От редактора русского издания 1929 г.
Асклепий, выделившись из Аполлонова божества, приобретает полную
самостоятельность.
Вячеслав Иванов
Дионис и прадионисийство. 1923
Подобно тому как не ощущают сердца, пока оно бьет нормально, так
первобытный человек не воспринимает психики как чего-то хотя и связанного с
его природой, но все же особенного - пока эта психика функционирует без
задержек и конфликтов. Собственно говоря, без осознанной душевной
расколотости и не могла бы никогда возникнуть никакая, пусть даже очень
далекая от строгой научности, эмпирическая психология. Она есть плод,
здоровый конечно, осознания этой расколотости, которое породило рефлексию и
вызвало к деятельности особое начало, воспринимающее внутренний мир, в
отличие от элементов восприятия, то есть психологического объекта. Так
началось объективирование психики (на помощь которой до того приходила
магия, мифика и религия), то есть становление ее предметом сознательного
восприятия; и чем дальше шло это объективирование, тем более и более эти
восприятия преобразовывались в познания, потому что тем более и более
воспринимающий субъект освобождался в своей деятельности от определяемости
душевными элементами. Дальнейшее развитие психологии как специальной науки,
а тем более возникновение психоаналитической теории и практики есть
результат таких коллективных и индивидуальных потрясений современного
культурного человечества, которые уже не могли найти истолкование и
умиротворяющий исход в мифологии, религии и метафизике, как то было в
древности и в Средневековье или сейчас еще у первобытных народов. Психика
должна была быть вскрыта и обнажена как внутренняя природа, чтобы ее
теоретическая автономность могла быть осознана в той же мере, в какой это
уже давно имело место в физике.
Ни одна ветвь психологии не оказалась в такой мере на высоте упомянутых
задач практики и теории, как психоанализ. Понятно, что идеи психоанализа
волнуют сегодня не только медицинскую и философскую, но и общую литературу и
беллетристику.
***
Среди теоретиков и практиков психоанализа Карл Густав Юнг занимает
совершенно особое положение. Недаром он, чтобы и терминологически
отмежеваться, называет свое учение аналитической психологией. Во врачебной
практике он, разумеется, действует вполне согласно своей теории, не отметая,
однако, при этом и плодотворных приемов, выработанных психоанализом венской
школы в лице ее основателя Зигмунда Фрейда. Не отвергает Юнг и ценных
результатов, к которым пришел первый из отступников - Альфред Адлер,
вызвавший раскол в венской школе. Вполне обоснованное "отступничество" Юнга,
высоко чтущего и по сию пору своего, как он выражается, "мейстера Фрейда",
было неизбежным шагом не столько для него самого, сколько для всего
психоаналитического течения. Ведь это последнее принадлежит к тем явлениям
культуры и цивилизации, которые носят преимущественно коллективистический
характер и, раскрываясь в своем поступательном движении диалектически,
обязывают своих представителей, поскольку для последних самое дело важнее
личных соображений, зорко всматриваться в целеустремленность этого движения,
в особенности же тогда, когда налицо тяготение (как это имеет место в
венской школе) к тому, чтобы закрыть систему (долженствующую ведь оставаться
навсегда открытой). Это тяготение отводит взор от само собой намечающихся
ближайших шагов - выполнение их, однако, и сделало бы невозможным и излишним
закрытие системы.
Стагнация фрейдианства не подлежит сомнению, сколько бы сторонники его
ни пытались отрицать ее. Но констатировать это вовсе не означает быть
противником Фрейда, умалять великие заслуги его не только как создателя
психоаналитической терапевтики, но и как первостепенного теоретика
психоанализа, одиннадцатитомное собрание поистине классических трудов
которого сохранит основополагающее значение. Весьма знаменательно, что
отступившая от фрейдианства доктрина Адлера, с быстротой и блеском
докатившись до заключительных своих выводов, впала в такую же стагнацию.
Иной участи и нельзя было ожидать для этой венской подшколы: она есть такого
рода оппозиция, право на существование которой основывается исключительно на
законе компенсирующего контраста (взаимовосполнение противоположностей),
поэтому она есть и останется спутником планеты, некогда оторвавшимся от нее
и разделяющим ее судьбу, именно постольку, поскольку психотипологизм
адлерианства есть противоположность таковому фрейдианства. Адлер, сводящий
все к комплексу власти, - антитезис, психологически восполняющий тезис
Фрейда, сводящего все к эротическому комплексу, - лишь по недоразумению
полагает себе адлерианство логически контрадикторным фрейдианству.
Решительно критический момент для венского психоанализа и наступил именно
тогда, когда фрейдианство, выделив из себя адлерианство, не поняло смысла
этого отступничества и не сумело вобрать его в себя обратно, дав
предварительно ему добежать до своих последовательных выводов. Здесь
пресекся рост венского психоанализа. И фрейдианству, и адлерианству
оставалось лишь расширяться в подробностях, распространительно применяя свои
достижения. Именно здесь и вступает тема Юнга.
О ней нельзя сказать, что она есть синтезис в том смысле, в каком тема
Адлера есть антитезис - и только. Будь это так, не было бы цюрихской школы,
а лишь цюрихское отделение венской школы, считаемое, разумеется последней,
за ересь. Учение Юнга не есть синтезис. Он только попутно не мог не
совершить само собой диалектически наметившегося синтезиса - как раз
созданием психотипологии - и Юнг поступил именно таким образом, в силу того,
что нес с собой свою тему, в корне иную, нежели фрейдистская. Что это так и
не иначе, нельзя здесь доказать, а только слегка наметить, ибо несомненные
определения тем требуют не строчек, а страниц. [Пересмотр фрейдовской теории
либидо и учения о бессознательном; связанный с этим критически обоснованный
скепсис по отношению как к фрейдистскому закону сублимации, так и к
функциональному значению воли, общей психологией почти всегда
преувеличиваемому (в угоду этике), - глубочайший анализ борьбы
противоположностей, коих исполнена наша душа, борьбы, где воля большей
частью остается бессильной или действует рассудочно - насильно:
психологическое возникновение символа на почве этой борьбы и его
"трансцендентная функция" (термин этот взят Юнгом по аналогии с математикой,
а не с философией) - познавательный подход к безымянным парам
противоположностей нашего бессознательного через психоаналитически
устанавливаемую, от случая к случаю изменяющуюся связь их с определенными
психическими функциями и установками - наконец, вытекающая отсюда
необходимость конструировать психотипологию (впервые: Contributions a
l'etude des types psychologiques // Archives de Psychologie. 1913), которая,
согласно центральному положению психологии между науками о природе и науками
о культуре, дает базис для понимания индивидуальности (что при прежнем
односторонне-патологическом взгляде на психоневроз было невозможно); и
притом базис этот таков, что он вскрывает специфический реляционизм
психологии и вносит впервые в науку о душе плодотворный (ибо ей имманентный)
критицизм. Вообще, ни одна из основных психологических функций (то есть
мышление, чувство, интуиция, ощущение) не может найти своего полного
выражения, так сказать, "в терминах" другой, то есть мышление, например,
напрасно тщится схватить и определить природную сущность чувства, интуиции
или ощущения - с помощью мышления можно лишь односторонне описать другие
функции. Вот само собой намечающиеся моменты раскрытия темы Юнга.]
Тринадцать лет прошло с тех пор, как начали переводить на русский язык
труды Юнга и частью отпечатывать редактированные переводы. О Юнге знали
тогда лишь в тесных кругах сторонников и противников цюрихской школы.
Большей популярностью он пользовался как в печати, так и в обществе Северной
Америки, откуда уже тогда приезжало много пациентов и куда Юнг ездил читать
публичные лекции. Даже в родном городе этот "отставной приват-доцент
психиатрии" не числился среди местных знаменитостей, гордиться которыми так
любят швейцарцы. Выход в свет "Психологических типов" (1921) в цюрихском
издательстве оставался в течение месяцев незамеченным даже в Цюрихе, и
пишущему эти строки пришлось на опыте убедиться [Редакция главного из
здешних органов печати обратилась ко мне с просьбой дать большую критическую
статью об этом труде. В то время как об иностранных монографиях -
историко-литературных, религиозно-философских и т. п. - помещалось иногда по
нескольку больших фельетонов, критической статье о типологии Юнга, автора
швейцарского, труд которого имеет огромное значение вообще, а не только для
его специальности, было уделено после долгих переговоров всего два
фельетона. (Термин "фельетон" Метнер употребляет не столько в сатирическом,
сколько в критическом смысле, более близком сегодня к жанру критического
обозрения или научной рецензии. - прим. ред.)], до какой степени даже
образованнейший круг этого известного своей культурностью города оказался
отрицательно предубежденным против самого выдающегося своего представителя.
Выход в свет русского издания этого второго и важнейшего из крупных трудов
Юнга совпадает с началом повсеместного признания его в научных и
литературных кругах и с внезапно разросшейся его популярностью. Долго
пришлось ждать ему, ныне уже пятидесятипятилетнему, пока своеобразие хотя бы
его воззрений на психоанализ было по достоинству оценено современниками. Не
только в утомлении сознания образованного читателя, которому примелькались
многообразные дифференциации в современной культуре, но и в противлении
сознательном и, главное, в бессознательном следует видеть причину
запоздалого признания ценности психоаналитической реформы Юнга. Юнг вызывает
гораздо сильнейшее противление, нежели Фрейд. Гораздо легче и удобнее
принять острую психосексуальную теорию Фрейда, отведя ей строго очерченное и
подобающее ей место. Пансексуализм же, как миропонимание, есть притязание
чересчур наивное. Иначе обстоит дело с аналитической психологией Юнга.
Отклонить притязания последней не так-то легко. В противоположность
психосексуализму она вторгается в область всей психической жизни не как
тесно сомкнутая колонна, пытающаяся вобрать всю эту жизнь в одно кольцо, а
как широко развернутая армия, разделенная на много отрядов, с различных
сторон охватывающих психическую область, но, конечно, подчиненных единому
намерению (саморегулированию психики как энергетического феномена).
***
Так или иначе, но как-то вдруг все заговорили о Юнге. Его имя, дотоле
известное наряду с именами других выдающихся психоаналитиков, стало всюду
произноситься как имя исследователя и мыслителя, имеющего сказать нечто
крайне важное вообще для недугующей современности. Такие представители новой
философии, как Бергсон и Кейзерлинг, изучают его труды со вниманием,
свидетельствующим о заинтересованности более глубокой, нежели как просто
очередным номером текущей психологической литературы. Оба считают его труды,
и в особенности "Психологические типы", крайне важным явлением для
дальнейшего движения современной философской мысли. Его имя попадает на
страницы романов (Герберт Уэллс, "Мир Уильяма Клиффольда"), упоминается в
историко-литературных очерках и даже в одной английской хрестоматии. На
родине ему недавно посвятили: отдельный выпуск своего повременного издания
(периодического. - прим. ред.) одно известное литературное общество и особое
литературное приложение главная газета, кстати, та самая, которая восемь лет
тому назад уделила критической статье о "Психологических типах" всего два
небольших фельетона. Публичные лекции Юнг вынужден нередко повторять, чтобы
дать возможность всем желающим прослушать их.
Знаменитый профессор синологии Рихард Вильгельм, книги которого
свидетельствуют о глубочайшем проникновении в дотоле неизведанные еще
стороны китайской души, считает себя, после изучения трудов Юнга и после
бесед с ним, обязанным констатировать довольно таинственный факт наличия у
Юнга всей той подлинной китайской премудрости, обрести которую немыслимо из
старых или модных книг о культуре и религии Дальнего Востока и окунуться в
которую он, Вильгельм, имел счастье благодаря многолетнему пребыванию в
Китае и случайному знакомству с последними наиболее выдающимися
представителями древних учений конфуцианства и игинга. "Во всем объеме
значение Юнга, - пишет профессор Вильгельм, - еще и не может быть признано в
Европе"... "Непосредственный душевный путь дальневосточных людей является
для европейца неудобопроходимым вследствие связанности культурным наследием
христианства и греческой философии"... "Несмотря на эту затрудненность. Юнг
нашел некий путь, соприкоснувшийся с итогами дальневосточной мудрости"...
"Его типология странным образом совпадает с наидревнейшей китайской
мудростью, первоисточников которой он, создавая свою типологию, знать не
мог". [В Китае Юнг никогда не был. Если профессор Вильгельм говорит о "своей
встрече с Юнгом в Китае", он имеет в виду идею, а не территорию.] "Это
согласие простирается до такой глубины, что в типологии Юнга внезапно иногда
проступают особенные черты китайского тайноведения, книги которого не
появлялись еще в переводе ни на одном из европейских языков". И профессор
Вильгельм делает, шутя, предположение, что Юнг был в одном из прежних своих
воплощений китайцем, почему он "в своем бессознательном сохранил для
Центральной Европы богатый клад древнейшей мудрости". "Но, - говорит
профессор Вильгельм, - согласие швейцарского исследователя с древним
китайским мудрецом, конечно, показывает нам только одно - что оба они нашли
истину".
Известный немецкий романист и эссеист Оскар Шмиц решается поведать о
том, "что, собственно говоря, делает Юнг?" /25/ По его мнению, "слово
психоанализ покрывает собой лишь несущественное из того, чего добивается
Юнг", - "он поступает с прибегающими к нему так же, как поступали
познаватели в прежние времена, например Пифагор или Сократ". "Но, -
прибавляет Шмиц, - такой образ действий несет с собой великое освобождение
из больничной атмосферы, созданной прежним психоанализом". А в своей книге
"Психоанализ и йога" Шмиц утверждает, что "система Юнга впервые дает
возможность психоанализу стать на служение высшему развитию человечества".
Возможно ли вполне присоединиться к этому восторженному мнению о Юнге?
Решить этот вопрос предоставляется каждому отдельному лицу, которое испытало
на себе воздействие его психологии. Но, по существу, кажется мне мысль Шмица
вот в каком отношении правильной: Юнг - больше чем психоаналитик, почему он
в глазах "только психоаналитиков" и является не вполне психоаналитиком.
***
Юнг принадлежит к тем странным, сложным натурам, призвание которых не
укладывается в рамки определенной специальности, являющейся поэтому лишь
одним из проводников их заданий. Почва Швейцарии не раз порождала такие
натуры. Стоит только назвать Бахофена, Лафатера, Руссо, Парацельса. С каждым
из этих оригиналов связывает Юнга какая-нибудь из сторон его учения. Коснусь
только соотношения последнего с учением Парацельса. Современный Парацельс! В
публичной лекции об этом своем соотечественнике и коллеге, которую Юнг
прочел недавно по случаю чествования последнего в Эйнзидельне (швейцарский
город, в другой транскрипции Айнзидельн, откуда Парацельс был родом. - прим.
ред.), чувствовался лиризм его отношения к этому странному и одинокому
человеку. Их связывает, по-видимому, схожая борьба за новые познания:
Парацельс стремился высвободить вещество от вселившихся в него духов -
стремление же Юнга заключается в том, чтобы вобрать в психологию
бессознательного (как он ее понимает) этих духов, избавиться от которых
Парацельсу все-таки не удалось, так как они - столь же природа, как и само
вещество, только не внешняя, а внутренняя, не телесная, но душевная.
Объективный успех этой борьбы Парацельса несомненно значителен, но он все же
тормозился мистической связанностью души его с внешней природой. Отсюда
Парацельс не был в состоянии содействовать полной победе естественной науки,
а мог только издалека подготовить эту победу. Его "Я" маячило между верой в
естественные силы телесности и верой в "духов" как возбудителей болезни в
последней. Освободиться от "духов" нельзя путем отвлечения внешней природы
от них: они, как сама природа, входят в окно, когда их прогнали в дверь.
Лишь "пристроенные", так сказать, в Юнговой психологии бессознательного, они
теряют свою власть над человеком. Лишь этим путем принудителъностъ
мистической причастности космосу и хаосу, в которой живут ныне первобытные
народы, жило еще Средневековье, снимается, - конечно, не до самого конца,
что было-бы и невозможным ввиду связанности всего со всем.
В своей немецкой критической статье о "Психологических типах", может
быть первой (1921), которая вообще появилась, если не считать небольших
рецензий, я не мог не прийти к тому выводу, что идеи Юнга слишком
значительны и самобытны, чтобы не найти своего теоретического выражения и
практического применения во всяком случае, то есть даже если бы Юнг шел в
своем развитии совсем иным путем, нежели через медицину и психоанализ.
Оставляя открытым вопрос, нашел ли Юнг истину (как то полагает профессор
Вильгельм) или нет, следует признать, что в настоящее время нет вообще ни
одного психолога, который мог бы сравниться с ним как в практической
проницательности, так и в теоретической глубине, смелости и
беспредрассудочности. Его учение являет собой полнейший переворот в
психологии, к которому фрейдианство дало лишь крайне односторонний толчок.
Нельзя не согласиться с одним французским критиком (Эммануэль Берль) в том,
что "среди многих никто не трудился с большим успехом, нежели Юнг, над тем,
чтобы вывести психологию из грамматической темницы, в которой она, еще по
мнению Канта, была заточена". [Из статьи "Психоанализ во Франции",
помещенной в литературном приложении Neue Zuricher Zeitung, посвященной Юнгу
(1928. N2116)]
Неоднократно с нескрываемым восхищением касался учения Юнга и философ
Кейзерлинг (Герман Кейзерлинг (1880 - 1946) - немецкий философ. - прим.
ред.). Отсылая читателя к весьма ценным критическим обозрениям последнего,
отмечу здесь только своеобразную дань, которую отдал этот многосторонний,
даровитый и безусловно искренний писатель значительности всего явления Юнга.
В главе о Швейцарии (книги "Спектр Европы") Кейзерлинг, жестоко критикуя
национальный характер, быт и язык швейцарцев, восхваляет Юнга как лучшего
представителя того швейцарского типа, в отношении к которому долженствует
поляризоваться отныне Швейцарии.
Первый большой и основополагающий труд Юнга "Либидо: его метаморфозы и
символы" уделяет большее внимание бессознательной половине нашей психики и,
несмотря ни на какие наивного читателя смущающие отступления, с логическим
упорством клонит психологическое рассмотрение в последнем счете к
энергетической ["Энергетика души" (недавно появившаяся в печати) бросает
яркий свет на основной ход мыслей книги о либидо.] структуре, то есть по
существу ориентируется естественно-научно и даже физикально. Второй большой
и столь же основополагающий труд "Психологические типы" переносит внимание
на сознание, на процесс индивидуации, путь к пониманию которого идет не
иначе как через типологию. Здесь психология, как центральная наука, начинает
уже ориентироваться в значительной мере историко-научно, не становясь,
разумеется, вполне и только наукой о культуре, продолжая сохранять связь
свою с природоведением. Все направления психологической науки, пользующиеся
правами академического гражданства, обязаны отныне считаться с оглашенным
психоанализом, и притом не только отчасти, благодаря его некоторым верным
наблюдениям и мыслям, но в целом, то есть они обязаны либо поставить вопрос
о полном доверии психоанализу как равноправной науке, либо дать обоснованный
отрицательный ответ, не ограничиваясь ироническими отписками свысока.
Типология Юнга связана с преобразованием психоаналитической техники,
над которым он долго работал в своей практике. Прежний редуктивный метод
исследовал преимущественно бессознательное, ограничиваясь обобщающей
этиологией. Конструктивный метод Юнга не отменяет, как то сделал Адлер своим
односторонне финальным методом, а дополняет этот прежний строго фрейдианский
метод. Символический продукт бессознательного должен действовать
освободительно; ["Истинный символизм иную ставит себе цель: освобождение
души как событие внутреннего опыта", - сказал Вячеслав Иванов. /26- Т.1.
С.10/ Все дело в раскрепощении психики, находящейся у всех нас под властью
первобытных сил и образов "коллективно-бессознательного". Кант чувствовал
это особенно глубоко, когда (все равно в каком сознательном контексте)
формулировал ту же мысль в несвойственных ему мифологических выражениях:
"Лишь после преодоления чудовищ становится Геркулес Мусагетом". (Мусагет -
водитель муз, покровитель певцов и музыкантов - одно из имен Аполлона,
олимпийского бога. - прим. ред.)] поэтому он рассматривается и
"проспективно", то есть оценивается под углом зрения реально возможного
будущего образа действия и жизни анализируемого пациента. Общее состояние
сознания принимается при этом особенно во внимание при помощи анализа
соотношения образа мыслей пациента в данный момент с одновременными
продуктами его бессознательного. Юнг прежде всех других психоаналитиков
начал основывать свои наблюдения и описания на психологических данных
индивидуального сознания. Его практика и его типология имеют поэтому важное
систематическое значение для психологической науки, взятой в ее целом.
Психологов старой школы отвращает от психоаналитического направления венской
школы то обстоятельство, что последнее как бы пренебрегает сознанием и
занимается гипотетическим бессознательным, существование которого академизм
склонен не признавать вовсе. Поскольку современные психологи и психиатры без
различия направлений окажутся не в состоянии подорвать основы Юнговой
психотипологии и опрокинуть все здание ее, постольку они обязаны признать,
что последняя призвана водворить согласие между академическими учениями о
психике и психоанализом, в особенности в том расширенном и углубленном его
построении, которое дала ему аналитическая психология Юнга.
***
Предприятие, созданное лет пятнадцать тому назад друзьями цюрихской
школы психоанализа, поставило себе в первую голову задачу издать
четырехтомное собрание трудов К. Г. Юнга в русском переводе, справедливо
полагая, что английское и французское издания, [Некоторые из работ Юнга
появлялись сначала в английских и французских изданиях, как написанные на
этих языках. В русском переводе вышла в свет еще до войны только одна
брошюра "Психоз и его содержание" (см. библиографию). (Прим. Э. Метнера.
Метнер, будучи в эмиграции, мог не знать, что в 1924 году в Москве вышло
сокращенное издание "Психологических типов" под ред. И. Д. Ермакова. - прим.
ред.)] несмотря на тяжелые времена, наверное состоятся независимо от
какой-либо поддержки.
Застигнутый войной в Мюнхене, я был выселен из Германии в Швейцарию.
Выбрав Цюрих своим местопребыванием, я познакомился с Юнгом и принялся за
изучение его работ. По его предложению русское издание было поручено мне.
Русское издание начало выходить в свет в конце 1916 года. (Имеется в виду
четырехтомник. - прим. ред.) <...> Треть первых трех томов была
отчасти набрана, отчасти уже отпечатана, когда новая русская орфография была
еще только введена. Особенности и содержание и изложение трудов Юнга
требовали не только основательного знания психоанализа и, в частности, его
терминологии, но и углубленного понимания идей Юнга: кроме того, тем
большего переводческого навыка, что Юнг поставил непременным условием
авторизации:
"Перевод, по возможности, буквальный, пусть даже в ущерб легкости, а
тем более изяществу слога..." Кто знаком с этими делами, легко может
вообразить себе все трудности данного случая, приняв, конечно, во внимание
условия времени и места, при которых должна была выполняться работа. К
счастью, нашлись в Цюрихе типография, держащая русский шрифт, и наборщик,
знающий русский язык. Те или другие несовершенства издания являются
результатом совокупности неизбежных - в данном случае - условий, при которых
это издание и переводилось, и печаталось.
Имеют свою судьбу книги... Не только по выходе в свет, но и задолго до
предполагаемого и не всегда осуществимого своего появления в печати свою
судьбу имело и русское издание: несколько лет тому назад пришлось отказаться
от доведения его до конца согласно предначертанному плану. [То есть от
одновременного выпуска четырех томов. (Т.1: все работы до книги "Либидо: его
метаморфозы и символы". Т.II: "Либидо" и "Об энергетике души". Т. III: все
остальные работы до и после "Психологических типов". Т. IV: "Психологические
типы".) К каждому из томов было написано мною, согласно желанию самого
автора, по обширному введению с целью не только внутренне объединить
содержание всех в хронологическом порядке отпечатываемых трудов, но и
вскрыть причины отпадения цюрихской школы от школы венской, сопоставить
основные идеи той и другой, проследить генезис аналитической психологии
Юнга, указать на ее соотношения с некоторыми другими направлениями
современной психологии, а также и на то место, которое аналитическая
психология, в том виде, как она ныне сложилась под влиянием долгой
практической деятельности ее создателя, занимает в системе наук вообще. Этим
введениям, конечно, нет уже места в новом, значительно сокращенном издании.]
Так как намерение выпустить сразу четырехтомное издание оказалось
неосуществимым, то я предпочел познакомить русского читателя прежде всего со
вторым большим трудом Юнга, который я считаю и самым значительным плодом
аналитической психологии, и произведением наиболее характерным для его
автора. Начать русское издание Юнга с его "Психологических типов" побуждает
меня еще и то обстоятельство, что это единственное из уже переведенных
крупных произведений его, которое согласно установленной /26- Т.1. С.59/
программе "Мусагета" я считаю себя вправе, несмотря на несовершенство его
русской передачи, издать под знаком "Мусагета" - без подробной мотивировки.
Независимо от дальнейшей судьбы издательства "Мусагет", которое имеет по
идее своей задание непрекращающееся и может приостанавливать свою
деятельность лишь внешне, следует признать, что было бы жаль, если бы тема
психоанализа в ее наиболее глубоком и в то же время многообъемлющем
проведении так и не прозвучала бы ни разу в "Мусагете". Отрицать
культуро-созидающее значение "Психологических типов", как подлинной
психологии индивидуации, не кадящей индивидуализму, как идолу, немыслимо. С
другой стороны, огорчаться или радоваться тому, что в этой книге все взято с
точки зрения психологической, взято намеренно и беспощадно, было бы наивным
недоразумением, именно смешением субъективности психического отношения к той
или другой сущности с объективностью самой сущности. Впрочем, как раз
релятивизм (точнее, реляционизм) "Психологических типов" не может
ускользнуть даже от невнимательного читателя, и ни один из основополагающих
трудов Юнга не служит в такой мере, как "Психологические типы", оправданием
именно юнговского психологизма, нашедшего недавно в одной из лучших его
публичных лекций "Душевная проблематика современного человека" следующую
заостренную формулировку: "Мой голос есть только один из голосов - мой опыт
только капля в море - мои знания так велики, как размеры микроскопического
полезрения, - мое духовное око - зеркальце, отображающее один из мельчайших
уголков этого мира, - наконец, моя идея есть субъективная исповедь".
Проблема "Психологизма" [Под этим смутным термином я разумею здесь
результат такого вмешательства психологии в другие области познания, которое
ведет к отрицанию автономности этих областей, - законы их сводятся к законам
психологическим. Равным образом и в том же смысле психологизмом является
попытка "объяснить", и притом безостаточно, всякий жизненный процесс от
прозябания до философствования психическими мотивами.] вообще, правильный
реляционизм и антифилософский догматизм в психологии, с одной стороны,
казуистика этих проблем в аналитической психологии Юнга, с другой стороны,
это - не такие вопросы, на которые может быть дан краткий ответ. Вот почему
я не могу не сожалеть, что напечатать мои введения оказалось невозможным.
Жалея об этом, я имею особенно в виду сплоченное большинство тех критиков,
которые спешат подводить свои итоги на основании дюжины прочитанных страниц.
Если бы эти критики, поскольку они пожелали бы заявить себя противниками
психологизма, могли познакомиться с собранным во введениях материалом
соответствующих цитат из различных работ Юнга на протяжении 25-летия, они
убедились бы, что с "психологизмом" и Юнга, и его аналитической психологии
дело обстоит не так просто, как с психологизмами у Фрейда или, например, у
Циэна и многих других. Юнг не занимается методологическими вопросами
наукоучения, - как почти все эмпирические исследователи, Юнг проходит мимо
или касается попутно, а потому иногда недостаточно осторожно тех философски
принципиальных вопросов, которые встают на пограничных линиях между
отдельными областями жизни и таковыми же познания. Надо прочитать все
написанное Юнгом, чтобы вычертить среднюю линию уклонов его мысли в сторону
к правильному психологизму и от него. Эти же критики увидели бы, как я,
именно в качестве антипсихологиста, одобряю бесстрашие освободительного
юнговского психологизма, рассматривая его выпады как борьбу с врагом его же
оружием, - причем я вовсе не защищаю соскальзываний этого психологизма, а
тем более не принимаю безусловно всего мировоззрения Юнга, которое стоит за
его теорией.
Четырехтомное собрание трудов Юнга уже чисто формально вышло бы из
пределов мусагетской программы, являясь заданием специального научного
издательства, - но, кроме того, многое, в особенности из первых работ Юнга,
где он еще находился под сравнительно большим [Под большим влиянием Фрейда
Юнг никогда не был.] влиянием Фрейда, просто по содержанию своему не
соответствует идеям "Мусагета". Вот почему, давая в 1917 году свое согласие
все-таки издать это собрание трудов под маркой "Мусагета", я обусловил это
согласие помещением моих введений. От успеха "Психологических типов" будет
зависеть издание других трех книг в том незаконченном виде, в каком их
застала приостановка предприятия. <...>
Наш перевод сделан Софией Антоновной Лорие (с первого издания) и
авторизован.
Эмилий Метнер
Цюрих, июль 1929 г.
Предисловие к первому швейцарскому изданию
Эта книга является плодом моей почти двадцатилетней работы в области
практической психологии. Мысли, нашедшие свое выражение в этой книге,
возникали постепенно, прежде всего из бесчисленных впечатлений и опытов,
практически приобретенных мною в качестве психиатра и врача-невролога, равно
как и из моего общения с людьми самых разнообразных социальных кругов;
дальнейшим материалом послужили обмен мнений в личных беседах с друзьями и
противниками и, наконец, критика моей собственной психологической
своеобразности. Я заранее решил не утруждать моих читателей казуистикой, но,
с другой стороны, мне было важно исторически и терминологически причленить
мои абстрагированные от опыта мысли к имеющемуся уже налицо познанию. В
проведении этого плана мной руководила не столько потребность исторической
справедливости, сколько желание вывести опыт врача-специалиста из
узкопрофессиональных рамок, привести его в более широкую связь с иными
областями, дающую возможность и образованному неспециалисту воспользоваться
опытными данными специальной области. Я никогда не решился бы на такое
причленение, которое, по недоразумению, легко можно принять за вторжение в
чужие области, если бы не был убежден, что психологические точки зрения,
приведенные в этом моем труде, имеют всеобщее значение, всеобщую
применяемость и поэтому могут обсуждаться целесообразнее и лучше в общей
связи, нежели в форме специально-научных гипотез. Согласно с этим моим
намерением я ограничился изложением идей отдельных личностей, потрудившихся
над данной проблемой, и отказался от перечисления и приведения всего, что
вообще говорилось по интересующему нас вопросу. Такое исчерпывающее
изложение материала и мнений, относящихся к области этого вопроса,
во-первых, безусловно превысило бы мои силы и, кроме того, не внесло бы
ничего основательного в разъяснение и развитие проблемы. Поэтому я не
пожалел выбросить большое количество материала, собранного мною в течение
долгих лет, и постарался, по возможности, ограничиться главными пунктами.
При этом мне пришлось пожертвовать также и одним весьма ценным документом,
бывшим для меня большим подспорьем во время моих предварительных работ, а
именно обширной перепиской по вопросу о типах, которую я вел с моим другом,
д-ром медицины Шмидом в Базеле. Благодаря этому обмену мыслей мне многое
стало яснее, и многое из этой переписки вошло в мою книгу, хотя и в
измененной форме. В главных чертах эта переписка принадлежит к
предварительным работам, опубликование которых породило бы скорее смутность,
нежели ясность. Однако я чувствую себя обязанным высказать тут благодарность
моему другу за его труды и помощь.
Д-р К. Г. Юнг
Кюснахт-Цюрих. Весна 20-го года
Предисловие к седьмому швейцарскому изданию
Это новое издание выходит неизмененным, хотя нельзя сказать, что сама
книга не нуждается в некоторых дальнейших дополнениях, улучшениях и
привлечении нового материала. В особенности несколько сжатое описание типов
могло бы быть расширено. Желательно также и рассмотрение психологических
работ по типологии, написанных уже после появления данной книги в свет. Но
уже и нынешний объем книги столь велик, что расширять его без особой на то
необходимости не следует. А кроме того, практической пользы в еще большем
усложнении проблемы типологии не так уж много, когда даже ее элементы еще
поняты далеко не должным образом. Критики обычно впадают в ошибку, полагая,
что сами типы явились, так сказать, плодом свободного воображения и были
насильственно "навязаны" эмпирическому материалу. Перед лицом такого
предположения я должен подчеркнуть, что моя типология является результатом
многолетнего практического опыта - опыта, который остается совершенно
закрытым для академического психолога. Я прежде всего врач и практикующий
психотерапевт, и все мои психологические формулировки основаны на опыте
тяжелой каждодневной профессиональной работы. Поэтому то, что я должен был
сказать в данной книге, было стократно проверено - слово за словом -
практическим лечением больных и изначально было от них и получено.
Естественно, этот медицинский опыт доступен и постигаем лишь теми, кто
профессионально нацелен на лечение психических осложнений. Так что я не вижу
никакой вины для непрофессионала, если некоторые из моих рассуждений
покажутся ему странными или если он подумает, что моя типология является
продуктом идиллически безмятежных часов, проведенных уединенно в кабинете. Я
сомневаюсь, однако, что подобное чистосердечное заявление является условием
для компетентного критического разбора.
К. Г. Юнг
Сентябрь 1937 г.
Предисловие к аргентинскому изданию
Ни одна книга, вносящая существенно новый вклад в копилку знания, не
может рассчитывать на привилегию быть всецело понятой. Возможно, это
наиболее трудное из всего для новых психологических прозрений в их
продвижении вперед. Психология, основанная на опыте, всегда добирается до
сути личных и интимных вопросов и, таким образом, пробуждает все, что есть
противоречивого и непроясненного в человеческой психике. Если кто-либо в
силу профессиональных причин погрузился, подобно мне, в хаос психологических
мнений, предрассудков, обидчивости и восприимчивости, то он непременно
получит глубокое и неизгладимое впечатление о многообразии индивидуальных
психических характеров, тенденций и убеждений, и одновременно с этим он
почувствует все возрастающую потребность в известном порядке среди
хаотического нагромождения точек зрения. Эта потребность требует критической
ориентации и общих принципов и критериев, не слишком специфичных в своих
формулировках, которые могли бы служить опорными точками (points de repere)
в отсортировке эмпирического материала. То, что я попытался сделать в данной
книге, и есть, в сущности, критическая психология.
Эта основная (фундаментальная) тенденция в моей работе часто остается
незамеченной, и слишком много читателей впадают в одну и ту же ошибку,
думая, что глава X ("Общее описание типов") репрезентирует квинтэссенцию и
цель всей книги в том смысле, что она дает систему классификации и
практическое руководство к достаточному суждению о человеческом характере. В
самом деле, даже в медицинских кругах бытует мнение о том, что мой метод
лечения заключается в подгонке пациентов под мою систему и выдаче им
соответствующего "совета". Это, достойное сожаления, непонимание совершенно
игнорирует тот факт, что подобный вид классификации является не чем иным,
как салонной детской игрой, каждый элемент которой столь же пустячен, как
деление человечества на брахи- и долихоцефалов. Моя типология перво-наперво
представляет критический аппарат, служащий распределению и организации
сумбура эмпирического материала, но ни в каком смысле не предназначена для
навешивания на людей ярлыков, как это может показаться с первого взгляда.
Это не физиогномия и не антропологическая система, а критическая психология,
имеющая дело с организацией и определением психических процессов, которые -
что и демонстрируется - могут быть типическими. По этой причине я поместил
общую типологию и определение терминов в конец книги, вслед за описанием, в
главах I - IX обсуждаемых процессов с помощью многочисленных примеров.
Поэтому я мог бы порекомендовать читателю, который действительно хочет
понять мою книгу, углубиться прежде всего в главы II и V. Он получит больше
из них, чем из любой поверхностно подобранной типологической терминологии,
поскольку последнее служит ничему другому, как совершенно бесполезному
желанию навешивать ярлыки.
К. Г. Юнг
Кюснахт-Цюрих. Октябрь 1934 г.
Платон и Аристотель! Это не только две системы, но и типы двух
различных человеческих натур, которые, с незапамятных времен облаченные во
всевозможные одеяния, в той или иной степени противостоят друг другу. Они
ожесточенно состязаются, в особенности с начала Средневековья, и ведут свою
борьбу до наших дней - и эта борьба составляет самое существенное содержание
истории христианской Церкви. Какие бы имена ни возникали на авансцене
истории, речь неизменно идет о Платоне и Аристотеле. Натуры мечтательные,
мистические, платоновские, из недр своей души выявляют христианские идеи и
соответствующие им символы. Натуры практические, приводящие все в порядок,
аристотелевские, созидают из этих идей и символов прочную систему, догматику
и культ. В конечном итоге Церковь замыкает в себе обе натуры, из которых
одни укрываются в священничестве, а другие - в монашестве, однако все время
не переставая враждовать друг с другом.
Г. Гейне
Германия, III
Введение
В своей практической врачебной работе с нервными больными я уже давно
заметил, что помимо множества индивидуальных различий в человеческой
психологии существует также и целый ряд типических различий. Прежде всего
выделяются два различных типа, которые я назвал типом интровертным и типом
экстравертным.
Наблюдая за течением человеческой жизни, мы замечаем, что судьба одного
человека более обусловлена объектами его интереса, тогда как судьба другого
более обусловлена его собственной внутренней жизнью, его собственным
субъектом. И так как мы все, в известной степени, отклоняемся в ту или иную
сторону, то мы естественным образом всегда склонны понимать все в смысле
своего собственного типа.
Я с самого начала упоминаю об этом обстоятельстве, чтобы заранее
предотвратить возможные недоразумения. Разумеется, это обстоятельство
значительно затрудняет попытку общего описания типов. Мне следует
рассчитывать на большое расположение моего читателя, если я желаю, чтобы
меня правильно поняли. Было бы сравнительно просто, если бы каждый читатель
знал сам, к какой категории он принадлежит. Но определить, к какому типу
принадлежит человек, оказывается делом весьма трудным, в особенности если
речь идет о нас самих и о нашем самоопределении. Суждения о собственной
личности всегда чрезвычайно трудны. Затемнение суждений о себе встречается
так часто потому, что каждому выраженному типу свойственна особая тенденция
к компенсации односторонности своего типа, - тенденция биологически
целесообразная, ибо она вызвана стремлением поддержать психическое
равновесие. Благодаря компенсации возникают вторичные характеры или типы,
представляющие собой картину чрезвычайно загадочную, - разгадать ее подчас
бывает настолько трудно, что иногда склоняешься даже к отрицанию и самого
существования типов и ограничиваешься признанием одних лишь индивидуальных
различий.
Все эти затруднения я должен подчеркнуть для оправдания некоторой
своеобразности в своем дальнейшем изложении. Со стороны, конечно, может
показаться, что проще всего было бы описать пару конкретных случаев,
расчленить их и поставить рядом. Но каждому человеку присущи оба механизма,
экстраверсии и интроверсии, и лишь относительный перевес того или другого
определяет тип. Чтобы придать картине необходимый рельеф, пришлось бы ее
сильно ретушировать, а это ведет уже к более или менее благочестивому
обману. К этому присоединяется еще и чрезвычайная сложность психологической
реакции человека - эта реакция столь сложна и многообразна, что мне вряд ли
удалось бы в полной мере и абсолютно верно изобразить ее. Поэтому я вынужден
ограничиться изложением принципов, выведенных мной из множества единичных
фактов, которые мне приходилось наблюдать. При этом речь идет не об
априорной дедукции, как это может показаться, а о дедуктивном изложении
эмпирически приобретенных взглядов и прозрений (инсайтов). Такое
проникновение в суть положения дел, как я надеюсь, послужит некоторому
разъяснению дилеммы, которая не только в аналитической психологии, но и в
других областях науки, равно как и в личных отношениях между людьми, вела и
продолжает вести к недоразумениям и раздорам. Отсюда выясняется, почему
существование двух различных типов есть, собственно, уже давно известный
факт, который в той или другой форме уже давно известен и наблюден знатоками
человеческой природы и отрефлектирован глубокими мыслителями, в частности
Гете, могучей интуицией которого данный факт воспринимается как общий
принцип систолы и диастолы. Термины и понятия, под которыми понимался
механизм интроверсии и экстраверсии, очень различны и всегда приспособлены к
точке зрения индивидуального наблюдателя. Несмотря на различие формулировок,
мы постоянно видим один и тот же общий принцип в основном понимании вопроса,
а именно: в одном случае движение интереса направлено на объект, а в другом
случае оно отвращается от объекта и направляется к субъекту, на его
собственные психические процессы. В первом случае объект действует на
тенденции субъекта подобно магниту: объект притягивает их и в значительной
мере обусловливает субъекта, - более того, он настолько отчуждает субъекта
от самого себя, так изменяет его качества в смысле приравнения к объекту,
что можно подумать, будто объект имеет большее и в конечном счете решающее
значение для субъекта, будто полное подчинение субъекта объекту является, в
известной мере, абсолютным предопределением и особым смыслом жизни и судьбы.
Во втором случае, наоборот, субъект является и остается центром всех
интересов. Создается впечатление, будто вся жизненная энергия направлена в
сторону субъекта и поэтому, всегда препятствует тому, чтобы объект приобрел
какое бы то ни было влияние на субъекта. Кажется, будто энергия уходит от
объекта, будто субъект есть магнит, стремящийся притянуть к себе объект.
Такое противоположное отношение к объекту очень трудно определить и
описать в удобопонятной и ясной форме - мы при этом рискуем дойти до
совершенно парадоксальных формулировок, которые могут скорее затемнить,
нежели разъяснить вопрос. В самых общих чертах можно было бы сказать, что
интровертная точка зрения есть та, которая всегда и при всех обстоятельствах
стремится поставить эго и субъективный психологический процесс над объектом
или, по крайней мере, утвердить их по отношению к объекту. Такая установка
придает поэтому ценность субъекту большую, чем объекту. Следовательно,
уровень ценности объекта всегда будет ниже уровня ценности субъекта -
объект, таким образом, имеет лишь второстепенное значение - можно даже
сказать, что он подчас является лишь внешним объективным знаком для
субъективного содержания, так сказать, воплощением идеи, причем существенным
всегда остается сама идея - или же объект является предметом какого-либо
чувства, причем, однако, главную роль играет переживание чувства, а не сам
объект в его собственной реальности. Экстравертная точка зрения, напротив,
ставит субъекта в подчинение объекту, причем объекту принадлежит
преобладающая ценность. Субъект имеет всегда второстепенное значение, и
субъективный процесс иногда даже мешает или является лишним придатком к
объективным событиям. Ясно, что психология, исходящая из этих
противоположных точек зрения, должна разделиться на две части, диаметрально
противоположные по своему ориентированию. Одна рассматривает все под углом
зрения своей собственной ситуации, а другая - под углом зрения объективных
событий.
Эти противоположные установки - не что иное, как противоположные
механизмы: в одном случае диастолическое расширение, выход из себя к объекту
и его захват, в другом - систолическая концентрация и отделение энергии от
захваченного объекта. Каждому человеку свойственны оба механизма, а
соединение их является выражением его естественного жизненного ритма - и,
наверное, не случайность, что Гете образно выразил этот ритм понятием,
характеризующим сердечную деятельность. Ритмическая смена обеих форм
психической деятельности должна была бы соответствовать нормальному течению
жизненного процесса. Однако сложные внешние условия, в которых мы живем,
равно как и еще более сложные условия нашего индивидуального психического
устройства и предрасположения, редко допускают вполне гармоничное течение
психической энергии. Внешние обстоятельства и внутренняя диспозиция очень
часто благоприятствуют работе одного механизма в ущерб другому. Естественно,
что это влечет за собой перевес в сторону работы одного механизма. И если
такое состояние по определенным причинам становится преобладающим, то
вследствие этого и возникает тип, то есть привычная установка, в которой
один механизм постоянно господствует, хотя и не будучи в состоянии полностью
подавить другой, поскольку и этот другой механизм составляет безусловную
принадлежность всего психического хозяйства. Поэтому никогда и не может быть
чистого типа в том смысле, чтобы в нем правил исключительно один механизм
при полной атрофии другого. Типическая установка есть не что иное, как
относительный перевес одного механизма.
Гипотеза об интроверсии и экстраверсии позволяет нам прежде всего
различать две обширные группы психологических личностей. Но подобное
группирование носит, однако, столь поверхностный и общий характер, что
допускает лишь самое общее различение. Более внимательное исследование
индивидуальной психологии представителей любой из этих групп тотчас же
показывает громадное различие между отдельными индивидами, принадлежащими,
несмотря на это, к одной и той же группе. Поэтому нам придется сделать еще
один шаг в нашем исследовании с тем, чтобы быть в состоянии определить, в
чем же именно заключается различие между индивидами. Опыт убедил меня в том,
что, в общем, индивидов можно распределить не только по их универсальному
признаку экстраверсии и интроверсии, но и по их отдельным основным
психологическим функциям. Внешние обстоятельства и внутренняя диспозиция не
только вызывают преобладание экстраверсии или интроверсии, но способствуют,
кроме того, преобладанию у индивида одной из основных функций над другими.
Опираясь на опыт, я назвал основными психологическими функциями - а именно
такими, которые существенно отличаются от всех прочих, - мышление, чувство,
ощущение и интуицию. Если одна из этих функций привычно господствует над
другими, то формируется соответствующий тип. Поэтому я различаю
мыслительный, чувствующий, ощущающий и интуитивный типы. Каждый из этих
типов, кроме того, может быть интровертным или экстравертным, смотря по
своему отношению к объекту, как это уже было описано выше. В своей
предшествующей работе по вопросу о психологических типах я не проводил еще
такого различия, а отождествлял мыслительный тип с интровертным, а
чувствующий с экстравертным. При более глубоком проникновении такое смешение
оказалось несостоятельным. Во избежание недоразумения я попросил бы читателя
не терять из виду проведенное здесь различение. С тем чтобы достигнуть
полной ясности в столь сложных вопросах, я посвятил последнюю главу этой
книги определению психологических понятий, употребляемых мной.