Баба-Яга — владычица смерти

(Ендза, Ежибаба, Коризма, По-кладня Баба, Несреча, Кривда.)

 

Бабу-Ягу (польскую Енд-зу, чешскую Ежибабу) принято считать страши­лищем, верить в которое приста­ло лишь малым детям. Но еще полтора века назад в Белорус­сии в нее — страшную богиню смерти, губящую тела и души людей,— верили и взрослые. И богиня эта — одна из древнейших. Этнографы установили ее связь с первобытным об­рядом инициации, справлявшимся еще в палеолите и извест­ным у самых отсталых народов мира (австралийцев и др.).

Для посвящения в полноправные члены племени под­ростки должны были пройти особые, порой тяжелые, об­ряды-испытания. Исполнялись они в пещере или в глухом лесу близ одинокой хижины, и распоряжалась ими старая женщина-жрица. Самое страшное испытание состояло в ин­сценировке «пожирания» испытуемых чудовищем и их по­следующего «воскресения». Во всяком случае, они должны были «умереть», побывать в потустороннем мире и «вос­креснуть».

Яга — это распорядительница инициации и чудовище-пожиратель в одном лице. Главное же — Хозяйка Леса, владычица потустороннего мира смерти, богиня древняя и страшная, мало похожая на добрую Мать Мира. Сам ее вид — уродливый, порой полузвериный. Старуха ог­ромного роста, еле умещающаяся в своей избушке, косма­тая, мохнатая, с огромными грудями (костяными или же­лезными), с костяной (как у скелета) ногой или одноногая. Возможно, она представлялась змеей или полузмеей. Ее имя родственно индоевропейскому названию змеи (слав, «уж», лат. anguis, иран. agi), она — мать змеев.

Все вокруг нее дышит смертью и ужасом. Засовом в ее избе служит человеческая нога, запорами — руки, зам­ком — зубастая пасть. Тын у нее — из костей, а на них — черепа с пылающими глазницами. Она жарит и ест людей, особенно детей, при этом печь лижет языком, а угли вы­гребает ногами. Изба ее покрыта блином, подперта пиро­гом, но это — символы не изобилия, а смерти (поминаль­ная еда).

По белорусским поверьям, Яга летает в железной ступе, с огненной метлой. Где она несется — бушует ветер, сто­нет земля, воют звери, прячется скот. Ее сопровождает ведьма и уродливая богиня смерти Паляндра, которая от­дает души покойников на съедение Яге и ведьмам.

Яга — могущественная колдунья. Служат ей, как и ведь­мам, черти, вороны, черные коты, змеи, жабы. Она обо­рачивается змеей, кобылой, деревом, вихрем и т.д.; не мо­жет лишь одного — принять сколько-нибудь нормальный человеческий облик.

Обитает Яга в глухом лесу или подземном мире. Она и есть хозяйка подземного ада: «Ты хочешь идти в пекло? Я — Ежи-баба»,— говорит Яга в словацкой сказке. Аес для земледельца (в отличие от охотника) — недоброе место, полное всякой нечисти, тот же потусторонний мир, а зна­менитая избушка на курьих ножках — как бы проходная в этот мир. Потому и нельзя в нее войти, пока она не по­вернется к лесу задом. С Ягой-вахтершей трудно спра­виться. Героев сказки она избивает, связывает, вырезает ремни из спин, и только самый сильный и храбрый герой одолевает ее и спускается в преисподнюю.

При этом всем Яга имеет черты повелительницы Все­ленной, выглядя какой-то жуткой пародией на Мать Мира. Яга — тоже богиня-мать: у нее три сына (змеи или вели­каны) и 3 или 12 дочерей. Возможно, она и есть поминаемая в ругательствах «чертова мать» или «бабушка». Она — домовитая хозяйка, ее атрибуты (ступа, метла, пест) — орудия женского труда. Яге служат три всадника — чер­ный (ночь), белый (день) и красный (солнце), ежедневно проезжающие через ее «проходную». С помощью мертвой головы она повелевает дождем.

Яга — богиня общеиндоевропейская. У греков ей со­ответствует Геката — страшная трехликая богиня ночи, колдовства, смерти и охоты. У германцев — Перхта, Холь-да (Хель, Фрау Холле). У индийцев — не менее жуткая Кали. Перхта-Хольда обитает под землей (в колодцах), повелевает дождем, снегом и вообще погодой и носится, подобно Яге или Гекате, во главе толпы призраков и ведьм. У немцев Перхту заимствовали их славянские соседи — чехи и словенцы. На Богоявленье (6 января), когда Перхта летала со своей «дикой охотой», итальянцы сжигали чучело старой ведьмы Бефаны.

Тогда же, на Святки, славяне играли в «слепую бабу» («слепого деда»): один участник игры с завязанными гла­зами ловил остальных. Яга тоже бывает слепа или одно­глаза. Напоминают Ягу и воплощения Великого поста — черногорская Баба Коризма и хорватская Покладня Баба. Чучело последней (в виде зубастой женщины) хоронили в первую среду поста. Так славяне воспринимали аскети­ческие предписания новой религии. По их мнению, требо­вать от человека умерщвления плоти могла только богиня смерти. И к Яге, и к Пятнице близка сербская Гвоздензуба, карающая огнем плохих прях. Нерадивых прях наказывает и Перхта.

Германцы и их соседи-славяне (чехи, словаки, хорваты, словенцы), а также финны и венгры 13 декабря почитают святую Люцию. (До конца XVI в. на этот день приходи­лось зимнее солнцестояние.) Ее представляют то уродли­вой старухой, волосатой, с гусиными ногами, то прекрас­ной девушкой в белой одежде и короне из горящих свечей. В свой день она запрещает прясть, ходит с ряжеными и, по­добно Санта-Клаусу (заменившему Водана), Перхте или Бефане, награждает или наказывает детей.

Яга иногда как бы расщепляется на трех Ягишен, пе­ресылающих героя друг к другу. Геката изображалась с тре­мя лицами и тремя телами, а кельтская богиня смерти Мор-риган являлась в виде трех богинь — Махи, Бадб и Неман. Вспомним также трех прях-владычиц судьбы (парки, норны, судицы и др.). Такая троичность богинь может быть свя­зана с тремя вертикальными мирами, тремя фазами луны либо тремя возрастами (девушка — женщина — старуха). В одних сказках Яга сражается с героем или норовит его съесть. В других, наоборот, указывает герою путь, дает ему чудесного коня и волшебные предметы (меч-кладенец и др.) или же награждает девочку-сиротку за трудолюбие и послушание (подобно Перхте-Хольде). Может пока­заться, что между Матерью Ладой и Ягой вообще нет осо­бой разницы, что они — два лика одной Великой Богини.

Скорее, однако, эти две богини изначально составля­ли антагонистическую пару — задолго до Ахурамазды и Анграмайнью, Белбога и Чернобога. В мифологии неко­торых австралийских племен мир творят не два брата-близ­неца (как у многих народов мира), а две сестры. У кетов на Енисее доброй богине Томэм противостоит злая Хосе-дэм (в частности, пожирающая души людей). У индийцев Адити-Бесконечная, мать богов, имеет сестру Дити — мать демонов-даитьев. Третья сестра, Дану — мать демонов-да-навов, в том числе дракона Вритры, главного врага Индры. Германцы различали черную («ужасную») и белую («кра­сивую») Перхту.

У славян подобную пару составляют сербские богини доброй и злой судьбы Среча и Несреча (украинские Доля и Недоля). Первая — прекрасная девушка, прядет ров­ную золотую нить. Вторая — старуха с мутным взглядом, нить ее — плохая, тонкая. В «Стихе о Голубиной книге» Правда и Кривда борются в виде двух зверей, после чего Правда удаляется на небо, а Кривда остается на земле. В болгарских песнях Богоматери, восседающей на золотом троне на вершине Мирового Дерева, противостоит Юда — грабительница, выходящая из моря верхом на олене. Впол­не возможно, что сестрами-соперницами были и Лада с Ягой, которые и стоят за всеми этими парами.

Не стоит, однако, думать, что славяне-язычники счи­тали земной мир безраздельным царством Кривды-Яги. Зло царило в преисподней, Добро — на небе. В среднем же мире Добро и Правду отстаивали Правда-Лада и ее по­томки — светлые боги.

«Доброта» же Яги весьма относительна. Над сироткой она жестоко издевается, задает ей непосильную работу, постоянно угрожая изжарить и съесть. «Гостеприимную» Ягу в этой роли могут заменять ведьма, ала (злая змеица), кобылья голова[14] (соответственно, в белорусской, сербской и украинской сказках). Помощь же Яги герою-воину, иду­щему в потусторонний мир, может объясняться какими-то счетами сварливой богини с другими хозяевами этого мира. На такую мысль наводит лубочная картинка: Яга верхом на свинье бьется с «крокодилом», имеющим человеческую голову с длинной бородой. Этот «крокодил», вероятно, змей-ящер, владыка нижнего мира, либо Чернобог.

В некоторых сказках и легендах герой, победив змея, вынужден бежать от его матери-змеихи. Усмирить ее и за­прячь в плуг может лишь божественный кузнец Кузьма-Демьян (языческий Сварог). В Ригведе Индра тоже, побе­див дракона Вритру, бежит от его матери Дану.

В ряде сказов древняя лесная богиня вдруг становится похожей на степнячку-кочевницу. Она владеет стадами скота и табунами коней, сражается верхом на коне с кузнеч­ным молотом в руках. У нее есть чудесные мастера — куз­нецы и швеи, создающие ей воинов. При этом Яга и ее дочери (или невестки — жены змеев) остаются опасными чародейками: чтобы погубить героя, обращаются яблоней с ядовитыми плодами, криницей с отравленной водой, по­стелью, проваливающейся под землю.

Здесь сказались контакты славян со степняками, осо­бенно с «женоуправляемыми» сарматами. У скифов и сар­матов были популярны изображения Афины-воительницы, с которой они, видимо, отождествляли свою богиню любви и войны Артимпасу. Но Афина — также покровительница ремесел. На алтаре Артимпасы из Тускулана в Италии были изображены ремесленные орудия. Отсюда, надо полагать, и чудесные ремесленники у Яги.

Древняя лесная богиня, в отличие от своей доброй се­стры, не вписалась в земледельческий пантеон славян. Подобно Чернобогу и прочей нечисти, она противостояла общине славянских богов, хоть и была с ними в родстве. Поэтому поклонялись ей разве что ведьмы, столь же отвергнутые обществом.

Род — старейшина богов

 

(Бог, Дый, Прабог, Усуд, Белбог, Белун, Дзедка, Святовит, Кирт, Сытиврат.)

Заключая договора с гре­ками в 944 и 971 гг., русские послы клялись Богом, Перуном и Волосом. Этот «Бог» — не христианский, ви­зантийский Саваоф (ведь упо­мянуть его в договоре прежде своих богов — означало бы уни­зить Русь), а верховный небес­ный бог славян, стоявший выше Перуна и всех богов.

Этот бог воцарился в индоевропейском небе на грани •неолита и бронзового века, когда степные скотоводы Щолели матриархальных земледельцев Триполья. Плуг, напряженный быками, победил мотыгу — женское орудие, и хозяином в небе и на земле стал мужчина — патриарх, хозяин стад и рабов. До поры до времени старейшине-патриарху подчинялась воинственная молодежь — дружин­ники и военные вожди.

Бог-патриарх, олицетворявший (в отличие от ночного Вслеса) светлое дневное небо, звался у древних индоевро­пейцев deiwo. Это — индийский Дьяус, греческий Зевс, германский Тиу. (Последний, впрочем, превратился во вто­ростепенного «бога меча».) С его именем связано и обо­значение бога вообще у индийцев (deva), греков (Θεός), римлян (deus), германцев (tiwaz — «боги»).

У славян этим именам родственно слово «Дый». Им на­певали то греческого Зевса (Διός), то какого-то славянского бога. На амулете XIV в. из Новгорода нанесено сло­во «Δαηος»; на одном обереге-змеевике — «Δοηος». Это записанное греческими буквами славянское имя «Дый». Беседа св. Григория Феолога» говорит о поклонении Дыю и Дивии. Эта божественная пара, очевидно, Небо (Род) и Земля (Лада).

И в то же время этот древний термин означает у сла-нян нечистую силу. «Щоб на тебе Див прийшов!» — бра­нились галичане еще в начале XIX в. В «Слове о полку Игореве» Див — зловещее существо. С дерева он пред­рекает поражение и гибель русской рати, а затем бросается наземь — и беды обрушиваются на Русь. Древнерусское «див» означает грифона. Еще в скифские времена этого льва-орла считали воплощением солнца — и в то же время смерти, подземного мира. У южных славян «дивы» — злые великаны, «самодивы» — те же вилы, существа сво­енравные, порой злые и жестокие.

Из всех индоевропейцев только славяне и иранцы ди­вами (дэвами) называли злых демонов, а бога именовали словом, восходящим к индоевропейскому bhagos — «сча­стье, удача». При этом русские еще в XVI в. употребляли слово «бог» в его древнем значении: о муже хорошей жены говорили, что у него есть «бог в кике» (кика — женский головной убор).

У иранцев такая перемена терминов была вызвана «ре­лигиозной революцией» Заратуштры, объявившего всех богов-дэвов демонами, недостойными поклонения, а един­ственным настоящим богом Ахурамазду. Впрочем, дэвов пророк заменил «бессмертными святыми» с теми же функ­циями, а его последователи вернули «с черного хода» не­которых дэвов (Митру, Анахиту и др.) в качестве «яза-тов» — «достойных поклонения».

Восприняли славяне и много других иранских религи­озных и этических терминов — «вера», «святой», «ирий», «небо», «гадать», «жертва», «благо», «зло», «каяться», месть» и др. «Чистыми» зороастрийцами славяне, безус­ловно, не были. Но учение Заратуштры, осуждавшее гра­бительские войны, вполне могло найти отклик у земле­дельцев, страдавших от набегов кочевников,— не только н Средней Азии и Иране, но и на берегах Днепра. Не от­сюда ли повышенное внимание русского народа к пробле­мам правды, справедливости, моральной чистоты?

У славян Бог — не просто могущественное существо, .1 носитель наивысшей доброты, справедливости, святости. В их легендах он запросто ходит по земле в виде убогого (странника, один или с несколькими святыми, помогает добрым людям, наказывает грешных. Иные из этих преда­ний полны юмора. Например, о том, как черти пытались яюить святых и Бога, дабы тот благословил водку — изо­бретение бесов. Как это не похоже на библейского Саваофа, являющегося людям не иначе как среди грома и молний, Вечно грозящего и карающего, произвольно устанавлива­ющего и меняющего моральные нормы!

Индоевропейцы считали Небо-Отца и Землю-Мать супругами и всеобщими прародителями. Таковы индийские Дьяус и Притхви, греческие Зевс и Деметра. А вот Уран ( звездное небо) и Гея ближе к Велесу и Ладе. В русских сговорах Небо зовется отцом, Земля — матерью. К небесному супругу воздеты руки богини-оранты на энеолических изображениях и русских вышивках. Верили, что он оплодотворяет Мать Сыру Землю через дожди, молнии, метеоры.

В Древней Руси Бог именовался также Родом. Именно Рода и Рожаниц чаще всего поминали и проклинали анти-языческие поучения. «Это тебе не Род, сидя на воздухе, ме­чет на землю груды и в том рождаются дети... Всем есть творец Бог, а не Род»,— писал автор слова «О вдохнове­нии духа в человека». То есть Род считался творцом мира, супругом Земли, всеобщим отцом. Он — оплодотворяю­щая, плодородная сила, пронизывающая всю Вселенную, включая землю, источники вод («родники») и подземный огонь («родрый», «ръдяный»), цвет огня и крови, возбуж­дающий страсть и энергию. Не случайно этот цвет стал эмблемой воинов и революционеров.

Подобно Зевсу, Род был громовержцем. Древнерусское «родиа» означает молнию, притом шаровую, наиболее за­гадочную и опасную. (Обычные молнии-стрелы были уде­лом младшего громовника — Перуна.) Видимо, к Роду относятся слова Прокопия Кесарийского о том, что славяне «считают, что один из богов — создатель молнии — единый владыка Вселенной, и ему приносят в жертву бы­ков и всяких жертвенных животных». У индийцев Роду со­ответствует громовник Рудра. Его тело — красного цвета, в облике быка он сходится с богиней земли Родаси. Позднее Рудра слился с доарийским богом типа Велеса (магом-йо-гином и хозяином зверей) в единый образ Рудры-Шивы («милостивого»). Символ Шивы — лингам (фаллос), а его супруги — йони (женское лоно).

Арабский историк X в. Ибн-Русте рассказывает, как славяне после жатвы поднимают к небу ковш с зерном и го­ворят: «Господи, ты, который даешь нам пищу, снабди те­перь нас ею в полной мере!». Этот «Господь», обитающий на небе и обеспечивающий урожай на земле, очевидно, тот же Род.

Род — не монотеистический бог-самодержец, окру­женный лишь слугами-ангелами да святыми угодниками, людях же видящий рабов, а старейшина рода-племени огов. По словам Гельмольда, балтийские славяне «при-нают и единого бога, господствующего над другими в не-есах, признают, что он, всемогущий, заботится лишь о де-х небесных, они (другие боги), повинуясь ему, выполня-т возложенные на них обязанности, и что они от крови го происходят и каждый из них тем важнее, чем ближе он тоит к этому богу богов».

Как праотец богов, Род именовался Прабогом. Так на-ывали Бога словаки. В соседнем Закарпатье это слово (ви­димо, под влиянием церкви) превратилось в ругательство, в синоним нечисти: «Иди до ста прабогов!».

Сербы называют Большую Медведицу «Возачева Ко­ла», «Кола Родина», «Родокола». Согласно хорватскому преданию, это и есть тот воз, на котором праведный воз­ничий доставил на гору к виле Живе раненного в бою Бо­га (того же Рода).

О Роде (Усуде) как боге судьбы, стоящем над Рожа­ницами (или Сречей и Несречей), уже говорилось. Это патриархальное представление, несомненно, более позд­нее, чем вера в богиню судьбы.

Рода изображает знаменитый Збручский идол, окра­шенный некогда в красный цвет. Он представляет всю Все­ленную: четыре грани — четыре стороны света, три яру­са — три вертикальных мира. Верхний ярус — небо с фи­гурами четырех богов: богини с рогом (Мокошь), бога-всадника с мечом (Перун), богини с кольцом в руке (Ут­ренняя Заря[15]) и бога с солярным знаком на груди (Даждьбог). Средний ярус — земля с хороводом людей. Под двумя богами — двое мужчин, под Зарей — жен­щина, под Мокошью — женщина с ребенком. Нижний ярус — подземный мир с трехликим богом, стоящим на коленях и держащим на себе землю. (Часто его считают Белесом, но, как будет показано, скорее всего это Черно-бог.) Композицию увенчивает княжеская шапка. Она придает всему изваянию фаллический облик и в то же вре­мя напоминает: это не просто модель Вселенной, а образ ее повелителя — Рода.

Четырехликость — общеиндоевропейская черта кос­мических, всеобъемлющих богов. Таким и представлялись индийский Брахма, иранский Зерван, римский Янус (обыч­но двуликий), греческий Гермес, манихейский[16] Отец Ве­личия (отождествлявшийся с Зерваном). В с. Иванковцы на среднем Днестре исследовано святилище IV—VI вв., где стояли три каменных идола — четырехликий (Род), четырехгранный, но одноликий (Сварог — см. ниже) и бородатый с мечом (Перун). IX в. датируется неболь­шой деревянный идол с четырьмя лицами из Волина в ус­тье Одры и четырехликий костяной идол-подвеска из Преслава в Болгарии. Последний одновременно служил писалом (заостренным стержнем для письма). Заметим, что Брахма не только творец мира, но и бог мудрости. Быть может, славянские волхвы успели создать свою литературу и записать на бересте, например, Голубиную книгу?

Збручский идол — целый философский, теологический трактат, высеченный в камне. Задолго до Спинозы и Ско­вороды, отождествлявших Бога и природу, волхвы X в. видели единство мира в Боге-Роде, создавшем вселенную и пронизывавшем ее своей властью и огненной, порожда­ющей силой. Существовал общеиндоевропейский миф о со­здании мира из тела космического великана. Этот гигант I Ригведе именовался Пуруша (Человек), в «Старшей Эдде» — Имир. В «Стихе о Голубиной книге» мир тво­рится из тела Бога.

Все боги на Збручском идоле выступают как ипостаси или аспекты верховного Бога. Такое сочетание многобо­жия с единобожием свойственно, например, кришнаизму. Подобное учение не требует отрекаться от отеческих бо­гов и объявлять их бесами во имя единого Бога.

Збручский идол стоял до середины XIII в. на вершине Горы Богит, окруженный кольцом из восьми священных костров (жертвенных ям), ориентированный гранями по сторонам света. Мокошь при этом, очевидно, глядела на север, в сторону входа в святилище, Заря — на восток, а Даждьбог-Солнце — на юг. Еще одно святилище Рода было раскопано в 1908 г., на территории древнейшего в Киеве городища. Здесь каменная вымостка с четырьмя вы­ступами по углам ориентирована так же по сторонам све­та. На ней, вероятно, стоял идол. Рядом — жертвенник.

Власть Рода над миром не была, однако, безраздельной. Ему противостоял могущественный брат-соперник — Чернобог. По словам Гельмольда, славяне «во время пиров... пускают вкруговую жертвенную чашу, произнося при этом, не скажу благословения, а скорее заклинания от имени бо­гов, а именно, доброго бога и злого, считая, что все преус­пеяния добрым, а все несчастья злым богом направляются. Поэтому злого бога они на своем языке называют дьяво­лом, или Чернобогом». Добрый же бог, очевидно, звался Белбогом. Само это имя, однако, появляется в источниках лишь в XVII в. в «Истории Каменской епархии», где упо­минается о строительстве в Поморье (Померании) монас­тыря Белбук на месте святилища Белбога.

Память о Белбоге и Чернобоге еще в начале XX в. хра­нили потомки поморян — кашубы. Белбога они считали «нашим богом» и помнили о гаданиях с помощью двух ко­ней, черного и белого, воплощавших этих двух богов. Это напоминает День и Ночь — черного и белого всадников — из сказки о Бабе-Яге и авестийский миф о борьбе Тишт-рии-Сириуса (бога дождя) с дэвом засухи Апаошей в об­лике белого и черного коней. В той же «Авесте» Ахурамазда именуется «белым», «сияющим». Сербы называют «Белым Богом» небо, болгары — счастье. В «Матер вер-борум» Белбог приравнен к Баалу — семитическому бо­жеству неба и плодородия.

Возле Бауцена (Будышина), столицы лужицких сербов, возвышаются две горы. Северная зовется Чернобог (Сету boh), южная — Белбог (Bely boh). У зороастрийцев север также считался обителью Ангра-майнью. О храмах Бел­бога и Чернобога на двух горах у села Гловицы рассказы­вали кашубы. По их словам, на месте храма Белбога была поставлена церковь Христа.

В урочище Белые Боги в Подмосковье, по местному преданию, на холме была заповедная дубрава и капище. В Костромской губернии существовал также Троицко-Бел-божский монастырь. Топонимы, связанные с Белбогом, охранились также в Чехии, Польше, Галиции.

Земной ипостасью Белбога, очевидно, был белорусский Белун, описанный Древлянским. Это — белобородый ста­рик в белой одежде, с белым посохом. Он появляется то в лесу, то во ржи, помогает жнецам и заблудившимся пут­никам, а тех, кто не побрезгует вытереть ему нос, наделяет деньгами. «Темно в лесу без Белуна»,— говорят белорусы. На Украине подобный персонаж именуется «Дщ». К нему близок описанный тем же автором Дзедка: странник с су­мой, с огненными глазами и бородой. Он усыпляет путника и во сне советует ему, как избавиться от несчастья. Дзедка сторожит клады и может помочь деньгами попавшему в беду. Ему посвящена Дзедова (масленичная) неделя. Все эти персонажи сродни Богу-страннику народных легенд, Роду и Белбогу.

Белбог добр, но не всемогущ. Чернобог, в отличие от библейского Сатаны,— не провокатор и палач на служ­бе у Бога, а его изначальный и могущественный соперник, но при этом — ближайший родич. Славянам удалось сбе­речь древний миф о двух творцах мира. У русских, украин­цев, белорусов, поляков, болгар, боснийцев он сохранился в устной форме, у восточных и южных славян — также в виде письменного апокрифа (известного с XV в.). Два демиурга в нем зовутся Богом и Чертом (Сатанаилом и др.).

Согласно мифу, Бог и Черт — братья. Они плавали в виде двух уток (гоголей) по изначальному морю. Черт по велению Бога нырнул на дно моря и принес оттуда горсть песка. Из этой горсти и выросла земля. Ночью Черт по­пытался бросить спавшего Бога в море, но берег все уходил от него, и суша таким образом стала еще шире. Она была ровной, но Черт изрыл ее горами и оврагами. Из капель воды или искр, высеченных из кремня, Бог создал ангелов, а Черт — бесов. Бог творил все доброе и полезное (корову, собаку, пчел и т.д.), Черт — все злое и вредное (волка, козла, комаров, змей и т. д.).

Первую пару людей Бог вылепил из глины и отлучился за душами для них. Черт, подкупив собаку-сторожа, тут же оплевал и истыкал тела людей, и Богу осталось лишь вывернуть их наизнанку. Вся чертова скверна оказалась у человека внутри, и он стал болеть и грешить.

Небо создал Бог, подземное пекло — Черт. Последний поначалу тоже обитал на небе, но попытался захватить там власть и был сброшен на землю вместе со своими бесами. Упавшие в лес стали лешими, в воду — водяными и т. д. Сам же их предводитель провалился в пекло. Он, однако, унес с собой солнце (огонь, венец или одеяние Бога, молнию, меч). Громовник Илья (Михаил, Петр) хитростью похи­тил его у Черта: уговорил того нырнуть, а сам заморозил море и улетел на небо с солнцем. Разъяренный Черт про­ломил лед, погнался, но смог лишь вырвать у Громовника кусок мяса из стопы.

Когда люди перестанут праздновать Пасху и разрисо­вывать писанки, Черт вырвется из преисподней, нашлет потоп и огненный дождь. Илья-громовник погибнет в бою и вознесется в рай, а земля сгорит от его крови или прова­лится в пекло от его молний.

С ортодоксально-христианской точки зрения, этот сла­вянский миф — сплошное кощунство. Не соответствует он и учению манихеев и их славянских последователей-бого­милов о том, что весь материальный мир создан Сатаной, а духовный — Богом. Очевидно, подлинные герои мифа — языческие Белбог и Чернобог.

Действительно, мифы о двух братьях-демиургах рас­пространены по всему миру, в том числе у индоевропейцев (Прометей и Эпиметей, Ахурамазда и Ангра-майнью). Миф о грядущей гибели-обновлении мира и богов в огне — тоже общеиндоевропейский. Однако из всех индоевро­пейцев лишь у иранцев и славян эти братья — не только творцы мира, но и его владыки-соперники. В то же время такая пара богов характерна для урало-алтайских народов: Ен и Омоль у коми, удмуртские Инмар и Кереметь, угор­ские Нуми-Торум и Куль-отыр, ненецкие Нум и Нга, ал­тайские Ульгень и Эрлик и др. Этим же народам свойствен миф о «ныряющем демиурге». Но славяне издавна соседст­вовали с иранцами, с финно-уграми же и тюрками столк­нулись лишь в I тыс. н. э. Иранцы, в свою очередь, были соседями финно-угров на своей прародине в евразийских степях. Вероятно, миф о двух творцах и владыках мира проник от финно-угров к иранцам, а от тех — к славянам. Не случайно его герои у славян носят полуиранские имена (с компонентом «бог»). Иудео-христианский же миф о Боге и Сатане сложился, скорее всего, под иранским влиянием. Сатана появляется лишь в поздней книге Иова. Так таежные шаманы оказались поистине учителями человечества!

Своеобразный вариант этого же мифа сохранился в ук­раинских колядках. Здесь мир творят две (или три) птицы, сидящие на Мировом Дереве посреди изначального моря. Они ныряют на его дно за камешками и из них создают небо и землю. Иногда эти птицы отождествляются с Бо­гом и святыми Петром и Павлом. В украинской же легенде мир создают Петр и Черт под руководством Христа. У кур-лов-езидов Бог и архангел Гавриил сидят в виде птиц на Де­реве среди первозданного моря и спорят о первородстве. Рассудил их Шейх-Синн (эманация Бога), сидевший на розовом кусте посреди того же моря. Подобным же об­разом в индийском сказании Шива примиряет Брахму и Вишну: он старше их обоих, но присуждает первородство Вишну, в облике вепря спустившемуся в преисподнюю к стопам Шивы. Наконец, в Иране «третий демиург» и отец обоих владык мира — Зерван.

Как уже было показано, у славян «третьим демиургом» и отцом Белбога и Чернобога был, скорее всего, Велес-Поренут. Матерью же — Лада (Богоматерь, рождающая Белого Бога). Но супруга Неба (Рода) — Мать-Земля, ТО есть та же Лада. Следовательно, Род-Белбог был мужем собственной матери, подобно Урану, супругу Геи и праотцу всех эллинских богов. При этом у славян, как и у эллинов, подобный инцест между людьми, даже совершенный по не­ведению, считался тяжким грехом. Зороастрийские жрецы, наоборот, освящали и даже насаждали кровосмеситель­ные браки.

У балтийских славян Роду соответствует Святовит тот же Гельмольд называет его «богом богов», отождеств­ляя тем самым с богом-отцом и владыкой славянских богов. Имя Святовит означало, согласно «Житию св. Бен-но» (XVI в.), «святой свет». У восточных славян «белый свет» — вселенная, земной мир (в противоположность под­земному). Древнерусские проповедники порицали языч­ников, почитающих Свет в виде деревянного расписного «болвана». Индоевропейский Зевс-Дьяус, напомним, был богом именно светлого, дневного неба.

Главный храм Святовита находился в Арконе на Руяне, и его разрушение датчанами в 1168 г. было концом славян­ского язычества как официальной религии. Поздние авторы говорят о почитании этого бога также у чехов (Ян Дуб-равский), мораван (Стржедовский), лужичан (Френцель). Гамбургская легенда XIV в. сообщает о почитании славя­нами за Эльбой богов Святобога, Вителюба (Светлолюба?) и Радигоста. Первые два, видимо, соответствуют Свято-виту. Культ Святовита в Арконе подробно описан (со слов разрушителей святыни) Саксоном Грамматиком.

Священный город находился на морском мысу. Высо­кие обрывы меловых скал и мощный вал делали его почти неприступным. Большой деревянный храм был покрыт крас­ной крышей. Посреди его, между четырьмя колоннами с занавесами между ними, стоял искусно сделанный четы­рехглавый идол. Левая рука его упиралась в бок, правая прижимала к груди рог. Это внутреннее капище считалось настолько священным, что подметал его сам верховный жрец и при этом задерживал дыхание[17].

При храме содержался священный белый конь. Верили, что бог по ночам сражается верхом на нем со своими вра­гами. В святилище хранились седло и меч бога. Конь служил также оракулом: по тому, как он переступал через постав­ленные определенным образом копья, жрецы определяли волю бога. По окончании жатвы справлялся праздник. Жрец по уровню вина в роге Святовита гадал о будущем уро­жае, а затем, отпив из этого рога, остаток выливал пе­ред идолом. Потом, спрятавшись за огромным пирогом-караваем, спрашивал народ, видят ли его, и желал, чтобы и на следующий год не увидели. Обряд, подобный послед­нему, исполнял на Рождество отец семейства у поляков (со снопом) и словаков (с хлебом). Как показали раскоп­ки, храм, квадратный в плане, был ориентирован по сто­ронам света.

Сходство Святовита с Родом и Збручским идолом бросается в глаза. Арконский бог — тоже владыка Все­ленной (четырех сторон света) и судьбы, податель плодо­родия. Его цвета — красный и белый (красная кровля, белый конь, меловые скалы). Но, в отличие от мирного Рода, Святовит — бог-воин. Его ночные скачки и битвы напо­минают германского Водана, от которого эти черты им, видимо, и заимствованы. У сербов есть песни о Белом Виде, семь лет воюющем с турками и черными уграми. Вспом­ним и хорватское предание о Боге, раненном в битве. Юж­нославянские вилы — крылатые воительницы — напоминают германских валькирии, в отличие от древнерусских вил — мирных птицедев. Видимо, германские религиозные влияния проникали лишь на окраины славянского мира — в то время как иранские охватывали весь этот мир.

Збручский идол — образ Вселенной, Бога-мира, ар-конский — Бога-человека, хотя и четырехликого. В церк­вях в Альтенкирхене и Бергене на Рюгене сохранились ка­менные рельефы, изображающие Святовита. Здесь бог — с рогом в руках, но уже с одним лицом. Владыка мира мог принимать облик то грандиозно-фантастический, то вполне человеческий (подобно Белуну или Богу-страннику).

Четырехликий космический бог был владыкой не только пространства, но и времени года. Арабский географ X в. ал-Масуди описывает славянский храм на горе возле мор­ского залива. Храм будто бы был сложен из красного мра­мора и зеленого изумруда. В нем стоял идол из самоцветов четырех видов — зеленого хризолита, красного карбункула, желтого корналина и белого хрусталя, с головой из червон­ного золота. Перед ним — другой идол в виде девушки.

Столь роскошных храмов и идолов не было, конечно, даже в сказочной Индии. Однако в полуфантастическом описании нетрудно узнать Арконский храм. По остроумной догадке К. Я. Эрбена, четыре цвета идола означают вре­мена года (зеленый — весна, красный — лето, желтый — осень, белый — зима), а золотая голова — солнце. Ин­тересно, что в X в. Святовит еще соседствовал в храме с богиней (Ладой?).

Чешский историк Бальбин (комментатор хроники Гаека) Сообщает, что в пражском Вышеграде стоял идол Святовита, разбитый и утопленный при крещении Чехии. Сохра­нилась, однако, его нижняя часть, возле которой женщины и дети в Жертвенное воскресенье топили гроб с чучелом. К сожалению, не ясно, хоронили ли самого Святовита или какое-то иное божество (Ладу? Ярилу?).

Арконский храм был столь авторитетен и популярен, ■по даже датский король-христианин Свен преподнес ему драгоценный кубок. А немецкие церковники объявили Свя­товита... католическим святым Виттом, будто бы «при-< поенным» язычниками (почитавшими своего великого бога за много веков до рождения упомянутого святого). Есть мнение, что остров Буян русских заговоров — ми­кологический центр мира — это Руян, последний духов­ный центр языческого славянства.

В «Матер верборум» отождествляется с Меркурием «Ра-пност, внук Киртов». Радигост — тот же Даждьбог Сварожич. Кто же тогда этот Кирт, отец Сварога? У словенцев и хорватов «кърт (krt)» означает «огонь», «свет». Извест­ны словенские выражения «Kratova dezda» — небо, «wsi "icmo w Krtowo» — «все умрем», «пе wsi w Krtowo, mar-rikteri i w Crtowo» — «не все попадем в рай, иные и в ад». 11 и юним Krtow известен в Чехии. Лингвисты связывают имя Крта со словом «кресити» (воскрешать). А слово «черт», пи их мнению, образовалось из «Кирт». Имя благого бога обратилось в имя его врага. Наподобие этого немцы, по-ляки, сербы, бранясь, меняют в слове «бог» (Gott) одну бук­ву, получая бессмысленное вроде бы Tott, «Бор» и т. д.

Итак, Кирт — бог неба, огня, света, хозяин рая, пра­отец богов, антипод Черта. То есть все тот же Род-Белбог. Ему же, возможно, тождествен саксонский бог Кродо. По описанию Бото, этот бог изображался стоящим боси­ком на рыбе, с колесом в левой руке и сосудом с цветами в правой и считался виновником зимы и подателем пло­дов, хранящим их от морозов. Память о нем сохранилась у немцев в ругательстве «Krodenduwel» — «черт Кродо». А еще в Тюрингии в песне, исполняемой весной при обря­де утопления чучела смерти: «Могуществу Кродена придет конец». Возможно, Кродо — это Кирт, заимствованный у славян их соседями-германцами. Рыба под его ногами, очевидно, символизирует нижний, подводный мир. Сосуд с цветами — плодородие. А колесо в руке — солнце или гром. На иллюстрации к хронике Бото это колесо имеет 6 спиц, напоминая этим «громовой знак», оберегавший от молнии русские избы. Словом, перед нам опять косми­ческий бог плодородия. А черты бога зимы и смерти у него, возможно, появились уже на немецкой почве.

Не исключено, однако, что Кирт был связан с зимой и у славян. Рождество на Руси именовалось «Корочун», у галичан — Керечун, у болгар и словенцев — Крачун. Это слово переняли румыны (Кречуну) и венгры (Карачонь). В то же время оно означает внезапную смерть («хватил корочун»). Б/пулы встречали Корочун: вносили и осыпали зерном сноп, ставили на стол огромный каравай. Они верили, что Корочун наказывает негостеприимных, губя их скот. Зимнее солнцестояние — не только праздник рождения бога солнца (позже — Христа), но и самый ко­роткий день года, начало святок — дней разгула нечисти. Н то же время, как считалось, эти дни магически влияли на весь наступающий год. Не удивительно, что на Рожде-< тво почитали бога-владыку года.

В «Матер верборум» упоминаются также бог Сытиврат, отождествляемый с Сатурном, и его сын Страчек («Со­рока»). «Сытиврат» объясняют как «возвращающий сы­теть» (или «возяоащающий свет»). Римский Сатурн —-бог плодородия, земледелия и в то же время смерти. Его праздник отмечался 17 декабря, незадолго до зимнего солн­цестояния. Сорока же у славян и балтов — нечистая птица, и которую превращаются ведьмы. Вероятно, Сытиврат бли-юк Кирту-Кродо-Корочуну, то есть Роду в его зимней ипостаси.

Из всех славянских богов многоименный Род (Бог) наиболее близок к единому Богу монотеистических религий. Однако Род — не деспот, самодержец и рабовладелец, а старейшина рода богов, порой грозный, но мудрый, до­брый и справедливый к людям.

Чернобог – владыка зла

(Черт, «Сатурн», Хладолет, Ежи-бабель, Кадук, Мужичок с ноготок, Триглав, Тржи, Троян, Зюзя, Мороз, Кощей, Колодий.)

Грань между добрыми и злыми богами определя­ется язычниками доволь­но расплывчато. Добрые боги мо­гут требовать человеческих жертв или жестоко наказывать за не­почтение к себе либо за наруше­ние определенных норм. А духи-«боженята» зачастую не так злы, как проказливы. Чтобы поладить с ними, достаточно весьма скромных жертв. Лишь Черно-бог-Черт и подчиненные ему бесы злы по самой своей сути. Их назначение — всячески вредить людям, губить их души и тела. Тем не менее владыка тьмы, зла и смерти занимал важное место в славянской мифологической кар­тине мира и даже имел свои храмы.

В народе Чернобога помнили еще в XIX — начале XX вв. «Чтоб тебя Черный Бог убил!» — ругались гали­чане и чехи. Древане и кашубы называли Чернобогом черта. Последние, как уже сказано, говорили о Чернобоге-черном коне. В Индии черным, ездящим на быке или черном ко­не, представляли владыку загробного мира Яму. Черного коня имел также Шива-разрушитель. Топонимы, связан­ные с Чернобогом, известны в Лужицкой земле, России (Порховский уезд), Буковине и Сербии.

В Восточной Германии, на бывших славянских землях, известна легенда о том, как крестьяне, доведенные до отча­яния притеснениями феодала, решили обратиться к Чер-нобогу. И бог, и те, кто его вызывал, обратились в камни.

У Масуди описан славянский храм «Сатурна», стояв­ший на Черной горе. В нем находился идол в виде старика, ворошившего посохом кости мертвецов. Под его ногами были изображены грачи и другие черные птицы, муравьи и черные люди («эфиопы» и «негры»). Перед нами — бог смерти, связанный со всеми тремя мирами — небесным (птицы), земным («люди») и подземным (муравьи). Черные «люди» здесь, скорее, черти. Сатурн в астрологии — планета зловещая, смертоносная. В чешских источниках XIV в. она именуется Гладолет («голодный год»?). По­сох, которым бог разгребает, будто уголья, мертвые кости, заставляет вспомнить кочергу — атрибут Черта («Ни Богу свечка, ни черту кочерга»). Черная гора, возможно, одно­именный массив в Карпатах. В таком случае Чернобогов храм, в отличие от Святовитова, располагался не на бога­том, густонаселенном острове, а в безлюдных горах, посе­щавшихся лишь пастухами да разбойниками.

Видукинд Корвейский, саксонский хронист X в., со­общает о почитании ваграми (в нынешней Голштинии) мед­ного идола «Сатурна». Не ясно, был ли то Кирт-Сыти-врат или Чернобог.

Видному русскому слависту И. И. Срезневскому лу­жичане показывали на горе Чернобог места, где был «ад», «чертово окно», где приносились человеческие жертвы.

Славяне не были склонны романтизировать владыку зла. В описанном выше космогоническом мифе он выглядит не величественно, а смешно: коварно, но тщетно пакостит Богу, творит неумело. Создал, например, волка, чтобы на­травить его на Бога, а зверь вместо этого покусал своего творца. В сказках черт зачастую глуповат, его легко обмануть. Однако в поверьях и былинках он зол, коварен и опасен.

По народным представлениям, повелевает чертями «чер­тов дед» («старый дедушка», Дьявол, Сатана). Он восседает в преисподней на железном троне (иногда — прико­ванный цепями). Не он ли супруг «чертовой бабушки» Яги? В лужицкой сказке выступает прекрасная дочь Чер-нобога, а в чешской — Ежибабель, муж Ежибабы. Он, таким образом, тоже праотец и старейшина богов — только черных, злых. Изображали Сатану в поверьях черным ве­ликаном-оборотнем. У белорусов, по Древлянскому, по­велитель чертей именуется Кадук. Он сидит в болоте и по­жирает украденных чертями детей.

Черт может обогатить, излечить, выполнить трудную работу. Но он ничего не делает бескорыстно. За его «бла­годеяния» платят не только загробными муками, но и зем­ными злодействами. Ведьма, например, должна была пер­вым делом навести порчу на собственных родителей, а затем регулярно чем-нибудь вредить людям. Не удивительно, что ведьмы и колдуны считались уже не столько людьми, сколько разновидностью нечистой силы.

Следует заметить, что ад[18] — вовсе не христианское изо­бретение. Уже в Ригведе выступает Нарака — преиспод­няя, где заточены враги богов — демоны, грешники и злые колдуны. Об их мучениях говорится в Атхарваведе. На-раке соответствуют греческий Тартар и германский Хель. Хозяин преисподней (потеснивший древнюю Ягу),— ви­димо, общеиндоевропейский образ: индийский Яма, гре­ческий Аид, осетинский Барастыр, германский Локи. По­следний, подобно иранскому царю-дракону Ажи-дахаке (Заххаку), скован и заточен под землей до конца света. Дракон-Сатана Апокалипсиса явно срисован с Ажи-дахаки.

Черту приписывают изобретение косы, мельницы, куз­нечного дела и т. д. (не говоря уже о табаке и водке). Этим он напоминает того же Локи — злого и хитрого пакост­ника, создающего или похищающего всевозможные куль­турные блага и чудесные вещи. Иногда Локи считали бра­том Одина.

Еще один образ злого подземного хозяина — сказочный Мужичок с ноготок, борода с локоток. Этот могучий кар­лик, подобно Яге, одного за другим избивает и связывает героев, и только самый сильный из них одолевает «мужич­ка» и, преследуя его, спускается в подземный мир.

В Поморье (особенно в Щецине и Волине) и Бранден-бурге (Браниборе) почитался бог Триглав. В Польше ему соответствовал трехглавый верховный бог Тржи, отец бога Живе. Трехглавые идолы, по свидетельству П. Альбина, стояли у Мейсена еще в 1586 г., и лужичане почитали их. Подобные идолы в XX в. были найдены в Хорватии (Ва-чана) и в Брестской области.

Культ Триглава подробно описан биографами Оттона Бамбергского, крестителя Поморья. Головы идола были от­литы из серебра, а глаза прикрывала золотая повязка. По сло­вам жрецов, три головы означали власть бога над тремя мирами, а повязка — то, что он не замечает человеческих грехов. Богу был посвящен черный конь-оракул. По тому, как он переступал разложенные на земле копья, жрецы толковали волю Триглава. Казалось бы, перед нами бог Вселенной типа Рода-Святовита. Но почему конь его чер-ый, как у Чернобога? Странно выглядит терпимость бога грехам, как и его слепота, напоминающая' игру в «сле-ую бабу» (Ягу) или «слепого деда» (Чернобога?). Трех-лавость же в индоевропейской мифологии — черта злых огов и чудовищ. Таковы трехглавый Ажи-дахака, Три-ирас (враг Индры), Герион (великан, побежденный Ге-аклом), Геката, Цербер, сказочные трехглавые змеи. Таков е индийский Шива-разрушитель. С ним и его супругой Кали связано все наиболее жестокое и безнравственное в ин­дуизме («путь левой руки»). Трехликому Шиве противо­стоит четырехликий Брахма, мудрец и создатель мира. Эта ~ара напоминает Ахурамазду и Ангра-майнью, Белбога-ода и Чернобога.

Злые «триглавы» хорошо известны и славянам. Бог Тро-н упоминается в древнерусских антиязыческих поучени-х. В сербских и болгарских легендах Троян — чудовищ-ый трехликий царь, тремя ртами пожиравший людей, скот рыбу. Он имел козьи уши и скрывал их от людей (по-обно Мидасу). В его царстве было 70 водоемов, полных олота и серебра. По ночам Троян ездил к любовнице, о однажды не успел вернуться до рассвета и... растаял т солнца. Этот царь явно олицетворяет ночь и луну (три лунные фазы) подобно трехликой Гекате. В южнославянском эпосе три головы имеют Черный Арапин и воевода Балачко, стерегущий королевну и двух ее служанок в го­роде Ледяне. В чешских же сказках трехглавый змей сте­режет трех королевен в ледяной или стеклянной горе (пе­щере). А чешский писатель XIV в. Щитный говорит о злой жене, что она «будто имеет три головы»!

У Трояна козьи уши, а головы Триглава, согласно «Ма­тер верборум», были козлиными. Козел с его скверным нравом и запахом считался у славян творением Черта. Го­ловы щецинского идола были из серебра, а это — металл Луны, связанный с загробным миром. По представлениям сербов, на тот свет ведет серебряный мост, а женщины там ходят в серебряной одежде. Сербская легенда говорит о по­клонении серебряному богу в городе Трояне. Немецкий историк В. фон Эйхштедт сообщал, что Триглав имел три золотые головы под одной шапкой, а в руке — полумесяц. Стржедовский упоминает подземного бога эпидемий по име­ни Трибик. Словом, за поморянским Триглавом явно про­ступает злое божество ночи, луны и смерти, претендующее на власть над тремя мирами. Оно соответствует «Сатурну» Масуди, то есть Чернобогу. Не нужно, однако, считать поморян, поляков или браниборцев какими-то сатанистами. (Будь это так, их «просветители» не преминули бы сообщить о том.) Вероятно, культы Триглава и Святовита «подни­мались на щит» жрецами соперничавших племенных кня­жений. Официально же Триглав рассматривался как ипо­стась Бога Богов, равная Святовиту.

Некоторые историки XVII—XVIII вв. (3. Гарцеус, П. Альбин, Э. Шедиус и др.) описывают Триглава как богиню луны под именем «Тригла». Следует учесть, что на месте его храмов ставились церкви Богоматери. Веро­ятно, культ Триглава потеснил культ женского божества типа Гекаты (Яги).

Кто же тогда трехликий подземный бог на Збручском идоле? Добрый Велес или злой Чернобог? Скорее второй. Он явно не рад своей участи: с трудом, согнувшись «в три погибели», держит на себе Землю. Атлант тоже держал небо в наказание за борьбу с Зевсом. В Силезии в XVI в. при земельных спорах клянущийся становился в яме на ко­лени с куском дерна на голове. Видимо, он тем самым накли­кал на себя (в случае ложной клятвы) судьбу Чернобога: провалиться сквозь Мать Сыру Землю и держать ее на себе. Бог тьмы был, вероятно, также и богом зимы. Бело­русский бог зимы Зюзя, описанный Древлянским,— ни­зенький длиннобородый старик (подобный Мужичку с ноготок), в белой одежде, босой, без шапки, с железной булавой (вспомним некрасовского Мороза-воеводу). 31 де­кабря он трясет землю булавой, и ему приносят в жертву кутью. Это тот же Мороз (Морозко), которого восточ­ные славяне также представляли низеньким длиннобородым старичком (либо, наоборот, могучим мужем или старцем), который бегает по полям и стуком вызывает морозы. Он же — сильный кузнец, сковывающий реки и землю.

Накануне Рождества его зовут есть кисель или кутью (вместе с волком и «нечистыми» мертвецами) и просят не губить посевы.

Мороз, казалось бы, не столь уж зол. В сказках он ис­пытывает и награждает (подобно Яге) пришедшего в его ледяную избушку. Зюзя порой помогает людям, преду­преждает о грядущих морозах. И все же некоторые данные говорят о его родстве с подземным хозяином тьмы.

Привычный нам новогодний Дед Мороз — скорее заим­ствованный с Запада Санта-Клаус (св. Николай, заменив­ший там Водана). А Снегурочка, дочь Мороза и Весны,— плод поэтической фантазии А. Н. Островского. В фольк­лоре же супруга Мороза — Зима или Смерть, как в бе­лорусской песне:

 

Смерть с Морозом танцювала,

Танцювала и спивала,

И за море десь погнала.

 

Как будет показано ниже, эта Смерть — не Яга, а Мо-рана, богиня весны и смерти, славянская Персефона. Чехи и словаки весной выносили чучела Мораны и Дедки с пес­ней: «Дедка наш, дедка, пожрал ты у нас все». Этот все­пожирающий Дедка, несомненно, олицетворяет зиму, когда люди жили только летними и осенними запасами, которых могло и не хватить до нового урожая. В другой песне го­ворится, что из-за Дедки и умерла Морана.

Козьма Пражский упоминает чешского бога смерти и войны, называя его «зятем Цереры». Зять Деметры-Цереры — это Аид (Плутон), похититель Персефоны. В сказке (о чем речь впереди) ему соответствует Кощей Бессмертный, похититель Марьи Моревны. Этот Кощей — владыка ада (krolpiekelny — в польской сказке). Имя его связано с древнерусским «кощьное» (преисподняя), сла­вянским «кость» и тюркским «кошчи» (раб). Его дворец, полный сокровищ, стоит на краю света на стеклянных (ле­дяных?) горах. Служит ему войско чертей.

Смерть Кощея запрятана в яйце, яйцо — в утке, утка в зайце, заяц — в сундуке, сундук же — под дубом на ос­трове среди моря. Нетрудно узнать здесь остров Буян, Мировое Дерево на нем и Мировое Яйцо. Не случайно герою, чтобы добыть это яйцо, нужна помощь животных всех трех миров — земного (волк), небесного (орел) и нижнего (щука). Здесь перед нами снова подземный бог смерти с претензией на вселенское владычество (библей­ский Сатана — всего лишь «князь мира сего»).

На Украине существовал обычай: на Масленицу при­вязывать деревяшку к ноге тому, кто не торопился вступать в брак. Эта деревяшка именовалась «колодка» или «Ко-лодий». Кроме того, женщины за 5—7 дней Масленой недели успевали отметить рождение, смерть и похороны Колодия. После похорон (сожжения) его оплакивали, а за­тем бурно радовались. По словам самих крестьянок, Колодий был колдун, похищавший красивых женщин, поку­да его не убили. Один крестьянин сказал, что это был языческий бог, изображение которого женщины и моло­дежь чествовали в понедельник перед Великим постом. Этот похититель женщин, умиравший с началом весны, явно сродни Дедке и Кощею.

Автор этих строк слышал на Харьковщине (в с. Шев-ченково Сахновщинского района) рассказ о женщине, в ле­таргическом сне побывавшей на том свете. Сначала она по­пала к «скупому деду», у которого «всего было много, толь­ко все черное», затем — к «щедрой женщине». Та толк­нула ее с обрыва, и заснувшая пришла в себя. «Скупой дед», очевидно, Чернобог, а «щедрая женщина», воскре­сившая временно умершую,— Лада.

Чернобог богат (как хозяин земных недр), но богатство его никому не приносит добра. «Чорт гроши мае, а в болотi сидить»,— говорили украинцы. Он распространяет во­круг себя не плодородие (как Род или Велес), а беспло­дие, смерть, холод. Оказавшись вне общины славянских богов, Чернобог и Яга создали свою антиобщину с анти­моралью. Возможно, в эзотерическом учении их жрецов утверждалось, что Чернобог — законный владыка Вселен­ной, лишь временно заточенный светлыми богами. Но по­читатели последних были уверены: с окончанием зимы как и всякая нечисть, гибнет, покидает земной мир.

Стрибог — дед ветров

 

(Пантелеймон, Вий, Касьян, Буняка, Соловей-Разбойник, Погода, По-хвист, Никола.)

Отношение земледельца и скотовода к ветру не­однозначно. Ветер мо­жет принести долгожданные дождевые облака или желанную прохладу, а может обернуться страшным бедствием. Бог ветра, очевидно, был уже в общеиндо­европейской мифологии (грече­ский Эол, индоиранские Ваю и Вата). При этом у иранцев было два Ваю — добрый и злой. Индийский Ваю — воинственный спутник Индры, отец его дружинников-марутов. Дети Ваю — обезьяний царь Хануман и богатырь Бхима — отличаются огромной силой и буйным нравом. У германцев бог ветра и бури слился с богом-колдуном типа Велеса и в образе яростного воителя Одина-Водана занял престол главы богов. Ветер, таким образом, представлялся если и не злым, то буйным, воинственным и своенравным.

У славян богом ветра был Стрибог. В «Слове о полку Игореве» «ветры, Стрибожьи внуки, веют с моря стрелами на храбрые полки Игоревы». (Заметим, что индийское «Маруты» также означает «с моря веющие».) Моравское stri означает «ветер, приносящий непогоду».

Имя этого бога пытались объяснять как «распростра­няющий блага» (Р. Якобсон), индоевропейское «отец-бог» (Pater bkagos; M. Вей), иранское Sri-baga (возвышенный бог; Р. Пирхеггер). В нем пытаются видеть небесного бога-отца (то есть Рода). Однако в славянских источни­ках хозяин ветров вовсе не выглядит благим небесным бо­гом. Скорее наоборот.

В «Слове...» Стрибог враждебен русскому войску. Ярославна лишь молит Ветер-ветрилу не веять стрелами на воинов ее мужа. У с. Воронино Ростовского уезда, по преданию, находилось капище Стрибога, где гадали по внутренностям жертвенных воронов. Вороны — спутники Одина, а «черные птицы» — «Сатурна» Масуди (Черно-бога). Болгары верили, что ветер обитает в пещерах и про­пастях, а стерегут его там халы (драконы), одноглазая ве-штица (ведьма) или слепой старик (вспомним игру в «слепо­го деда» или «слепую бабу»). По сербским представлениям, ветрами повелевает Ветряной воевода (его праздник — 29 июня), св. Стефан (2 августа) либо св. Пантелеймон (27 июля); по чешским — Яга; по македонским — Илья-пророк; по украинским — сердитый старик за морями или Ветродуй, главный из пяти ветров; по русским же — Ветровый царь, Вихревой атаман, старший из четырех (се­ми, восьми) братьев-ветров. В восточнославянских сказках выступают Ветрова Мать и Ветров Батька.

Как видим, хозяева ветров у славян — либо Громовник и близкие к нему персонажи[19], либо зловещие фигуры типа Чернобога и Яги. Но самое интересное поверье записано П. П. Чубинским на Западной Украине (в Грубешевском уезде). Согласно ему, ветрами повелевает некий «барин», сидящий под землей и держащий ее на себе. Тут уже впо­ру припомнить подземного бога на Збручском идоле. А еще — гоголевского Вия, казалось бы, совсем не свя­занного с ветром.

Вий не вымышлен Н. В. Гоголем, хотя образ этот со­хранился для науки только благодаря великому писателю (очень точно передававшему этнографический материал). В его повести Вий — подземный карлик (в черновике — великан) с огромными веками. Он почти слеп (не может открыть глаз без посторонней помощи), но взгляд его все­видящ и смертелен. Следует заметить, что обитатели по­тустороннего мира обычно невидимы для людей, и наобо­рот. Яга не видит пришедшего к ней героя, лишь чует его «русский дух». И только Вий, этот шаман мира нечисти, видит Хому, даже огражденного магическим кругом.

Видный иранист В. И. Абаев сопоставил Вия с иранским Ваю и осетинскими вайюгами. Ваю (особенно в злой ипо­стаси) — бог не только ветра, но и смерти, неодолимый и безжалостный. А вайюги — одноглазые великаны, стра­жи подземного царства мертвых. В зороастрийском рива-яте (послании) и у персидского поэта XI в. Асади-Туси богатырь Гаршасп (Кере-саспа) загоняет под землю злого дэва ветров, который с тех пор держит на себе небо и землю. Кере-саспа подобен индоевропейскому громовнику: гру­боватый и буйный воитель, истребляющий палицей драко­нов и других чудовищ.

Славяне тоже делили ветры на добрые и злые. Считали, что в первых летают души праведных людей, а во вторых (особенно в вихре) — нечистая сила, в том числе змеи-халы. Белорусское заклинание призывает на вихрь молнию. То есть и славяне, и иранцы сближали ветер с чудовищем — вра­гом Громовника.

Огромными веками и губительным взглядом отлича­ются у славян также св. Касьян и Шелудивый Буняка. Касьян Немилостивый (29 февраля) скорее напоминает злого демона. От него, чей день отмечается лишь раз в че­тыре года, крестьяне ждали только несчастий. Верили, что взгляд его губит все живое и даже уничтожает города, что он обитает в пещере, лишенной света, или погребен живьем, что его, скованного, избивают ангелы или черти. Касьяна считали также привратником ада, выпускающим оттуда 12 злых ветров, разносящих эпидемии.

Половецкий хан Боняк, погулявший со своей ордой на нынешней Западной Украине, превратился в местных легендах в настоящее чудовище — великана, людоеда и кол­дуна Шелудивого Буняку. Стоит ему поднять громадные веки — и он видит все на 100 миль вокруг, а от его взгляда проваливается целый город, уходят под землю царевна, ко­ролевич с войском и дворец с сокровищами. Убившим Бу­няку пришлось долго преследовать его отсеченную голову. Иногда он представляется ожившим мертвецом.

Подобный персонаж есть и в ирландской мифологии: Балор, вождь одноглазых демонов-фоморов, взгляд кото­рого сжигает все.

Индолог Г. М. Бонгард-Левин и иранист Э. А. Гран-товский в своей замечательной книге «От Скифии до Ин­дии» сумели восстановить общеарийский (индоиранский) миф о Крайнем Севере, сохранившийся, в частности, у ски­фов (в передаче греческих авторов). Согласно этому ми­фу, далеко на севере лежат неприступные высокие горы.

Путь туда стерегут чудовища — одноглазые аримаспы (подобные вайюгам), грифоны. В пещере среди гор обита­ет северный ветер (Борей). И лишь могучий герой или ве­ликий шаман может, преодолев горы, попасть в блаженную страну (Гиперборея, Швета-двипа — Белый остров). Страна эта, однако, имеет черты загробного рая, порой отождествляется со Сваргой — раем Индры.

У зороастрийцев, как и у славян, север — злая, смерто­носная сторона. С севера, в частности, приходит Ангра-майнью. Помнили славяне и о гнезде бога ветра в северных горах: русские называли северный ветер «горичем». Од­нако же главная грань Збручского идола была обращена на север.

Сродни Вию-Ваю и былинный Соловей-Разбойник. Подобно Ваю, он загораживает путь и губит всех, пыта­ющихся пройти. Соловей восседает на трех дубах (Мировом Дереве) и издает звериный рев, змеиное шипение, птичий свист, то есть звуки представителей всех трех миров. Пе­ред нами снова злой бог, претендующий на роль владыки Вселенной. И одолевает его (выбив стрелой глаз) не кто иной, как Илья Муромец — воплощение Громовника (его даже прямо отождествляли с Ильей-пророком). Интерес­но, что у Соловья, как и у греческого бога ветров Эола, все сыновья женятся на собственных сестрах.

Так что Стрибог (Вий, Соловей и др.) — тот же Чернобог? Не совсем так. Все же его почитали в главном святилише Киева, рядом с Перуном и Даждьбогом, а не на Лы­сой горе. Вероятно, смертоносный Вий был особой, злой ипостасью Стрибога. Благой же Стрибог представлялся грозным соратником Перуна. Об этом могут говорить серб­ские песни, где Илья-громовник, Огненная Мария (его супруга-громовница — см. ниже) и хозяин ветров Пантелей вместе карают грешников.

Представление о двух богах ветра сохранили и поль­ские историки XV—XVI вв. Длугош и его последовате­ли упоминают Погоду — бога хорошей погоды или благо­приятного ветра. В польском и чешском языках слово «по­года» означает благоприятное для нив время, а в русских областных говорах — наоборот, ненастье. В то же время Кромер, Вельский, Стрыйковский говорят о боге непогоды и сильного ветра Похвисте; «Синопсис» и Густынская ле­топись называют его Позвиздом (польск. chwistac, gwiz-dac — «свистеть»). Позвиздом звался один из сыновей Владимира Святого, а в уже упомянутой украинской песне русы молятся богу Посвистачу о благоприятном ветре на море, и бог этот «гуляет» с Мокошью. Следовательно, даже бог буйного ветра и ненастья не считался однознач­но злым.

Стрибог и Посвистач связаны с морем. В христианские времена покровителем рыбаков и мореходов стал Никола. 15 былине он помогает Садко обуздать разгулявшегося Мор­ского Царя. Поморы верили, что можно вызвать ветер на море, дразня лысого деда (на иконах св. Николай изо­бражается лысым).

Бог ветров стоит как бы на грани двух общин славян­ских богов, почти сливаясь то с Перуном, то с его врагами и Чернобогом. Нам неизвестна родословная Стрибога. Быть может, он не был потомком Матери Лады, а существовал извечно, носясь над изначальным морем, как библейский Дух Божий. Грозного и своенравного, его не любили, но почитали, поскольку видели от ветра не только зло.

Сварог — небесный кузнец

 

(Кузъма-Делмъян, Соломон, Никола, Минула.)

Хитрый древнерусский книжник сохранил для нас (как уже говори­лось) в летописной статье 1114 г. языческий миф о богах Свароге и его сыне Даждьбоге-Солнце. В этом мифе Сварог правит на земле как царь. Или, скорее, вождь-старейшина (платить ца­рям дань стали только при его сыне). Люди тогда не знали ни брака (моногамного), ни металла, сражались камнями и палицами. Но при Свароге с неба упа­ли клещи, и люди стали ковать оружие. Царь-бог учредил моногамный брак и строго карал за супружескую измену.

Имя Сварога — индоиранское, родственное санскр. Svar — «сиять», «небо», Svarga — «рай Индры». Славяне за­имствовали его у скифов или древних ариев (не разделивших­ся еще индоиранцев). Сыном Сварога — Сварожичем — в антиязыческих поучениях называют также Огонь.

Бог-кузнец, помощник Громовника,— общеиндоевро­пейский персонаж: греческий Гефест (кующий молнии Зев­су), индийские Тваштар (сковавший Индре громовую па-лицу-ваджру) и Вишвакарман (сделавший небо, как кузнец или плотник), балтский Телявель (выковавший солнце).

У восточных славян этого древнего бога позднее заменил святой Кузьма-Демьян. Святые Косма и Дамиан, лекари и бессребреники, обратились на Руси в одного персонажа. При этом не только первого кузнеца, но и первого пахаря и вообще первого человека. В свадебных песнях и закляти­ях он также покровитель брака, «сковывающий» свадьбу.

На Украине распространено сказание о борьбе Кузь­мы-Демьяна[20] со змеем. Святой кузнец ковал первый плуг, когда к кузнице прилетел, гонясь за очередной жертвой, змей-людоед. Иногда жертва эта — богатырь, победивший одного или трех змеев, а преследует его их мать, ведьма-змеица. Глуповатое чудовище пролизало железную дверь кузницы, надеясь, что беглеца ему посадят прямо на язык.

Тут-то Кузьма-Демьян ухватил змея за язык клещами, за­пряг в плуг и пропахал огромную борозду. Ее отождествляют то с Днепром, то со Змиевыми валами[21], защищавшими зем­ледельческую лесостепь от кочевников. Добравшись до моря или Днепра, измученный змей пил воду, пока не лопнул.

В болгарской песне выступает Дривин — «юнак над юнаками» (то есть главный из богатырей), сошедший с неба и научивший людей пахать плугом. На золотом на­конечнике пояса, найденном в великоморавском городище Микульчице (VIII—IX вв.), изображен бог с кузнечным молотом и рогом в руках. Очевидно, это Сварог.

Сварог (Кузьма-Демьян) — не только культурный ге­рой, но и космическое божество: отец Солнца и Огня, бог неба и годового круга. В «Матер верборум» svor — «зоди­ак». В кузнице Кузьмы-Демьяна 12 дверей, 12 молотобой­цев; раскинулась она на 12 верст и т. д. (по числу месяцев).

Этот грандиозный образ всемогущего кузнеца и пахаря, поборника патриархального брака возник в энеолите и брон­зовом веке. Клещи Сварога — главное орудие в металлур­гии меди и бронзы. Именно бронзолитейщики снабжали металлическим оружием индоевропейских и индоиранских воителей. Тогда же плуг, запряженный быками, которым нахал мужчина, вытеснил женское мотыжное земледелие.

Но общеиндоевропейский бог-кузнец, видимо, не был к тому же первочеловеком, первоцарем и первым пахарем. Это уже — черты иранской мифологии. В легендарной истории Ирана Хушенг (авест. Хаошьянгза) — первочеловек, первый царь, изобретатель земледелия, скотоводства и кузнечного дела, принесший огонь людям, борец с дэвами и драконами, отец солнечного царя Джамшида (Иимы).

У таджиков борозду через весь мир проводит Бобо-Дехкон («дед-земледелец») — первочеловек, первый па­харь, воплощение верховного бога Мухаммада-Али. Осетин­ский Курдалагон — небесный кузнец и создатель плуга.

Но наиболее интересные параллели мифу о Свароге и Даждьбоге имеются у скифов. Миф об их происхожде­нии любознательные греки и римляне неоднократно запи­сывали (в том числе Геродот — дважды), охотно отожде­ствляя скифских богов и героев с античными. На основании пяти таких записей («скифской»[22] и «эллинской» версий Геродота, Валерия Флакка, Диодора Сицилийского и гре­ческой надписи из Италии) скифолог Д. С. Раевский вос­становил скифский миф в следующем виде.

От брака бога неба Зевса-Папая и змеедевы Апи ро­дился первочеловек (Таргитай в «скифской» версии, Ге­ракл — в «эллинской» и в надписи, Скиф — у Диодора). Он победил чудовище (трехглавого Гериона, Аракса) и всту­пил в брак с собственной матерью. У них родились три (или два) сына. Младший из них (сколотский Колаксай, Колакс у Флакка, Скиф — в «эллинской» версии и над­писи) победил братьев в состязании, получил от отца свя­щенные предметы и стал родоначальником и первым ца­рем скифов, но погиб от руки братьев.

И в «скифской», и в «эллинской» версиях первочело­век испытывает своих троих сыновей. Однако сколотский Таргитай — автохтон, «Геракл» же второй версии — бро­дящий лучник и угонщик скота, случайно попавший в пе­щеру змееногой богини. Дары — пояс, лук и чашу — он сам оставляет сыновьям (Агафирсу, Гелону и Скифу) и уходит дальше. Выросшие дети должны суметь натя­нуть лук отца и опоясаться его поясом с привешенной ча­шей. Это удается только Скифу.

Сыновья же Таргитая Липоксай («Гора-царь»), Арпоксай («Глубь-царь») и Колаксай («Солнце-царь») должны завладеть упавшими с неба золотыми дарами — плугом с ярмом, секирой и чашей. Но золото это — огнен­ное, солнечное. Недостойный царствовать не может его даже коснуться: оно тут же вспыхивает огнем. Лишь Ко­лаксай берет дары беспрепятственно.