Третий Гьялванг Кармапа. Устремление Махамудры
Если мы всего лишь хотим быть счастливыми, то зачем нам нужно разбираться в строении мозга? Разве мы не можем просто думать о счастье и воображать, что наши тела наполнены белым светом, или покрыть стены изображениями цветов, зайчиков и радуг и ограничиться этим? Ну... может быть.
К сожалению, когда мы пытаемся исследовать ум, одним из основных препятствий, с которыми мы сталкиваемся, оказывается закоренелая и зачастую бессознательная убеждённость в том, что «мы родились такими, какие мы есть, и, что бы мы ни делали, это уже не изменить». Я испытывал такое же пессимистическое чувство безысходной тщетности в своём детстве и многократно видел его отражения в своей работе с людьми по всему миру. Идея о том, что мы не можем изменить свой ум, даже не выходящая на поверхность сознательного мышления, препятствует любым попыткам подобного изменения и трансформации.
Люди, пытающиеся измениться с помощь самовнушений, молитв или визуализаций, в разговорах со мной признавали, что они часто прекращают занятия после нескольких дней или недель, потому что не видят немедленных результатов. Если их молитвы и самовнушения не срабатывают, они отказываются от самой идеи работы с умом, считая её коммерческим трюком, маркетинговым ходом, придуманным для продажи большего количества духовной литературы.
Одна из приятных вещей, связанных с лекционными поездками по миру в одеждах буддийского монаха с громким титулом тулку, состоит в том, что люди, которые не стали бы уделять время обыкновенному человеку, счастливы говорить со мной, словно я — действительно достаточно важная персона для серьёзной беседы. И во время своих разговоров с учёными по всему миру я с изумлением обнаружил в научном сообществе практически единодушное согласие с тем фактом, что устройство нашего мозга создаёт реальные возможности изменять качество нашего повседневного опыта.
За последние десять лет или около того я услышал от неврологов, биологов и психологов, с которыми имел удовольствие общаться, много интереснейших идей.
Кое-что из сказанного ими ставило под сомнение идеи, на которых меня воспитывали; другие вещи подтверждали то, чему меня учили, хотя и с другой точки зрения. Независимо от того, приходили мы в результате к взаимопониманию или нет, для меня самым ценным уроком, полученным из этих бесед, было осознание того, что даже частичное понимание структуры и функций мозга даёт мне прочную основу для обоснования с научной точки зрения того, как и почему эффективно работают буддийские медитативные техники, которым меня учили. Одной из самых интересных метафор мозга, которые мне довелось услышать, было высказывание доктора Роберта Б. Ливингстона, основателя и руководителя кафедры неврологии Калифорнийского университета в Сан-Диего. Во время первой конференции Института жизни и ума в 1987 году доктор Ливингстон сравнил мозг с «хорошо выученной и отрепетированной симфонией» [5]. Он объяснял, что мозг, подобно симфоническому оркестру, состоит из групп исполнителей, которые, действуя вместе, порождают те или иные результаты, например, движения, мысли, чувства, воспоминания и физические ощущения. Хотя, когда вы видите, как кто-то зевает, моргает, чихает или поднимает руку, эти результаты могут выглядеть очень простыми, число исполнителей, вовлечённых в такие простые действия, и диапазон взаимодействий между ними создают невероятно сложную картину.
Чтобы лучше понять, о чём говорил доктор Ливингстон, я был вынужден просить людей помочь мне разобраться в информации, содержащейся в горе книг, журналов и других материалов, которые я получил во время моих первых поездок на Запад.
Многие материалы носили узкоспециальный характер, и, пытаясь хоть немного понять их, я испытывал глубокое сострадание к аспирантам и студентам-медикам.
К счастью, я имел возможность подолгу разговаривать с людьми, более осведомлёнными в этих областях, которые переводили весь научный жаргон на простой язык, доступный моему пониманию. Хочется надеяться, что потраченные ими время и усилия были им так же полезны, как и мне. В результате я не только значительно увеличил свой словарный запас английского языка, но и приобрёл очень простое, «человеческое» понимание принципов работы мозга с точки зрения «здравого смысла». И по мере того как я начинал лучше разбираться в важнейших деталях, мне становилось всё яснее, что для человека, не получившего буддистского воспитания, основополагающее знание природы и роли «исполнителей», о которых говорил доктор Ливингстон, необходимо для понимания на чисто физиологическом уровне того, как и почему на самом деле действуют техники буддийской медитации.
Не менее увлекательно было узнать научную точку зрения на процессы, произошедшие в моём мозгу, которые позволили преследуемому паникой ребёнку стать тем, кто может путешествовать по миру и без тени страха выступать перед сотнями людей, собравшимися слушать мои учения. Я не могу толком объяснить, почему мне так интересно понять физические причины изменений, происходящих в моём сознании в результате многолетней медитативной практики, в то время как многие из моих учителей и сверстников довольствуются достижением самих этих изменений. Может быть, в прошлой жизни я был механиком!
Но вернёмся к мозгу: говоря самым простым «человеческим» языком, большая часть мозговой деятельности, судя по всему, связана с особым классом клеток, называемых нейронами. Нейроны — очень общительные клетки, они любят болтать. В каком-то смысле они похожи на озорных школьников, которые постоянно шепчутся и передают друг другу записки, с той лишь разницей, что тайные разговоры между нейронами касаются главным образом ощущений, движений, решения проблем, формирования памяти и порождения мыслей и эмоций.
По своему виду эти болтливые клетки очень похожи на деревья, так как состоят из ствола, именуемого аксоном, и ветвей, которые они вытягивают по направлению друг к другу, чтобы обмениваться сообщениями как с соседями-нейронами, так и с другими нервными клетками, находящимися в мышцах, кожных покровах, жизненно важных органах и органах чувств [6]. Сообщения передаются через микроскопические промежутки между ближайшими ветвями, которые называются синапсами. В действительности сообщения передаются через эти промежутки в форме химических веществ — нейромедиаторов, создающих электрические сигналы, которые можно измерить с помощью электроэнцефалографа. В наши дни некоторые из этих нейромедиаторов хорошо известны — например, серотонин, который играет важную роль при депрессивных состояниях; дофамин, химическое вещество, связанное с ощущением удовольствия; эпинефрин, более известный как адреналин, который часто выделяется в ответ на стресс, тревогу и страх, но также важен для внимательности и бдительности. На научном языке передача единичного электрохимического сигнала от одного нейрона к другому называется потенциалом действия, что для меня звучит также странно, как слово пустотность, наверное, звучит для людей, которые никогда не изучали буддизм.
Понимание активности нейронов не имело бы слишком большого значения для вопросов страдания или счастья, если бы не две важные детали. Когда нейроны контактируют друг с другом, между ними образуется связь, очень похожая на давнюю дружбу. У них вырабатывается привычка передавать туда и обратно одни и те же типы сообщений, подобно тому, как старые друзья склонны подкреплять суждения друг друга о людях, событиях и переживаниях. Эти связи становятся биологической основой для многих так называемых привычек ума — своего рода «условных рефлексов», которые у нас вырабатываются по отношению к определённым видам людей, мест и предметов.
Можно привести очень простой пример: если бы меня в очень раннем детстве напугала собака, то в моём мозге сформировался бы набор нейронных связей, соответствующий физическому ощущению страха, с одной стороны, и идее «собаки — ужасные» — с другой. При моей следующей встрече с собакой нейроны из того же самого набора начинали бы снова болтать друг с другом, напоминая мне, что «собаки — ужасные». И каждый раз эта болтовня становилась бы всё громче и убедительнее, пока не стала настолько укоренившейся привычкой, что мне достаточно лишь подумать о собаках, чтобы моё сердце начинало колотиться и я покрывался потом.
Но представьте себе, что однажды я посетил друга, у которого есть собака.
Вначале я мог испугаться, услышав, как она залаяла на мой стук в дверь, и увидев, как она кинулась меня обнюхивать. Но через какое-то время собака бы ко мне привыкла, уселась у моих ног или у меня на коленях, а может быть, даже начала бы меня лизать так радостно и ласково, что мне практически пришлось бы её отталкивать.
В мозге собаки происходит следующее: набор нейронных связей, ассоциирующихся с моим запахом и со всеми ощущениями, которые подсказывают ей, что хозяин меня любит, создаёт модель, эквивалентную мысли: «Ага, это отличный человек!» Тем временем в моём собственном мозге начинает перекличку новый набор нейронных связей, ассоциирующихся с приятными физическими ощущениями, и я начинаю думать: «Ага, собаки могут быть хорошими!» И каждый раз, когда я буду посещать своего друга, новая модель будет укрепляться, а старая ослабевать до тех пор, пока я в конце концов вообще не перестану бояться собак.
На языке неврологии эта способность замещать старые нейронные связи новыми называется «нейронной пластичностью». По-тибетски такая способность именуется ле су рун ва, что можно примерно перевести как «гибкость» или «податливость». Вы можете использовать любой из этих терминов на вечеринке и будете выглядеть очень умными. Смысл тут состоит в том, что на клеточном уровне повторяющийся опыт может изменять схему работы мозга. Вот какое почему стоит за тем, как буддийские учения устраняют привычки ума, ведущие к переживанию страданий.
ТРИ МОЗГА в одном
Измерения Будды подразделяются на три...