Начальник Водораздельного участка тов. Большаков
Наконец все бурки были заправлены. Раздался резкий свисток, каждый запальщик зажег свой запальный шнур и поджег им первую бурку. Из запального шнура забили потоки огня. Задымилась вторая бурка, третья… четвертая…
Не разгибая спины, склонив голову почти до самой земли, от бурки к бурке перебегали запальщики, поливая скалы огненным* брызгами. Задымилась бурка: пятая… шестая… седьмая…
Наверху, держа в руке горящий контрольный шнур и спокойно посвистывая, начальник подрывных работ отсчитывал секунды, и – вдруг, путая все расчеты, внизу охнула скала, распустив желто-голубой дым. Свист камней. Крики. Бегущие люди. Небольшая пауза… и снова взрыв… за ним другой, третий. Небо, подпертое движущимися колоннами дыма. Камни как птицы. И маленькие смертоносные обломки, поющие в воздухе чистыми детскими голосами.
– Сурков и Кискин живы?
– Кого нет?
– Кольки Седого.
– Здесь я. Килька!
– Гришина?
– Вон он стоит!
– Значит, все целы?
– А где Тучков? Сашка где?
Секунда молчания Толпа метнулась к шлюзу. Широко раскинув руки, с лицом, измолотым камнями, лежал Тучков.
Толпа загудела глухо и тревожно. Кто-то снял бушлат и накрыл мертвого.
– Бурка взорвалась раньше времени.
– Кто виноват?
– Несчастный случай, – тихо, но внятно ответил начальник подрывных работ старик-штейгер, раньше всех спустившийся в котлован.
– А ты что смотрел?
– Тебя за главного к этому делу представили, тебе и отвечать!
Воздух накалился…
– Поломать старую суку на макароны!
Вошел и остановился у трапа начальник участка.
– Тучкова убило… двух поранило… какая это работа… – зашумели кругом.
– Работа не легкая, – отчетливо сказал начальник, – трудная для настоящих людей. Тучков был настоящий… А вы…
Начальник обвел взглядом вокруг себя.
– А вы настоящие… как будто настоящие… а вот на старика полезли. А зачем вам старик? Злобу сорвать?
Начальник посмотрел на накрытого бушлатом Тучкова. Круто поднял голову:
– Нам, ребята, доверено трудное и почетное дело. И каждый из нас доверие партии и советской власти оправдать должен. Рабочий класс делает проверку. Если ты с рабочим классом – поворачивай реки, осушай болота, раздвигай скалы, стой около динамита!
Затем, после паузы:
– Отнесите Тучкова наверх и положите на край котлована. Похороним после работы.
В полночь Тучкова хоронили. Могила была вырыта на горе под соснами. Играла музыка. Впереди шли запальщики. Они держали палки с зажженными бикфордовыми шнурами. Когда гроб опускали, в котловане подожгли восемьдесят бурок. Земля заколебалась и словно сдвинулась с места. Густые стаи камней взвивались к небу и рушились.
Инженер Магнитов
Все люди в строительных и проектных конторах – инженеры, техники, канцелярские служащие, без которых можно было обойтись, – были брошены на трассу.
В это время инженер Магнитов, ничего не ведая о приказе, возвращался с линии. Он выхлопотал себе эту однодневную поездку, чтобы посмотреть на месте, как прилаживали сконструированную им деталь. Он был доволен: все его расчеты оправдались с поразительной точностью. И еще он был доволен, что возвращается снова в этот теплый, уютный, прекрасный проектный мир, в котором живет уже свыше двадцати лет.
Форд несет его вдоль трассы с быстротой пятидесяти километров.
Трасса канала имеет уже вполне культурный вид.
Уже на всем протяжении ее четко означились очертания будущего канала. Дикий карельский пейзаж укрощен. Он уже не ревет более неистовыми голосами несметных своих водопадов. Его ярость укрощали постепенно, расчетливо, методически, поскольку речь может идти о постепенности и методичности при чудовищных беломорстроевских темпах. Эту великолепную, стихийную ярость вывозили в тачках, заваливали камнем, заливали бетоном, взрывали аммоналом. Часть этой ярости сложили в запас. Скоро ее снова выпустят, но уже в тех дозах и в том направлении, в каких это найдут нужным строители канала. Да это собственно будет уже не ярость – это будет энергия. Инженер Магнитов закинул кверху голову. Ей-богу, эта жесткая карельская луна также начинает утрачивать постепенно на трассе канала какую-то свою космическую значительность. Точь-в-точь провинциальная луна над среднерусским городским сквером.
Инженер Магнитов думает о рождающемся из карельского хаоса канале с нежностью: в этом деле и его капля меду есть. Немало напроектировал он тут – и немало еще напроектирует. Ах, этот четко отграниченный, замкнутый в себе проектный мир! За окном – зима, страшная карельская зима. Это даже не мороз – это химический процесс, это опыт, поставленный природой и не рассчитанный на присутствие человека. А тут – светло и тепло. Сидишь себе с рейсфедером над листом бумаги и, словно чудодей, укрощаешь эту дикую карельскую природу. Несчастный народ – эти производственники…
Неверной после двухчасовой езды на машине походкой инженер Магнитов входит наконец в свой привычный, отлично натопленный и ярко освещенный проектный мир.
– Вас – на линию, на штурм Водораздела! – встречает его взволнованный товарищ. – Приказ № 1! Половину всего состава проектировщиков – на линию! Там прорыв, нехватает производственников!
– Помилуйте, но как же можно меня? Да я в жизни не был производственником.
– А заключенным были?
– Да я там ничего кроме вреда не принесу – это же безумие, совершенное безумие!
– Разговаривайте с начальством. Только бесполезно.
Разговоры и в самом деле оказались бесполезными.
Нет, подумать только, что за дикая мысль – его на линию! Все-таки бестолковый народ эти большевики. Его, проектировщика с двадцатилетним стажем – на линию! Его худшие опасения начинают сбываться. Не построить им с такими методами канала. Послать на линию проектировщика – это надо уметь!
На линии инженер Магнитов теряется окончательно. На дне гигантской ямы видит он скопление людей, вооруженных примитивными орудиями труда: лопатами, тачками, кирками. Он видит хаотическое нагромождение мертвой материи: эту ужасную воду, покрывающую дно ямы, тяжкий камень, мерзлую землю, бессмысленно и безобразно развороченное чрево земли. Это куда хуже того первобытного пейзажа, который он застал тут по приезде. В том еще был какой-то свой порядок, свой смысл. Этот утратил все прежние черты и не обрел новых. Это уже не образ, но еще и не понятие.
На чертеже вся эта тяжкая, неопрятная земная плоть абстрагирована в отчетливые линии, в штриховку, в пунктир. Он не понимает этого варварского языка конкретных вещей, он не знает соотношений между живой рабочей силой и мертвой материей. Он ничего не знает, но работа уже давит на него с огромной силой. Она давит не менее сильно, чем в проектном отделе. Она давит еще сильнее, точнее, еще ощутимей. Это давление воплощается здесь в живых людях, которые ждут его слова, его жеста, его руководства. Он должен руководить – хочет он этого или не хочет, умеет или не умеет. В мозгу инженера Магнитова происходит мучительный процесс: он пытается перевести плоскостной мир проектных линий, штриховки, пунктира на язык этого трехмерного мира материи. Эта сложная обстановка, предъявляющая к нему столь непомерные требования, создает в нем на миг нечто вроде мгновенного умопомешательства. Ужас охватывает его. Никогда не освоится он с этим хаосом, все спутается в его сознании, все завалится, все пойдет прахом. Он погибнет бесславно и нелепо. Но тут, на самом краю воображаемой своей гибели, словно мускульным усилием мысли пытается он отыскать в этом уродливом пейзаже – чертежи. Он переводит сложнейший производственный пейзаж как бы обратно на бумагу. Перед ним путаный проект, плохой проект, который надо немедленно выправить. Он привык к проектировочным темпам – его темпами не удивишь. Он начинает распоряжаться. Протянуть эту линию до такой-то точки – то бишь увеличить размер котлована на столько-то. Расширить поле этой штриховки – то бишь вынуть дополнительно столько-то кубометров земли. В почти лунатическом состоянии отдает он распоряжения – он боится утратить ощущение этого пейзажа как проектного чертежа. Это и было бы его гибелью. Но гибель не приходила. Уже на другой день пребывания своего на линии он просто стал забывать об этом проектном подтексте. Он отчетливо разбирался в самом сложном нагромождении материи, куда более сложном, чем почти готовый котлован, с которым ему пришлось иметь дело в первый день, уже не прибегая к посредству воспоминаний. Его участок одним из первых с честью вышел из прорыва.
