все это создает «на выходе» перебои, искажения основных физиологических условий протекания психических про­цессов, что не может не сказаться на качестве этих процессов.

Итак, психическое всегда действует, протекает, развертывается в рамках определенных биологических (физиологических, организмических) условий. Для постоянства и «самостоятельности» логики развития психики (т. е. ее относительной независимости от пери-пегий жизнедеятельности организма) необходимы обеспечение нужного диапазона этих условий, их устой­чивость. Серьезное нарушение внутреннего равновесия изменяет характер протекания психических функций, тем самым так или иначе влияя на эти функции. Причем надо ясно осознавать, что это именно две реальности, которые можно различить, с одной стороны, как класс условий, а с другой — как процесс, протекающий в этих условиях.

Вернемся теперь к роли третьей реальности — реальности внешней, социальной — миру предметов и явлений, общения и борьбы, в котором живет человек.

Эта реальность является формообразующей, «ответ­ственной» за содержание психических процессов ", ведущей специфической детерминантой развития чело­веческой психики. Но при этом следует помнить, что реальность социальная, воздействия социального мира прямо не переходят в реальность психическую. Вот здесь-то мы и должны применить ценную формулу С. Л. Рубинштейна: внешние причины действуют, пре­ломляясь через внутренние условия. Следует только помнить, что внутренние условия не есть соединенные в одну совокупность биологические и психологические особенности *. «Внутреннее» есть собственно душевная, психическая реальность. Однако конкретные процессы этой реальности в свою очередь постоянно протекают в рамках условий, определяемых биологической, фи­зиологической природой.

Формула «внешнее через внутреннее» описывает в основном характер воздействия на психику внешних, социальных причин, бытия — на сознание. Для того чтобы выделить другой важнейший аспект (который в философско-психологическом плане мы уже затраги­вали в гл. I) — созидательную творческую активность психики человека, в частности ее преобразующее влия­ние как на социальные общественные процессы, так и на собственное развитие,— необходимо воспользоваться следующей формулой, предложенной А. Н. Леонтьевым:

* Мы делаем эту оговорку, поскольку у самого С. Л. Рубинштей­на внутренние условия понимались как раз в таком расширенном толковании. «При объяснении любых психических явлений,— писал он,— личность выступает как воедино связанная совокупность внут­ренних условий, через которые преломляются все внешние воздей­ствия». Структура личности при этом рассматривалась как включаю­щая в себя и черты, обусловленные природными данными и общие для всех людей (например, свойства зрения, вызванные распространением солнечных лучей на Земле), и условия, которые изменяются в ходе исторического развития (например, особенности фонематического слуха, вызванные строем родного языка), и свойства высшей нервной системы, и, наконец, систему мотивов и свойств характера ¹². Подобный «тотальный» подход к личности, слияние в одно разноуровневых образований, отнесение к ней как физиологи­ческих, так и собственно психических свойств во многом, на наш взгляд, снижали ценность формулы «внешнее через внутреннее» и, возможно, явились причиной, по которой эта формула не нашла пока должного применения в исследованиях личности. При таком подходе оказывается затрудненной и возможность конкретно разоб­раться в той специфической роли, которую играют различные особенности организма, перипетии его «биологии» в нормальном и отклоняющемся развитии.

«Внутреннее... действует через внешнее и этим само себя изменяет» ¹³. Важно заметить, что данная формула вовсе не отменяет, а существенно дополняет, корректи­рует действие предыдущей, взятые же вместе, они достаточно полно отражают реальное движение психи­ки, подчеркивая, акцентируя разные моменты постоян­ного «кольцевого» взаимодействия, взаимосозидания внутреннего и внешнего, бытия и сознания.

В этом взаимодействии биологическая природа че­ловека участвует как необходимое условие протекания, развертывания внутренних психических процессов. По­нятно отсюда, что изменение физиологических парамет­ров изменяет и характер протекания психических процессов, что может сказываться на формировании сложных психических образований, включая и личность человека. Нельзя поэтому сколько-нибудь игнорировать биологические особенности, сводить чуть ли не все в характеристике человека к производственным, об­щественным отношениям, социологизаторскому подхо­ду, которому, по мнению Б. Ф. Ломова, присуща трактовка человека как некоторого сгустка экономики, культуры или социума, начисто лишенного всего биоло­гического, органического, вообще природного ^н. Между тем биологическое составляет необходимое условие, в котором разыгрывается драма психической жизни. Соматическое, психофизиологическое здоровье есть постоянство и оптимум * этих условий; болезнь есть большее или меньшее их искажение. Особенно пагубны-

Здесь, что отметил, наверное, внимательный читатель, мы уже второй раз используем критерии, о которых критически отозвались в начале предыдущей главы. Сначала это был критерий внутреннего равновесия, гомеосгазиса; теперь — критерий оптимальности. Однако подчеркнем во избежание недоразумений, что наша критика была направлена не на сами по себе кригерии — каждый из них правомерен на своем месте, а на неадекватность или по крайней мере малую эффективность их применения к собственно психологическим уровням человеческого развития, в особенности к уровню личностному. Сейчас же речь идет об организменных системах, к которым вполне применимы критерий внутреннего равновесия и критерий оптималь­ности. Под последним в данном случае подразумевается такой результат работы рассматриваемых систем, который обеспечивает широту и постоянство диапазона условий функционирования психи­ческого аппарата. Критерий оптимальности вообще является безлич­ным, чисто «технологическим» показателем, и в этом плане он при­меним по сути к любому процессу с обязательным, однако, условием четкого представления о том, что именно должен представлятьсобойданный оптимум, что он должен обеспечивать, чему (обычно вышеле­жащему по уровню) он призван служить.

ми являются психические болезни. Рамки условий при неблагоприятном течении таких болезней настолько суживаются, что образуют как бы сходящийся коридор, воронку. Это накладывает резкие ограничения на сво­боду психического развития и может создавать впе­чатление, что биологическое непосредственно продуци­рует, производит ту или иную аномалию или дефект личности. Однако следует помнить, что сами по себе эти рамки, сколь бы узкими и ограниченными они ни были, не формируют психики, не наполняют ее содержанием и смыслом. Они, повторяем вновь, составляют класс условий, в которых развертывается собственно психоло­гический процесс — процесс формирования аномалий личности.

Такая постановка отнюдь не отводит биологическим особенностям малозначимую роль в аномальном разви­тии. Напротив, именно ими создаются условия, необхо­димые для формирования данного вида патологии личности, вне их невозможно появление присущих этому виду психопатологических черт, как невозможна и сама психическая болезнь. Поэтому психологическое исследование в этой области должно не просто конста­тировать те или иные биологические характеристики болезни, но рассматривать всякий процесс психических изменений как протекающий в рамках этих условий *.

Конечно, для психолога вовсе не обязательно (хотя, вероятно, и желательно) изучение биохимических или анатомических основ болезни. Но совершенно необходи­мы знание и учет тех условий, которые могут непосредст­венно влиять на протекание психических процессов. А это прежде всего высшая физиология, которая обеспе­чивает работу психического аппарата, обусловливая инертность или подвижность, уравновешенность или неустойчивость, силу или слабость нервной системы и другие показатели внутренней нейрофизиологической, психофизиологической организации актов психической

* А. Н. Леонтьев неоднократно подчеркивал, что будущее психо­логии зависит от способности освоения «межуровневых переходов», которые связывают психологический уровень с биологическим и социальным. Но надо согласиться с М. Г Ярошевским, что главные результаты в анализе деятельности получены пока лишь на одном из «переходов» — от социального уровня к психологическому. Другой же важнейший «переход» — от биологических уровней к психологии — остался фактически не разработанным ¹⁵. Анализ аномального разви­тия может дать, на наш взгляд, очень многое для заполнения этого пробела.

деятельности. Поэтому мы обозначили в качестве перво­го уровня, требующего учета в психологическом анализе, именно уровень психофизиологический, а не уровень, , скажем, организма вообще. Организм в свою очередь — сложная, многоуровневая система, в которой далеко не все имеет непосредственное касательство к обеспечению психических процессов. Так, организм может быть болезненно изменен на тонком биохимическом уровне, в нем достаточно долгое время могут зреть и развивать­ся злокачественные явления, однако до поры, пока они существенно не затронут психофизиологические про­цессы, это не будет сказываться на психическом отра­жении *, Поэтому для психолога оперативно важны не все знания об организме, не вся область физиологии, а лишь та ее часть, которая непосредственно влияет на функционирование психического аппарата. Так,неврал­гия тройничного нерва иногда сопровождается значи­тельными изменениями психического облика — человек перестает интересоваться окружающим, замыкается в себе и т. д. Для исследования психологической приро­ды этих изменений не обязательно подробно знать ана­томическое строение тройничного нерва или особен­ности нервного импульса, но необходимо постоянно учитывать, что психика, личность страдающего этой невралгией формируются в условиях непрерывного ожидания острой психофизиологической реакции — приступов боли, которая иногда настолько резка и не­стерпима, что «лишь уверенность в окончании приступа примиряет больного с жизнью» ¹⁷.

Изменить биологические условия болезни — задача не психологическая, а .медицинская. Но есть и другая важнейшая задача, разрешение которой имеет поистине общегосударственное значение,— социальная и трудо­вая адаптация больного человека, приобщение его к полноценной жизни. И разработка этой проблемы немыслима без широких психологических исследований, ведь человек не просто пассивно приспосабливается к биологическим условиям болезни, которые, подобно жесткому клише, единообразно оттискивают его психи­ческий облик, но способен компенсировать, преодоле­вать их, строить, творить себя даже в стесненных

* «Редко кто проходит медицинское обследование,— констати­рует И. И. Брехман,— без одного или нескольких диагнозов в заклю­чении, хотя сам человек чувствует себя здоровым и трудоспособ­ным» "'

условиях. Мы, правда, с детства прочно затвердили, что «в здоровом теле — здоровый дух», а следовательно, в теле больном и дух болен, но реальность учит . другому — тому, что помимо этих вариантов (которые,, согласно изложенной в предыдущем параграфе типо­логии, занимают позиции 1 и 8) есть еще два, и тоже достаточно типичных, иллюстрации к которым легко подберет из своего опыта не только профессиональный психолог, но и любой психолог-любитель, любой внима­тельный наблюдатель жизни. Эти варианты (в нашей типологии они значатся под номерами 2 и 7) суть сле­дующие: во вполне здоровом теле может бытовать дух упадка и разложения, и, напротив, духовное здоровье и ясность сочетаться с тяжкими болезнями тела *. Поэтому конечная цель психологического исследования отклонений в развитии личности, наблюдаемых при тех или иных болезненных страданиях, есть нахождение путей преодоления диктуемых болезнью условий, путей полноценной компенсации идущих от болезни симпто­мов и соответственно психологическая помощь и под­держка человека в следовании по этим нелегким пу­тям.

СМЫСЛОВАЯ СФЕРА ЛИЧНОСТИ

Мы видели, что биологическое, точнее, быть может, сказать, органическое** составляет необходимое условие

* Распространенность этих двух вариантов и дала, видимо, повод к появлению следующего четверостишия, построенного как оппозиция затасканной латинской пословице:

В здоровом теле —

Здоровый дух,

На самом деле —

Одно из двух ^1в. Что касается профессиональных свидетельств существования вариан­тов соотношения биологической и социальной полноценности, то сошлемся, например, на мнение столь опытного клинического пси­холога, как В. Н. Мясищев. «...Могут быть выделены,— писал он,— четыре основных типа: 1) тип социально и биологически полноцен­ный; 2) социально полноценный при биологической неполноценности;

3) биологически полноценный, а социально неполноценный и 4) соци­ально и биологически неполноценный» ¹⁹.

** Следует, видимо, согласиться с П. Я. Гальпериным ²⁰, который настаивает на том, что термин «органическое» является более подходящим, поскольку не содержит в отличие от понятия «биологи­ческое» указания на «животное в человеке», а ориентирует прежде всего на имеющиеся анатомо-физиологические предпосылки и воз­можности, которые играют совершенно бесспорную и очень важную роль в развитии человека, особенно наглядно (как мы увидим ниже, в § 1 гл. IV) проявляющуюся в аномалиях этого развития.

психического развития. Другое важнейшее условие — социальное окружение, мир культуры. Но, как уже под­черкивалось выше, из самих по себе условий, предпосы­лок, сколь бы мы их детально ни изучали, никакое живое развитие невыводимо. Требуется «идти даль­ше,— писал по этому поводу А. Н. Леонтьев,— и иссле­довать развитие как процесс «самодвижения», т. е. ис­следовать его внутренние движущие отношения, проти­воречия и взаимопереходы, так что его предпосылки выступают как в нем же трансформирующиеся, его собственные моменты» ²¹. Что же тогда определяет внут­реннее движение этого развития, что составляет его движущие противоречия и взаимопереходы?

В отечественной общепсихологической науке, преж­де всего в трудах А. Н. Леонтьева, С. Л. Рубинштейна, А. В. Запорожца, П. Я. Гальперина, Д. Б. Эльконина и др., дан достаточно однозначный ответ на этот вопрос:

источники движущих противоречий надо искать в систе­ме предметной деятельности субъекта. Следует, однако, сразу сказать, что изучение деятельности отнюдь не прерогатива психологии. Деятельность — важнейший общефилософский объяснительный принцип. В истории европейской философии выделяется всего три таких принципа: Космос (в античной философии и науке), Природа (в философии и науке Нового времени) и Деятельность (начиная с XVIII—XIX вв.— в класси­ческой немецкой философии) ²². Психологию интересует прежде всего роль деятельности в формировании психического аппарата отражения и в связи с этим ее внутреннее строение и динамика.

Кратко обозначим основные понятия, которыми обычно оперируют в рассуждениях о психической деятельности. Исходным является понятие «потреб­ность». Потребность трактуется как требование, нужда, ожидание, стремление к какому-либо недостающему, желаемому предмету, содержание которого может быть самым разным — от необходимости размять энергич-- ным движением затекшее от долгого сидения тело до стремления к познанию и истине. От содержательных показателей мы можем отвлекаться, однако лишь в формально-логическом плане, в плане же конкретно-психологическом они составляют ключевую характе­ристику потребности, наполняя ее энергетическую ем­кость и потенциал определенностью и осмысленной направленностью. Не зная, не представляя себе предме-

та потребности, рассматривая ее как «потребность вообще», мы почти ничего не можем сказать и о собст­венно психологической характеристике самой потреб­ности, о тех конкретных актах, которые будут предпри­няты для ее удовлетворения. Эта направляющая, побуждающая к активности функция предмета особо выделена в общепсихологической теории А. Н. Леонть-ева, где ей придана роль двигателя, мотива всей деятельности в целом.

Предмет потребности, как правило, не может быть достигнут сразу, он дан в сложной, часто препятствую­щей достижению жизненной среде с присущими ей жесткими условиями и преградами, так что обычно требуется не одно, а целая цепь, система взаимосвя­занных действий, направляемых на некоторые про­межуточные, опосредующие цели, объединенные зада­чей этого достижения. В свою очередь каждая цель может быть выполнена разными способами, разными конкретными операциями. Все вместе эти цели, дей­ствия, способы, операции и образуют наличный, или, как говорят, операционально-технический, состав деятель­ности. Схематически это можно представить себе так:

П-

/ Л| Д2 An ,

(-^-Ц1 ->• Ц2...^Ц„)

м

(1)

где для удовлетворения потребности (П) развертывает­ся деятельность, состоящая из ряда действий (дь Д2,..., рп), направленных на осуществление целей (ui, цз, ..., Цп), подчиненных в конечном счете задаче достижения предмета, мотива (М) всей деятельности в целом.

Однако такая схема, взятая сама по себе, вполне укладывается в рамки сугубо бихевиористских пред­ставлений, одинаково по сути отражая и поведение кры­сы в сложном лабиринте, и внешнюю сторону действий человека, стремящегося в условиях стоящих перед ним преград обойти, преодолеть их и достичь желаемого. Даже поправка на то, что животное действует инстинк­тивно, а человек выбирает пути и действия по разуму, не устраняет некоторой механистичности представлен­ного. Чтобы понять специфику человеческого поведения, необходимо ввести в рассмотрение некоторые характе­ристики сознания, которые тесно связаны с регуляцией предметной деятельности.

Важнейшей образующей сознания, исследованию

которой посвящены многие работы психологов, являет­ся значение. А. Н. Леонтьев описывал значение как идеальную, духовную форму кристаллизации общест­венного опыта, общественной практики человечества. «Человек в ходе своей жизни усваивает опыт пред­шествующих поколений людей; это происходит именно в форме овладения им значениями... Итак, психологи­чески значение — это ставшее достоянием моего созна­ния (в большей или меньшей своей полноте и много­сторонности) обобщенное отражение действительности, выработанное человечеством и зафиксированное в фор­ме понятия, знания или даже в форме умения как обобщенного «образа действия», нормы поведения и т. п.» ²³.

Исходя из данного подхода совокупность значений может быть представлена как культура, т. е. система понятий, норм, образцов, представлений, бытующих в рассматриваемой среде *.

Важность значения как идеальной формы общест­венного опыта для психического развития очевидна. Человек видит явления прежде всего через призму усвоенных категорий, он как бы накладывает сетку значений, понятий и определений (Л. С. Выготский сравнивал это с параллелями — горизонтальными свя-

* Такое понимание культуры не является общепринятым. Но дело в том, что термин «культура» вообще чрезвычайно много­значен и в различных частных науках и даже внутри каждой из них толкуется по-разному. В последнее время в отечественной фило­софской литературе стала преобладать точка зрения, согласно ко­торой в основу понимания культуры кладется исторически активная деятельность человека и, следовательно, развитие самого человека в качестве субъекта этой деятельности. Развитие культуры при таком подходе фактически совпадает с развитием человечества, причем не в какой-то особой (например, специфически духовной — научной, художественной и т. п.), но в любой области общественной жизне­деятельности ²⁴. Подобное философское понимание, комментирует В. М. Межуев, «имеет дело с культурой не как с особым объектом, подлежащим специальному изучению (наряду, например, с приро­дой, обществом, человеком и т. д.) в границах отдельной дисциплины, а как с всеобщей характеристикой всего действительного мира» ²⁵ Для конкретного психологического анализа такая точка зрения пред­ставляется чересчур глобальной, не позволяющей расчленять компоненты и условия развития личности. Поэтому мы понимаем здесь культуру более узко — как систему бытующих в обществе значений (понятий, норм, образцов и т. п.), относя деятельность в иную категорию анализа, хотя понятно, что как знаки мертвы вне культурогворческой и культуропотребляющей деятельности, так и сама деятельность (в качестве собственно человеческой) немыслима вне этих знаков.

зями и меридианами — связями вертикальными, иерар­хическими) на окружающий мир, познает и выражает, передает плоды своего познания не иначе как через систему значений. И все же следует признать, что, взятые сами по себе, в своей объективной представлен-ности, знаки культуры могут быть отчуждены от реаль­ной душевной жизни человека; они, повторяем, объек­тивны, т. е. существуют до встречи с конкретным челове­ком, и остаются, пусть даже измененными, после этой встречи, являя собой отражение действительности независимо от индивидуально-личностного отношения к'ней самого человека.

Привнесение же этого отношения неизбежно порож­дает субъективное значение данного объективного зна­чения («значение значения»). Чтобы избежать удвоения терминов, А. Н. Леонтьев предложил говорить в этом случае о личностном смысле. Таким образом, «смысл выступает в сознании человека как то, что непосредст­венно отражает и несет в себе его собственные жизнен­ные отношения» ²⁶.

Выше мы уже определили смысловой уровень как собственно личностный. Теперь подробно рассмотрим смысл (смысловое образование, смысловую динами­ческую систему) как «живую клеточку», «единицу» анализа * этого уровня.

* Л. С. Выготский выделял два принципиально отличных способа анализа, применяемых в психологии. Первый можно назвать разложением сложных психологических целых на элементы. Его Л. С. Выготский сравнивал с химическим анализом воды, разлагаю­щим ее на кислород и водород. Другой путь анализа — это анализ, расчленяющий сложное единое целое на единицы. «Под единицей,— писал далее Л. С. Выготский,— мы подразумеваем такой продукт анализа, который в отличие от элементов обладает всеми основными свойствами, присущими целому, и который является далее неразло­жимыми живыми частями этого единства. Не химическая формула ,воды, но изучение молекул и молекулярного движения является ключом к объяснению отдельных свойств воды... Психологии, желаю­щей изучить сложные единства, необходимо понять это. Она должна заменить методы разложения на элементы методами анализа, расчле­няющего на единицы» ²⁷. Позже об этом писал и С. Л. Рубинштейн:

«Для того чтобы понять многообразные психические явления вихсущественных внутренних взаимосвязях, нужно прежде всего найти ту „клеточку", или „ячейку", в которой можно вскрыть зачатки всех элементов психологии в их единстве» ²⁸. Эти положения актуальны и поныне. Необходимо добавить также, что выделение и обоснование этих единиц — особая теоретическая работа, поскольку «единицы анализа не могут непосредственно заимствоваться в самой реаль­ности в качестве ее вещественно экземплифицированных представи­телей, но каждый раз являются продуктом мысленного конструиро-

Сама проблема смысла в научном рассмотрении человека появилась не сразу. Выдающийся отечествен­ный ученый Н. А. Бернштейн писал, что каждая наука применительно к явлениям в своей области должна прежде всего ответить на два определяющих вопроса:

как происходит явление и почему оно происходит? . Для наук о неживой природе эти вопросы оказываются и необходимыми, и достаточными. Долгое время и наука о живой природе — биология— пыталась со всей стро­гостью следовать лишь этим вопросам, однако много­численные наблюдения и факты, указывающие на не­оспоримую целесообразность устройств и процессов, присущих живым организмам, неминуемо привели к постановке нового, третьего вопроса: «для чего су­ществует то или иное приспособление в организме, к какой цели оно направлено, какую доступную наблю­дению задачу оно предназначено решать»? ³⁰

Все эти вопросы сохраняют первостепенное значение и для психологии, в частности для исследования поведе­ния и деятельности. Первый вопрос ставит проблему феноменологии деятельности, качественных характе­ристик этого явления. Ответ на второй вопрос подразу­мевает исследование причинности, механизмов движе­ния деятельности. Наконец, при ответах на третий вопрос мы должны анализировать цели и мотивы, на которые непосредственно направлен процесс деятель­ности. Однако эти три вопроса не затрагивают или, точнее, затрагивают лишь косвенно проблему смысло­вой регуляции поведения. Между тем в психологии накопилось множество фактов, показывающих особую значимость этого уровня регуляции для судьбы деятель­ности, ее продуктивности и конкретного хода. И как биология в рамках ответов на вопросы как и почему приходила к выводам, оказывавшимся, по словам Н. А. Бернштейна, крайне бедными предсказательной силой, так и психология, ограниченная на этот раз тремя вопросами — как, почему и для чего,— оказы­вается недостаточной для понимания многих сторон человеческого поведения и деятельности, реальных

вания (разумеется, отнюдь не произвольного по отношению к реаль­ности)» . Собственно, в каждой сколько-нибудь развитой психоло­гической теории можно выделить такую единицу: «знак» — у Л. С. Выготского, «установка» — у Д. Н. Узнадзе, «деятельность» — у А. Н. Леонтьева, «действие», «поступок» — у С. Л. Рубинштейна, «акт поведения» — у М. Я. Басова и др.

проблем их развития. Для преодоления этой недоста­точности необходимо включить в рассмотрение еще один аспект, задать еще один, четвертый вопрос, внешне сходный с третьим, но все же имеющий свой особый оттенок: это вопрос, ради чего совершается то или иное действие, деятельность человека или в чем подлин­ный смысл достижения тех или иных целей, мотивов, задач,— смысл, стоящий за взятыми самими по себе или в своей совокупности целями, задачами, моти­вами?

Что же требуется для ответа на данный вопрос, как рождаются смысловые образования, или, если восполь­зоваться более точным термином Л. С. Выготского, динамические смысловые системы, несущие в себе и осо­бое отражение действительности, ее знак, и эмоциональ­но-личное, пристрастное к ней отношение?

Мы уже касались некоторых вопросов смыслообра-зования в первой главе книги, когда рассматривали философские аспекты проблемы личности, определения ее нормы и аномалии. Там, как помнит читатель, речь шла об одном, но, разумеется, главном, вершинном для человека смысле — смысле жизни, здесь же речь идет о всем многообразии динамических смысловых систем. Однако, на наш взгляд, основная внутренняя законо­мерность остается единой для всех случаев — психоло­гические смысловые системы рождаются в сложных, многогранных соотнесениях меньшего к большему, отдельных ситуаций, актов поведения к более широким (собственно смыслообразующим) контекстам жизни. В соответствии с этим их осознание — всегда процесс определенного внутреннего соотнесения.

Поясним сказанное простым примером. Ради чего стоит посещать лекции в институте? Ради чего стоит стремиться к высшему образованию? Ради чего стоит жить? Для того чтобы ответить на подобные вопросы, надо соответствующую данному явлению деятельность соотнести с контекстом деятельностей более широких, и соотнесение это тем сложнее и индивидуальное, чем выше мы поднимаемся по ступеням, уровням смысловой иерархии. Скажем, смысл посещения лекций для боль­шинства очевиден — он в том, чтобы успешно сдать сес­сию, закончить вуз. Труднее ответить на вопрос: ради чего нужно кончать вуз? Ответы могут захватить много взаимосвязанных деятельностей и мотивов, различные их сочетания и оттенки: интерес к профессии, престиж-

ность мотивы самоопределения, материальные интересы, поступление в аспирантуру и т. д. И уже совсем нелегко ответить на вопрос: ради чего стоит жить? Ведь здесь, как мы уже говорили в прошлой главе, надо соотнести не что иное, как всю свою жизнь с каким-то более широким и общим контекстом, с тем, что больше нашей индивидуальной жизни и не оборвется с ее физическим прекращением (дети, счастье будущих поколений, прогресс науки и т. п.).

При этом необходимо подчеркнуть два важных момента. Во-первых, смысл той или иной деятельности не порождается, на наш взгляд, самим по себе мотивом более общей, вышележащей по иерархическому уровню деятельности. Так, в последнем примере не сами по себе дети, счастье будущих поколений или прогресс науки являются смыслом, а те многочисленные и слож­ные связи, принципы, соотнесения, противоречия, кото­рые завязываются, возникают вокруг этих предметов, составляя как бы «кристаллическую решетку», внут­реннюю психологическую структуру смыслового образо­вания *. Поэтому, в частности, за ссылкой на один и тот же смыслообразующий мотив могут, как показы­вают психологические исследования, стоять совершенно разные по содержанию и динамике смысловые образо­вания. При ответе на вопрос «ради чего» называемый предмет следует рассматривать не как твердо установ­ленное значение, объективный знак, а скорее как сим­вол, символическое оформление сложного по своему генезису и структуре переживания. Символ этот склады­вался, формировался в ходе жизни человека (Л. С. Вы­готский часто повторял — «за сознанием лежит жизнь»), и, следовательно, расшифровка его не может быть лишь умозрительной задачей, решаемой путем анализа, сопоставления самих по себе речевых знаков, опросов исследуемого человека (в особенности если мы имеем дело с аномалиями, где диссоциация осозна­ваемого и реального часто весьма очевидна). Решение этой задачи возможно лишь при обращении к анализу

* Как и во многих других случаях проявления жизненной диалектики, здесь скорее важен не результат, а процесс, реальные формы его достижения и утверждения. Дело потому часто не в смыслообразующем мотиве как таковом, а в тех способах, соотне­сениях, связях, каковыми произошло его становление. Эти способы, эта живая сеть соотнесений и рождает, питает смысловые системы (о важности изучения процессуальной, динамической стороны мы будем говорить подробнее в следующей главе).

самой жизни человека, ее индивидуальной истории, приведшей именно к такому, а не иному способу смысло­вого опредмечивания, смыслового опосредствования ду­шевного бытия.

Отсюда следует второй момент, который надо выде­лить особо. Уяснение человеком смысла того или иного отношения к миру не дается ему прямо и автомати­чески, но требует сложной и специфической внутренней деятельности оценивания своей жизни, решения особой «задачи на смысл» (А. Н. Леонтьев). Причем, как мы видели, чем выше по иерархическим ступеням смысло­вые образования, тем труднее работа по их осознанию, поскольку все шире и неопределеннее становится об­ласть смыслопорождающей действительности, все сложнее и опосредствованнее те связи и отношения, из которых завязывается динамическая смысловая си­стема.

Вот почему, с одной стороны. Самые главные вопро­сы — о смысле жизни, любви, добра, зла и т. п.— тре­буют таких больших внутренних усилий человека в поисках ответа на них, а с другой стороны, сами эти ответы, если они наконец найдены, часто кажутся стороннему наблюдателю неопределенными, малозначи­мыми (вспомним гамлетовское: «Слова, слова, слова»), расплывчатыми. Причем последнее указывает вовсе не на слабость человеческого языка и мышления, а на мно-гоаспектность, системность самой сути смысловых реалий, которые заведомо шире и многостороннее реалий языковых. С этим связаны и писательские «муки слова», и недовольство словом уже найденным, его недостаточностью для определения живого предме­та *, и то, наконец, почему художники порой отказыва­ются определить основной смысл или, даже проще, основную мысль своего произведения **. Что же касает­ся психологических изысканий, то в структуру смысло­вого образования входят эмоционально-непосредствен­ный смысл и вербализированный смысл ³². Первый как

Напомним признание Александра Блока:

Ведь я — сочинитель, Человек, называющий все по имени, Отнимающий аромат у живого цветка.

** Л. Н. Толстой писал: «...нужны люди, которые бы показывали бессмыслицу отыскивания мыслей в художественном произведении и постоянно руководили бы читателей в том бесконечном лабиринте сцеплений, в котором и состоит сущность искусства, и к тем законам, которые служат основанием этих сцеплений» ³'.

бы составляет пристрастную, изменчивую, недоговорен­ную подоплеку второго, т. е. смысловые образования (о чем писал уже Л. С. Выготский) являют собой сплав сознательных (интеллектуальных) и эмоциональ­ных (аффективных) процессов, чем во многом и объяс­няется сложность их адекватного осознания.

Совершенно особый вопрос — кто и как ставит «задачу на смысл» перед человеком. Чисто внешне, феноменологически, кажется, что все зависит только от уровня самосознания, желаний данного человека, от того, захочет ли он задуматься над смыслом своих поступков или нет, направляют ли его к тому события жизни, друзья, воспитатели, учителя, семья — словом, внешние, окружающие его обстоятельства. Существуют, однако, и вполне объективные внутренние законы дви­жения деятельности, его собственная логика, изнутри подготавливающая ситуацию осмысления себя, своих действий и места в жизни. И сознание тогда играет роль скорее подытоживателя, активатора, реализатора, нежели причины постановки «задачи на смысл». (На некоторых законах этой логики мы остановимся в сле­дующем параграфе.)

Когда же «задача на смысл» все же решена и речь идет о той или иной форме осознанности, отрефлекси-рованности наиболее общих смысловых образований, то уместно, на наш взгляд, говорить о ценностях личности или, лучше, о личностных ценностях, отличая их от личностных смыслов, которые далеко не всегда носят осознанный характер. Таким образом, личностные цен­ности — это осознанные и принятые человеком общие смыслы его жизни *. Их следует отличать и от чисто декларируемых, назывных ценностей, не обеспеченных «золотым запасом» соответствующего смыслового, эмо­ционально-переживаемого, задевающего личность отно­шения к жизни, поскольку такого рода ценности не

* Мы не берем здесь социологические аспекты изучения цен­ностей, а рассматриваем ценность в ее психологической характеристи­ке как разновидность смыслового образования. Отметим также во избежание недоразумений, что в психологии личности часто говорят о смысле во множественном числе (например, личностные смыслы), тогда как в традиции русского языка слово «смысл» принято употреб­лять в единственном числе. Это расхождение легко объяснимо: в от­личие от обыденного языка под смыслом в психологии подразуме­вается особая составляющая сознания, которая имеет разные виды и формы, поэтому вполне правомерно говорить о множественности этих смыслов, их системе, иерархии и т. п.

имеют по сути дела прямого касательства к смысловой сфере, более того, могут стать бутафорией, маскирую­щей совсем иные личностные устремления *.

Заметим также, что осознанные ценностно-смысло­вые отношения могут быть не только позитивными, т. е. определять то, что по восприятию человека хорошо, но и негативными, т. е. занимать на субъективной ценностной шкале отрицательные значения, быть как бы «отрица­тельными ценностями», определять восприятие чего-ли­бо как недостойного, плохого. Если в динамическом пла­не отношения первого рода можно назвать отношениями притягивания («положительная валентность», по К. Ле­вину ³³), центростремления, то отношения второго рода тяготеют к отталкиванию («отрицательная валент­ность») , центробежности **.

Понятно, что позитивные смысловые переживания,

* Различия, несоответствия, а часто прямые противоречия между желанием «быть» и соблазном «казаться» не столь уж редко случаются в жизни любого человека, и потому борьба за искренность, постоянство, подлинное, без «приписок», самовыражение—одна из основных линий нравственного развития и воспитания. Генезис многих видов отклонений, аномалий личности связан с теми или иными запущенными формами этого несоответствия. Например, клиницистам и психологам хорошо известно, что пышные уверения в любви к людям и подвигах самопожертвования у лиц истероидного склада часто не имеют под собой никакой смысложизненной основы и являют­ся лишь способом прикрытия безоглядного эгоцентризма и само­любования.

** Напомним, однако, что в рассуждениях Левина речь шла о ва­лентности предметов, данных в конкретном, здесь-и-теперь возник­шем «психологическом поле», о побудительной силе, от них исходя­щей. Сейчас же мы говорим об отношениях к предметам, точнее, к их взаимосвязям, о способах, принципах смыслового восприятия, при­дания личностно-субъективной цены возникающим в окружающем мире связям и отношениям. Так, в работе кубинского психолога М. Кальвиньо мы читаем: «Можно рассматривать четыре возможных отношения, в качестве которых может выступать то или иное явление:

1) явление выступает в качестве мотива; 2) явление представляет условие, препятствующее достижению мотива; 3) явление представ­ляет условие, способствующее достижению мотива; 4) явление пред­ставляет условие, способствующее достижению одного мотива и пре­пятствующее достижению другого. Этим четырем отнбшениям соот­ветствуют и четыре возможных смысла явления- смысл мотива, нега­тивный смысл, позитивный смысл, конфликтный смысл» '^и. Положение это тонко фиксирует возможность разного смыслового отношения к одному и тому же явлению в зависимости от его места в структуре деятельности. Однако, как мы увидим ниже, далеко не все смысловые образования, не все его уровни можно прямо приписать к конкретной деятельности, сведя роль смысла к оперативной регуляции достиже­ния мотива, к взаимоотношению мотива и преграды или мотива и по­собника достижения.

связанные с ожиданием, верой в лучшее, чаще бывают радостными, нежели негативные, являющиеся по пре­имуществу горькими и разочаровывающими. Не следует думать, однако, что лишь первые хороши, а вторые все­гда дурны и должны подлежать искоренению. Отрица­тельные смысловые переживания столь же важны для развития человека, как и положительные: в них нередко заложены точки роста, они могут дать толчок к поискам нового взгляда на жизнь, могут быть источником нетер­пимости (не головной, а внутренней, душевной) к недо­статкам и порокам как в себе, так и в окружающем мире. Другое дело, когда они начинают исключительно прева­лировать, определяя весь тон и направление жизни, все формы отношения к миру и самому себе. Такая одно­сторонность — начало аномального, отклоняющегося развития, уводящего от общих сущностных задач, за­мыкающих человека в узкий круг негативных пережива­ний и в конце концов ненависти (чаще бессильной) к себе и другим. Личностные ценности такого человека, т. е. то, чем он поддерживает смысл своего существова­ния,— это ценности, точнее, придание ценности отталки­ванию, но, отталкивая все и вся, он остается один на один со своим озлоблением, которое уже оттолкнуть не может, ибо оно составило его суть, стало привычным и единственным способом видения и осмысления мира.

Именно общие смысловые образования (в случае их осознания—личностные ценности), являющиеся, на наш взгляд, основными конституирующими (образую­щими) единицами сознания личности, определяют глав­ные и относительно постоянные отношения человека к основным сферам жизни — к миру, к другим людям, к самому себе. Нельзя говорить о нормальном или ано­мальном развитии личности, не рассматривая эти отно­шения — как их динамическую сторону (характер их напряженности, способы осуществления, соотношение реальных и идеальных целей и т. п.), так и сторону со­держательную.

Надо заметить, что если задача изучения механиз­мов динамической стороны психической деятельности без оговорок принимается большинством психологов, то задача изучения содержательной стороны нередко вы­зывает резкие возражения, которые наиболее часто сво­дятся к тому, что это скорее предмет философии, этики, но не психологии. Однако с этим мнением нельзя согла­ситься, иначе будет упущена из виду важнейшая детер-

минанта, определяющая черты как конкретных, так и общих свойств личности. Необходимость учета содержа­тельной стороны становится, пожалуй, особенно явной при встречах с трудным, аномальным, отклоняющимся развитием (как в подростковом, так и в более зрелом возрасте), которое, как показывают исследования, не­редко является прямым следствием эгоцентрической ориентации человека. Наиболее благоприятные условия для развития личности, что уже давно замечено опытны­ми психологами, создает противоположная эгоцентриче­ской — альтруистическая ориентация. Например, еще у русского психолога А. Ф. Лазурского мы находим, что духовное здоровье в наибольшей степени обеспечивает идеал альтруизма. «Альтруизм в том или ином виде представляется формой и средством, и показателем наи­лучшей гармонии между личностью и средой. Здесь из­вращенных нет» ³⁵. Современные экспериментально-психологические данные в целом подтверждают эти суждения.

Итак, совокупность основных отношений к миру, к людям и себе, задаваемых динамическими Смысловы­ми-системами, образует в своем единстве и главной своей сущности свойственную человеку нравственную позицию. Такая позиция особенно прочна, когда она становится сознательной, т. е. когда появляются лич­ностные ценности, рассматриваемые нами как осознан­ные общие смысловые образования. Исповедание этих ценностей закрепляет единство и самотождество лично­сти в значительных отрезках времени, надолго опреде­ляя главные характеристики личности, ее стержень, ее мораль.

Может возникнуть принципиальный вопрос: о какой морали, о какой нравственности может идти речь при грубых отклонениях в развитии личности, например у злостного пьяницы или правонарушителя? Здесь, скажут многие, налицо их отсутствие, хотя никто не бу­дет отрицать, что совершивший преступление — лич­ность.

Моральная шкала, в нашем понимании, включает в себя не только положительные, но и отрицательные с общепринятой точки зрения ценности (подобно тому как, скажем, условно выделенная шкала ума должна располагать сравнительными отметками не только для высот ума, но и для его, с точки зрения наблюдателя, ущерба, т. е. глупости). Даже в тех случаях, когда мы

говорим об аморальности, речь идет не просто об отри­цании морали, а о моральной позиции, нам чуждой, из­вращенной. Именно своя мораль, своя достаточно очер­ченная и жесткая система ценностей, характерна и для асоциальных групп, в частности для противоправного, преступного мира ³⁶. Исследование Е. Н. Голубевой, выполненное под нашим руководством на факультете психологии МГУ (1978), показало, что главные трудно­сти в перевоспитании даже малолетних правонарушите­лей состоят не в том, что подросток «не хочет» испра­виться или «не понимает», что надо жить честно, а в том, что он порой не может этого сделать из-за наличия уже сформировавшейся и ставшей достаточно инертной системы смысловых образований, которая, несмотря на «хотение» и «понимание», продолжает определять преж­нее, извращенное («преступное») отношение к миру.

Сказанное позволяет прийти к выводу, что сущность личности не совпадает ни с темпераментом, ни даже с характером. Разумеется, характер неотделим от лично­сти и в широком понимании входит в нее, поскольку реа­лизует прежде всего не случайные побуждения, а глав­ную, генеральную линию жизненных устремлений лич­ности. Плоскость характера — это плоскость действова-ния, способов осуществления основных смысловых ли­ний, и здесь мы обычно говорим о таких параметрах, как сила — слабость, мягкость — твердость, воля — безво­лие и т. п. Многие не без основания рассматривают силу воли как стержень характера, и это верно, ибо синоним безволия — бесхарактерность, т. е. неумение организо­вать свои намерения и побуждения, довести их до конца.

Иное дело — личность. Здесь основная плоскость движения — нравственно-ценностная. Личность в уз­ком понимании (ядро личности) — это не способ осуще­ствления позиции, а сама позиция человека в этом слож­ном мире, которая задается системой общих смысловых образований *. Лишь в более широком понимании (включая характер) — это динамическая система смыс­ловых образований, опосредствующих ее главных моти-

* В этом плане наиболее сжатой и яркой формулой личности (а не просто темперамента или характера) является, на наш взгляд, известное восклицание Лютера: «На том стою, и не могу иначе», фор-' мула эта отражает все три момента, которые мы обозначили в конце первой главы в качестве существенных для нашего понимания лично­сти: она подразумевает и определенную позицию, и ее достаточно ясное осознание, и, наконец, готовность постоять за нее как за нечто главное и неизменное.

bob и способов их реализации. Не случайно поэтому лич­ность, ее ядро могут контрастировать с характером в уровне своего развития и качества; известно, что можно встретить «хорошего человека» (нередкое житейское определение личности) с плохим характером (скажем, вспыльчивым, недостаточно сдержанным) и, напротив, негодяя с прекрасным характером (уравновешенным, покладистым, сильным).

Сказанное ни в коей мере не умаляет роли и значения характера. Старая мудрость «Посеешь привычку — пожнешь характер, посеешь характер — пожнешь судь­бу» имеет глубокий психологический смысл, ибо привыч­ки ребенка, его характер — это реальные «кирпичи», из которых строятся затем такие важнейшие психологиче­ские образования, как стиль действия, манеры общения с другими, способы выражения и достижения целей и мотивов — словом, все то, что в конечном счете во мно­гом строит судьбу человека, определяет ее повороты и перипетии. Речь идет лишь о том, что все эти важнейшие образования сами по себе еще не отвечают на вопрос, ради чего они существуют, какие смысловые устремле­ния призваны осуществлять, иными словами, прямо и непосредственно не определяют нравственно-ценност­ных плоскостей развития человека, совпадение или не­совпадение этих плоскостей с общечеловеческими идеа­лами и устремлениями. Отсюда, в частности, вытекает один важный вывод. При оценке личности, полагании ее нормальной или аномальной, отклоняющейся, нако­нец, при ее воспитании, психокоррекции и психотерапии следует иметь в виду не только и даже не столько осо­бенности ее отдельных проявлений, их сочетания, корре­ляции и т. п., но и то, как общие смысловые устремления, общие мотивы и способы их достижения соотносятся с социальными и нравственными плоскостями общечело­веческого бытия.

Прежде чем перейти к обозначению некоторых из основных свойств и функций динамических смысловых систем, заметим, что они являются в известном плане сверхчувственными образованиями. Как пишет И. С. Кон, подобного рода образования не являются непосредст­венными данностями, но предполагают, разумеется, систему индикаторов, способы верификации гипотез и т. д. Качество сверхчувственности представляется некоторым авторам в отношении личности слишком отдаленным, чуть ли не идеалистическим ³⁸, на деле же

речь идет о хорошо известном феномене. «Со времени своего возникновения,— констатирует Б. С. Грязнов,— наука постоянно вынуждена решать, казалось бы, три­виальный вопрос: существуют ли объекты, знанием о ко­торых она является, а если существуют, то как они су­ществуют...» ³⁹ Что касается собственно психологии лич­ности, то, как справедливо замечает В. Г. Норакидзе, исследователи, работающие в этой области, «давно при­шли к общему мнению, что прямое наблюдение свойств личности невозможно (они непосредственно не даны). Считается, что свойство — это определенного рода ги­потеза, без которой невозможно понять характерные для деятельности индивида устойчивость, стабильность и последовательность» ⁴⁰.

В исследованиях Л. С. Выготского, С. Л. Рубинштей­на, А. Н. Леонтьева, А. В. Запорожца, в публикациях последних лет *, обозначены ряд свойств смысловых образований, их отличия от сферы значений, знаний и умений человека.

* В рамках развития общепсихологической теории деятельности история разработки гипотез и понятий, связанных с выявлением роли смысловых компонентов, достаточно коротка. Первый ее этап связан с исследованиями основателей теории деятельности (Л. С. Выготский, А. Н. Леонтьев и др.). Второй'— с созданием на факультете психоло­гии МГУ в 1976 г. по инициативе А. Н. Леонтьева Межкафедральной группы по изучению психологии личности (на общественных началах). Общие результаты работы группы были изложены в двух итоговых статьях ⁴', которые определили контуры нового направления в иссле­довании личности. В 1980 г. Межкафедральная группа, которая в це­лом выполнила к тому времени свою координирующую роль, была рас­пущена, и начался последний, современный уже этап развития. Ве­дущие участники группы продолжили и во многом, как при всяком творческом движении, видоизменили свои представления; появились новые имена, направления и творческие группы, которые строили исследования на других основаниях, во многом часто отталкиваясь и полемизируя с работами Межкафедральной группы. Укажем, напри­мер, на концепции А. Г. Асмолова, В. А. Петровского, Е. В. Суббот-ского, А. У. Хараша, на работы М. Кальвиньо и В. В. Столина, на психосемантические изыскания В. Ф. Петренко и А. Г. Шмелева, на яркое исследование смысловых переживаний, предпринятое Ф. Е. Ва-силюком, и на ряд других психологических работ, исходящих из прин­ципов теории деятельности. Разумеется, проблемы смысла затраги­ваются (правда, не столь интенсивно) и в иных психологических шко­лах, находят они отражение и в зарубежных исследованиях. Но мы не можем здесь обсуждать эти взгляды, поскольку это составляет особую и требующую подробного изложения задачу. Заметим лишь-, что во многих зарубежных исследованиях речь идет о смысле скорее как об обобщенной мировоззренческой категории, тогда как в отечественных работах делаются попытки изучения более конкретных механизмов смысловой динамики и структуры личности.

К числу таких основных отличий можно отнести по крайней мере следующие четыре. Во-первых, смысловые образования существуют не только в осознаваемой, но часто и в неосознаваемой форме, образуя, по выраже­нию Л. С. Выготского, «утаенный» план сознания. Во-вторых, они не поддаются прямому произвольному конт­ролю и чисто словесным, вербальным воздействиям («личность не учат, личность воспитывают»,— подчер­кивал А. Н. Леонтьев). В-третьих, смыслы не имеют сво­его «надындивидуального», «непсихологического» су­ществования; они не бытуют сами по себе, как мир зна­чений, культуры, который может быть отторгнут от нас и представляет собой нечто объективное, заданное. На­конец, в-четвертых, смысловые образования не могут быть поняты и исследованы вне их деятельностного, жизненного контекста; заостряя это положение, можно сказать, что психологию личности должны интересовать не отдельные факты, а акты поведения, т. е. целостные ситуации и их взаимосвязи, в которых возникают и на­ходят свое проявление те или иные смысловые отноше­ния к действительности.

Перейдем теперь к специфическим функциям смыс­ловых образований как основных конституирующих единиц сознания личности. Обозначим здесь лишь две функции, являющиеся наиболее значимыми в контексте нашего изложения.

Во-первых, это создание образа, эскиза будущего, той перспективы развития личности, которая не выте­кает прямо из наличной, сегодняшней ситуации. Если в анализе реальной человеческой деятельности ограни­читься единицами мотивов как предметов потребностей, единицами целей как заранее предвидимых результатов, то будет непонятно, за счет чего человек способен пре­одолевать сложившиеся ситуации, сложившуюся логику бытия, что ведет его к выходу за грань устоявшейся сообразности, к тому будущему, которому он сам сего­дня не может дать точных описаний и отчета. Между тем это будущее есть главное опосредующее звено движения личности, без предположения которого нельзя объяс­нить ни реального хода развития человека, ни его бес­конечных потенциальных возможностей.

Смысловые образования и являются, на наш взгляд, основой этого возможного будущего, которое опосре-дует настоящее, сегодняшнюю деятельность человека, поскольку целостные системы смысловых образований

задают не сами по себе конкретные мотивы, а плоскость отношений между ними, т. е. как раз тот первоначаль­ный план, эскиз будущего, который должен предсущест-вовать его реальному воплощению.

Не надо думать при этом, что будущее, о котором идет речь, всегда локализовано где-то неопределенно впереди во времени. Когда мы говорим о смысловом поле сознания, следует иметь в виду, что будущее при­сутствует здесь постоянно как необходимое условие, как механизм развития, в каждый данный момент опосредуя собой настоящее.

Во-вторых, важнейшая функция смысловых образо­ваний заключена в следующем: любая деятельность че­ловека может оцениваться и регулироваться со стороны ее успешности в достижении тех или иных целей и со стороны ее нравственной оценки. Последняя не может быть произведена «изнутри» самой текущей деятельно­сти, исходя из наличных актуальных мотивов и потреб­ностей. Нравственные оценки и регуляция необходимо подразумевают иную, внеситуативную опору, особый, относительно самостоятельный психологический план, прямо не захваченный непосредственным ходом собы­тий. Этой опорой и становятся для человека смысловые образования, в особенности в форме их осознания — личностных ценностей, поскольку они задают не сами по себе конкретные мотивы и цели, а плоскость отношений между ними, самые общие принципы их соотнесения. Так, например, честность как смысловое образование — это не правило или свод правил, не конкретный мотив или совокупность мотивов, а определенный общий прин­цип соотнесения мотивов, целей и средств жизни, в том или ином виде реализуемый в каждой новой конкретной ситуации. В одном случае это будет оценка и отсеива­ние, селекция некоторых способов достижения целей, в другом — изменение, смещение целей, в третьем — прекращение самой деятельности, несмотря на ее успеш­ный ход, и т. п. Смысловой уровень регуляции не предпи­сывает, таким образом, готовых рецептов поступкам, но дает общие принципы, которые в разных ситуациях мо­гут быть реализованы разными внешними (но едиными по внутренней сути) действиями *. Лишь на основе этих

* «Человек нравственный,— писал А. И. Герцен,— должен носить в себе глубокое сознание, как следует поступать во всяком случае, и вовсе не как ряд сентенций, а как всеобщую идею, из которой всегда можно вывести данный случай; он импровизирует свое поведение» ⁴²

4 Б, С. Братусь

принципов впервые появляется возможность оценки и регуляции деятельности не с ее целесообразной, праг­матической стороны — успешности или неуспешности течения, полноты достигнутых результатов и т. п., а со стороны нравственной, смысловой, т. е. со стороны того, насколько правомерны с точки зрения этих принципов реально сложившиеся в данной деятельности отношения между мотивами и целями, целями и средствами их до­стижения.

В самых общих словах специфика этой формы регу­ляции такова: если в плане достижения успеха цели определяют и диктуют подбор соответствующих средств и по сути все средства хороши, лишь бы вели к успеху, то в плане нравственном главными становятся не цели, а нравственная оценка этих целей, не успехи, а средства, которые были выбраны для их достижения. Говоря об­разно, если в первом случае победителей не судят, а побежденных не оправдывают, то во втором — побе­дителей могут судить, а побежденных оправдывать; если в первом случае цель оправдывает средства, то во вто­ром — средства полномочны оправдать или исказить цель, ее первоначальную суть. Речь идет о той плоскости общечеловеческого бытия, где люди выступают как рав­ные, вне зависимости от их социальных ролей и достиг­нутых на сегодня внешних успехов, равные в своих воз­можностях нравственного развития, в праве на свою, соотносимую с нравственными принципами оценку се­бя и других.

До сих пор мы говорили о динамических смысловых системах, по сути почти не затрагивая вопроса об их связи с конкретным строением деятельности. Если взять приведенную выше схему деятельности (1), то в ней, казалось бы, вообще нет места этим системам и все дви­жение может быть вполне объяснено в терминах мотива, цели, действия, операции. Однако помимо общего опре­деления личностного смысла как «значения значения» А. Н. Леонтьев дает и второе, более конкретное, опера­циональное определение через указание места (в извест­ной степени — механизма порождения) личностного смысла в структуре деятельности. Согласно этому опре­делению, личностный смысл есть отражение в сознании отношения мотива (деятельности) к цели (действия) ⁴³. Данное определение представляется чрезвычайно важ­ным и во многом не до конца оцененным и использован­ным, поскольку в отличие от других подходов выделяет

природу смысла не как непосредственно предмета, «ве­щи», а как сущность отношения между «вещами», в данном случае — между мотивами и целями деятель­ности.

Вместе с тем дальнейшее развитие этого подхода тре­бует предпринятая целого ряда шагов 43а. Наиболее существенным, на наш взгляд, должно явиться рассмот­рение смысловых систем не только в связи с протека­нием конкретной деятельности, но и как особых орудий, «органов» целостного психического организма, направ­ленных в конечном итоге на выполнение функций ориен­тации в присвоении родовой человеческой сущности. Иначе говоря, смысловые отношения, будучи порожден­ными в деятельности, не остаются к ней непосредственно приписанными, возникающими лишь тогда, когда вновь и вновь воспроизводится данная деятельность, но они, как мы уже писали, образуют особую сферу, особый, относительно самостоятельный план отражения — иной, нежели план конкретных взаимосвязей целей, действий и операций. Поэтому мы можем вслед за Г. В. Биренбаум и Б. В. Зейгарник говорить о смысловом поле и о действенном поле ⁴⁴. Или, если обратиться к со­временным изысканиям, первое .определить как смысло­вое строение, второе — как собственно бытийный слой сознания, проявляющийся в образах, представлениях, значениях, программах решений, действий и т. д.⁴ Именно смысловое строение, смысловое поле и состав­ляют особую психологическую субстанцию лично­сти, определяя собственно личностный слой отраже­ния.

Специально отметим, что в жизнедеятельности че­ловека возникает множество конкретных смысловых зависимостей и отношений, далеко не все из которых могут быть отнесены к личностному слою отражения. Ведь ни одна операция, ни одно действие человека не являются бессмысленными, они включены в некоторую цепь, в нечто большее, в свете чего они получают свою осмысленность, свой смысл. Операция получает свой смысл в зависимости от целей и масштабов действия, цель действия смыслообразуется мотивом и т. д., есть, наконец, биологический смысл в функционировании любого физиологического органа, любого физиологиче­ского отправления. Психология личности, не найдя сво­его стержня, своего взгляда, критерия, может легко по­теряться в этих многочисленных и взаимосвязанных

4*

проявлениях смыслообразования, смыслового оправда­ния различных форм активности души и тела.

Рассмотрение личности как способа, орудия форми­рования отношений к родовой человеческой сущности, прежде всего к другому человеку (как самоценности на одном полюсе, как вещи — на другом), и является, на наш взгляд, тем самым общим критерием, водоразде­лом, отделяющим собственно личностное в смыслообра-зовании от неличностного, могущего быть отнесенным к иным слоям психического отражения. Воспользовав­шись этим критерием, наметим следующие уровни смыс­ловой сферы личности.

Нулевой уровень — это собственно прагматические, ситуационные смыслы, определяемые самой предметной логикой достижения цели в данных конкретных усло­виях. Так, зайдя в кинотеатр и увидя перед самым на­чалом сеанса большую очередь и объявление о том, что в кассе осталось мало билетов, мы можем сказать: «Нет никакого смысла стоять в этой очереди — билеты нам не достанутся». Понятно, что такой смысл вряд ли мож­но назвать личностным, настолько он привязан к ситуа­ции, выполняя служебную регулятивную роль в ее осо­знании.

Следующий, первый уровень личностно-смысловой сферы — это эгоцентрический уровень, в котором исход­ным моментом являются личная выгода, удобство, пре­стижность и т. п. При этом все остальные люди ставятся в зависимость от этих отношений, рассматриваются как помогающие (удобные, «хорошие») либо как препятст­вующие («плохие», враги) их осуществлению *.

* Этот уровень может представлять иногда по внешности весьма привлекательные и даже как бы возвышенные намерения, скажем самосовершенствование, но если последнее направлено лишь на благо себе, оно есть на поверку не более чем эгоцентризм. Поэтому, если судить по некоторым утверждениям А. Маслоу (например, что окружающие представляют собой не более чем средство достижения целей самоактуализации⁴⁶), предлагаемую им самоактуализацию можно в значительной мере отнести к эгоцентрическому уровню. За­метим также, что такой подход к задаче самоосуществления, самоак­туализации и т. п. является в конечном итоге тупиковым. По верном) замечанию В. Франкла, самоактуализация вообще невозможна, когда ее превращают в конечную цель, а все остальное — в средство ее достижения, ибо она есть не прямой, а побочный продукт направлен­ности человека «вовне себя на что-то, что не является им самим.. И лишь постольку, поскольку человек таким образом трансцендирует самого себя, он и осуществляет себя в служении делу или в любви к другому» .

• ⇐ Назад
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 678
• 9
• 10
• 11
• 12
• 13
• 14
• 15
• 16
• Далее ⇒