Один его друг сказал мне это. A friend of his told me that.
Носители русского языка называют однословно целый ряд конкретных предметов, для которых в английском есть различные термины. Здесь, к при-
меру, существует несколько обозначений для каждой части того, что в русском — обычно целое: рука состоит из hand и arm (рука от плеча до кисти); нога — из leg nfcot (ступня до щиколотки); пальцы на руках —fingers, а на ногах — toes.
С другой стороны, в английском нет слов, которые передают различие между «свекровью» и «тещей», и оба эти понятия выражаются только как mother-in-law. To же самое относится к глаголам «жениться» и «выйти замуж»: они переводятся одинаково — to marry'*.
Когда отличительные и уникальные явления в культуре воспроизводятся на другом языке буквально, в переводе неизбежно появляются и грамматические ошибки, и просто неправильные или непонятные фразы. The struggle for detente and friendship among nations got a considerable support, говорилось в газете Moscow News от 5 февраля 1989 года. Или — другое предложение, попавшее в лингвистику как пример словесного рифа: «По праздникам и воскресеньям мой муж работает в гараже»6. Перевести здесь два последних слова как "In a garage" — значит создать впечатление, что муж этой женщины по выходным и праздникам подрабатывает в каком-то гараже, а между тем она имеет в виду, что в свободное время ее муж возится со своей машиной в их гараже.
Может ли перевод звучать идиоматично, но и вместе с тем сохранять колорит и нюансы оригинала, если он рассчитан на представителей во многом несхожей культуры? Думается, что может, и притом в большой мере. И это несмотря на то, что слова, которые характеризуют жизнь, психологию и историческое развитие одной страны, очень часто не имеют точных эквивалентов в языке другой. Сторонники одной из лингвистических теорий даже считают, что хотя такие эквиваленты встречаются на нескольких языках, они представляют собой только имена собственные, географические и научно-технические названия, а также месяцы года и числительные7.
Но эквиваленты, с одной стороны, и прототипы и заменители — с другой, это — вещи разные. Если какой-то термин не передает полностью тех ассоциаций, с которыми связано данное слово на исходном языке, у переводчика нет основания терять надежду на любые культурные коннотации8. Кроме точных эквивалентов, в русском и английском языках существует множество понятий близких, похожих или способных описать переводимое явление. «Обед» чаще всего переводится как lunch, хотя под обедом русские люди обычно подразумевают салат из овощей, суп, кусок мяса с жареной картошкой и какой-нибудь десерт, а в сознании жителя США слово lunch вызывает образы сандвича с чашкой кофе. По своему содержимому и вкусу русские котлеты намного ближе к американскому meat loaf или даже к hamburgers, чем к cutlets. Но, к сожалению, именно так обычно русские котлеты «перемалываются» переводчиками на английский.
Чем специфичнее и уникальнее то или иное явление на исходном языке, тем труднее решаются проблемы, которые видный американский переводчик РЛурье считал поиском «эквивалентов культур». Сам он отлично обрисовал эту проблему при анализе типично советских феноменов:
Переводчик падает духом, когда видит такие слова, как «коммуналка», зная, что он обязан это переводить как communal apartment. Он уже готов к потере всех словесных ассоциаций русского слова — не совсем русское слово «коммун» как в слове «коммунист», как бы смягчается добавлением ласкательного уменьшительного суффикса -ка, который здесь передает оттенок какой-то грустной привязанности. Английский термин communal apartment напоминает о кухне в городке Беркли в Калифорнии, где группа хиппи развлекается тем, что варит рис для вкусного вегетарианского обеда, в то время как русское слово «коммуналка» вызывает образ ряда больших комнат, выкрашенных в мрачный коричневый цве~; в каждой из них живет целая семья, я у всех у них одна общая маленькая кухня, на которой царит удушливая атмосфера от того, о чем нельзя говорить, и от того, что все-таки опрометчиво было сказано9.
В качестве посредника между культурами переводчик играет исключительно важную роль. Как заметил один западный бизнесмен, «иностранным языком можно овладеть. Спотыкаешься о культуру»10. То же самое подчеркивал в своих теоретических работах Швейцер: «Перевод — это не только взаимодействие языков, но и взаимодействие культур... Процесс перевода "пересекает" не только границы языков, но и границы культур»11.
Острая потребность во взвешенном улете различий между культурами сегодня хорошо осознается подавляющим большинством переводчиков. К сожалению, некоторые из них в реальности исходят из того, что раз они «изучили язык» какого-либо народа, то его культура рано или поздно сама приложится, что для ее причуд всегда найдутся подходящие эквиваленты в родной речи. Отсюда вытекают благодушие и беспечность в оценке того, насколько велика вероятность ошибки, когда перевод с языка народа делается без верного знания его жизни, легкомысленно или в спешке. Последнее в особенности относится к работе синхронистов, которые при встрече с незнакомыми иностранными понятиями располагают лишь считанными секундами для поиска нужных ассоциаций в своей культуре. А между тем пробелы в их знаниях чреваты не только лингвистическими, но и психологическими и политическими конфликтами и, в конечном счете, взаимонепониманием между народами.
Прекрасным примером такого взаимонепонимания является опыт американского профессора, свободно говорящего на японском. Во время массовых студенческих беспорядков в Японии он был в одном из ее городов и присутствовал на заседании кафедры в университете, где обсуждался вопрос о том, что делать со смутьянами. Когда преподаватели покончили с самым главным пунктом повестки дня, американец подумал, что достигнут консенсус, и в конце заседания сказал об этом одному из своих японских коллег — профессору кафедры. «Да, да, все это так, — ответил тот. — Однако вы ошибаетесь. Решение профессоров было как раз противоположным тому, о чем вы подумали. Вы правильно поняли все слова. Вы не поняли паузы между ними»12.
Достигшая своего апогея в советский период, проблема межкультурных коммуникаций все еще создает трудности и в российско-американских отношениях. В своем эссе о семантике таких проблем американский психолингвист Э.Гленн приводит для иллюстрации интересный пример:
Часто считают, что проблема передачи идеи одной нации или представителей одной культуры представителям другой нации или культуры является, главным образом, проблемой языка. Советские дипломаты часто характеризуют позицию своего собеседника кок incorrect, как неправильную. При этом они не обвиняют своих оппонентов в фальсификации фактов, а просто имеют в виду «неправильное» истолкование этих фактов. Такой подход понятен только в контексте марксистско-гегелевского мышления, которое предполагает, что исторические события развиваются определенным и заранее известным образом. Поэтому любой подход, который не соответствует истории, в равной степени и не соответствует истине; он столь же неверен, сколь неверно решение математической задачи. А наши представители, напротив, обычно поддерживают компромиссы... Такой подход часто запутывает многих представителей другой стороны, которые обвиняют нас в лицемерии, потому что они не узнают в этом понятных им идеологических позиций'3.
Частое употребление представителями СССР слова, точнее понятия, «неправильное» создавало у многих западных дипломатов впечатление, что их русские партнеры упрямы и догматичны. С другой стороны, американская установка на то, что надо look at both sides of the question, истолковывалась советской стороной как попытка занять уклончивую позицию или как способ утаивания своих истинных намерений. Не объясняя гегелевскую философию слушателям (впрочем, знали ли они об этом сами?), переводчики иногда говорили we disagree или просто по вместо that's wrong или that's incorrect. Проще говоря, они как бы пересказывали советскую позицию в западных культурно-лингвистических терминах.
Чуть более легкими для понимания были советские ссылки на «определенную стадию» исторического или политического процесса, что можно перевести как this particular stage, another stage или просто some stage. Слово definite, которое слишком часто приравнивают к «определенный», звучит для англоговорящего слушателя странно и чересчур категорично.
«Это слово хорошо вписывается в марксистское толкование истории, согласно которому события эволюционируют от одного "определенного" этапа к другому», — пишет Э.Гленн14. Действительно, слово «определенный» передает в марксистских источниках идею детерминизма, но в нормальном контексте оно имеет семантически нейтральное значение и переводится таким образом: «определенные идеи» — certain ideas, определенные люди — some people.
Конечно, при любом переводе неизменно возникает вопрос, для кого он делается, кто его адресат. Но этот вопрос решался в СССР двусмысленно. По своему языку статьи из Moscow News, Soviet Life и английские варианты заявлений ТАСС'а и т.п. были нацелены на иностранную публику, а семантически предназначались для внутреннего потребителя. В результате такие термины, как «неправильно» или «определенная стадия», воспринимались советскими читателями и слушателями как нормальные, естественные и понятные, а у западной аудитории они вызывали удивление и недоумение15. Совсем иной резонанс создавали те же тексты, когда они писались по-русски, но по-
падали в руки англоязычных переводчиков. Знание ими советской культуры играло заметную роль в налаживании атмосферы взаимопонимания с Советским Союзом, а в ходе закрытых заседаний с его представителями иногда и прямо влияло на результаты деликатных переговоров.
Сегодня основная масса печатной продукции из России уже не содержит марксистских шаблонов, но их следы пока что неизгладимы. В русских изданиях по-прежнему довольно часто встречаются слова с двумя крайностями спектра — «правильно» и «неправильно» — лингвистическое наследие тех лет, когда советская пресса предлагала западным читателям целый ряд неразрешимых загадок. Даже совсем недавно, в начале 1999 года, один российский дипломат с высокой международной трибуны настаивал на том, чтобы фраза «эта политика должна быть скорректирована» переводилась как this policy must be corrected. Разумеется, на английском corrected было бы адекватным для исправления неверно решенной математической задачи, а о политике лучше говорить, что the policy must be adjusted (или should, что звучит значительно мягче).
Однако знание языка и культуры какого-либо народа и личное отношение к нему — это два слоя в сознании переводчика, которые ему приходится разделять в своей работе. Это особенно необходимо во время дипломатических переговоров. Бывает, что переводчик работает для одной стороны в международном конфликте, но, по той или иной причине, сочувствует другой. Но он не имеет права вставлять свое мнение в уста представителей какой-либо стороны, а также передавать конфиденциальную информацию тем, для кого он работает или кому он сочувствует.
Именно в таких ситуациях порой оказываются двуязычные люди, и в частности эмигранты из России, и некоторые из них в своем отношении к родине и Америке эмоционально раздвоены. Но каким бы глубоким ни было сочувствие переводчика к той или другой стороне переговоров, он должен заранее отказаться от прямого и непосредственного воздействия на их исход. С точки зрения профессиональной этики, иное поведение является неприличным и недопустимым. Ибо долг лингвистического посредника — использовать свои знания не для того, чтобы подсказывать участникам международных споров, как решать их проблемы, а для того, чтобы помочь им выяснить, что они хотят сказать друг другу.
Чтобы выполнить свою профессиональную миссию, переводчик с русского на английский обязан быть не просто в курсе быта, политики и философии России и США, но и хорошо знать реалии их жизни. Это в первую очередь относится к тем понятиям, которые на Западе не существуют и для которых в английском нет готовых эквивалентов. Пример тому — «субботник» и «застолье», издавна ставившие в тупик многих американских письменников и синхронистов. Кроме того, существует множество явлений, у которых в обеих культурах есть словесные эквиваленты, но они означают здесь нечто совершенно иное и употребляются в разных контекстах. Одно из таких понятий, а именно «пафос созидания»,16 не будет ясно американцу без подробных комментариев. Под «идеализмом» российский оратор обычно имеет в виду фи-
лософию, которая противопоставляется материализму, а американец подразумевает приоритет высоких идеалов над практическими соображениями.
Сохранение коитекста русской культуры в английском языке порой заставляет хорошего переводчика выяснять и сопоставлять очень широкий спектр жизни в России и Америке — от мелочей до самых высоких сфер общественной деятельности. Оказывается, русский лимонад — не то же самое, что lemonade в Америке, где он — не газированная, а простая вода, куда добавляются лимонный сок и сахар (в русском же существуют как равноправные оба варианта: лимонад как вода с лимоном и лимонад как газировка). Передать оба этих слова одним - значит то же самое, что перевести китайский «рис» английским «хлеб». Для жителя России «общественная жизнь» подразумевает разные виды гражданской и государственной деятельности, в то время как в Америке, по выражению одного русского переводчика, «social life означает всякие отношения с людьми, включая посещение платных курсов, театров и ресторанов». Русское выражение «общественная работа» сильно отличается от американского social work, которое «означает, главным образом, помощь неимущим, обычно оплачиваемую местными властями»17.
В ряду особенностей русской культуры стоят также учреждения и услуги, для которых нет безупречных аналогов на англоговорящем Западе и которые вызывают необходимость искать обходные пути для перевода. Однако это иногда дает синхронисту возможность не только удлинять, но и сокращать фразы. Чтобы передать смысл предложения «Они решили пожениться и пошли в ЗАГС», можно вместо Registration Bureau или Palace of Weddings переформулировать суть дела: they took out a marriage license, they signed the register, или просто сказать they got married.
Само собой разумеется, что не все специфичное в русской культуре подлежит непременно педантичному объяснению. «Он получил путевку в дом отдыха» — Не got a voucher for his vacation trip/center. Rest home, как верно подметила Н.Стрелкова, выглядит в Америке как «учреждение для пожилых людей или для больных, как дорогое заведение для людей, которые восстанавливают силы после длительной болезни...»18 Когда у синхрониста мало времени, — а сократить слова всегда безопаснее, чем произносить лишние, — он может просто сказать: Не went off on vacation. Английский вариант предложения «Мы долго стояли в очереди на квартиру» вошел в историю неудачных переводов: We stood on line for a long time for an apartment. У слушателей создавалось впечатление, будто кто-то долго стоял на улице в очереди в надежде получить квартиру. Адекватным переводом было бы, конечно: For a long time we were on a waiting list.
Без достоверного и заблаговременного анализа реалий невозможно быстро интерпретировать их на английском. Женщина, которая говорит: «У нас две комнаты и общая кухня с соседями», — ни в коем случае не имеет в виду a common kitchen. В противном случае получается довольно двусмысленная фраза, так как common может означать «простой, вульгарный». На английском это следует выразить по-другому: We share the kitchen with the other people in our communal apartment.
«Соседи» — тоже ложный друг переводчика, так как для англоговорящих слово neighbors означает людей, живущих не в разных комнатах одной и той же квартиры, а в отдельных квартирах (или домах), находящихся рядом или неподалеку друг от друга.
В первые годы перестройки во время одного из больших телемостов «СССР-США», где сравнивались проблемы обеих стран, советский врач пожаловался, что «у нас низкая культура противозачаточных средств». В этом признании последние три слова были переведены как The culture of contraceptives, что звучит более чем странно на английском, ибо эти «средства» не могут иметь своей «культуры». Оратор же имел в виду плохое качество противозачаточных средств и недостаток знаний о них. В результате — в многолюдной американской аудитории возникло недоумение из-за перевода, который должен был звучать совсем иначе: Our problems with birth control devices.
Такое слово, как «коллектив», тоже нуждается в пояснении. Когда говорят: «коллектив нашей школы», речь идет, в зависимости от контекста, о a class or a sports team; «коллектив нашего института» — the staff, а «коллектив нашего завода» — the employees. Иначе говоря, слово «коллектив» настолько многозначно, что может означать group, personnel, staff, colleagues, co-workers или associates19. И подобные реалии составляют довольно длинный ряд, для части которого Г.В.Чернов предлагает описательные переводы:20
рабочий поселок industrial settlement, workers' community