Предвзятая интерпретация (двойная бухгалтерия)

Одни и те же вещи, явления, события характери­зуются прямо противоположным образом в зависи­мости от отношения к ним говорящего. Например, рассуждает дама зрелых лет: “Дочке повезло с му­жем. Она еще спит, а он тихонечко встанет, в мага­зин сбегает, завтрак приготовит и уже к накрытому столу ее будит, А вот сыну лентяйка досталась! Са­ма, как корова, по утрам дрыхнет, а он вынужден раньше ее вставать, в магазинах в очередях насто­яться, у плиты, как кухарка, напариться. Вот только тогда на все готовенькое эта барыня и соизволит из постели выползти!” Ситуации совершенно симмет­ричны, но описываются по-разному.

Кстати сказать, чрезвычайно печально то об­стоятельство, что в международных отношениях страны Западной Европы и США очень часто ис­пользуют эту “двойную бухгалтерию”: действия Саддама Хусейна, палестинцев или сербов клей­мятся как терроризм или бандитизм, а варварские '•бомбардировки Ирака или Сербии подаются как акции гуманизма. Что же, руководители этих стран и их советники не знают, что это запрещен­ный прием? Знают...

 

Уловка артиста

Говорят, эта уловка родилась в театральной среде. Вспомните провинциальный театр, ну хотя бы по пьесам А.Н. Островского или по старым русским водевилям! Интриги, зависть... Артисты ведь народ мнительный: кто более талантлив, кто - менее, кому сколько цветов подарили, кому больше аплодировали... Всяк ревниво следит за успехами других. “Что это наша примадонна сего­дня такая расстроенная?” - “Ой, да ей всего семь букетов преподнесли зрители!” - “Так ведь это замечательно!” - “Конечно, только она-то запла­тила за десять...”

Кстати сказать, эта среда везде, по-видимому, одинакова. Наполеон Бонапарт, который любил театр и сам был очень недурным актером, даже да­вал советы знаменитому французскому трагику Тальма, весьма, надо сказать, профессиональные, так вот, Бонапарт, сидя в 1812 г. в Кремле, вокруг которого бушевал знаменитый московский пожар, подписал Устав Театра французской комедии, по которому этот театр живет до сих пор. Интриги и взаимные оскорбления актеров долетели из Па­рижа аждо Москвы и вынудили императора обра­тить на них свое внимание.

Суть уловки проста: сказать человеку какую-нибудь гадость, чтобы вывести его из равнове­сия. Ну, представьте себе: актер готовится к вы­ходу на сцену, где ему предстоит играть Гамлета или Сирано де Бержерака, сосредоточивается, входит в образ, душа его наполняется высокими мыслями и чувствами, и тут ему какой-нибудь “доброжелатель” шепчет в ухо: “А вы знаете, же­на-то ваша час назад сбежала с поручиком Ржев­ским!” или “Там ваш домохозяин пришел с част­ным приставом требовать уплаты долга за квар­тиру”. Какой там после этого Шекспир, какой Ростан! Актер будет думать о приставе, поджида­ющем его в гримерной, и провалит роль. А ника­кого пристава и никакого поручика, быть может, не было и нет.

Точно так же и в споре. Чувствуете, что против­ник силен и уже прижал вас к ковру, оброните ми­моходом: “Ты знаешь, а ведь директор уже подпи­сал приказ о твоем увольнении!” или “Сынка-то ва­шего милиционер в отделение повел”. И все - про­тивнику будет уже не до вас и не до дискуссий.

 

Мимика

Часто оппонента можно привести в раздра­жение подмигиваниями в сторону аудитории: дескать, видите, какой я молодец, а мои сопер­ник — осел; жестами - покрутить пальцем возле виска или щелкнуть себя по горлу с намеком на оппонента и т.п.

 

Интонация

Одно из сильнейших средств воздействия на оп­понента, предполагающее, правда, хорошее владе­ние своим голосом. Даже очень безобидные вещи можно произнести таким тоном, что ваш противник впадет в бешенство. “Что вы, что вы, ваша честность уже давно всем известна!” или “Знаем мы, как вы умеете отдавать долги!”

Следует помнить о том, что чаще всего людей за­девают не слова, а именно тон, которым они произ­носятся. Можно и весьма нелицеприятные вещи вы­сказать человеку дружеским, доверительным то­ном, и он не обидится, а можно и безобидную фра­зу произнести так, что он полезет на стенку. По-ви­димому, каждый с этим сталкивался и на работе, и в семье, и в дружеском кругу. Мужчины знают, когда девушка тебе говорит: “Дурак!” - это одно, а когда она со смехом произносит: “Дурачок!” — это уже совсем-совсем другое.

 

Заноза

Внешне безобидная фраза, содержащая вто­рой - обидный - смысл. Например, говорите вы какому-нибудь солидному человеку: “Какой на вас прекрасный костюм! Вы носите его вот уже 20 лет, а он все как новый!” Или: “Какое на вас чудненькое платьице! Оно мне еще пять лет назад понрави­лось!” Женщины - особые мастерицы произносить фразы такого рода.

 

Оскорбления

Оппонент не поддается на ваши уловки. Дивер­сии не удаются, сорвать или затянуть спор не полу­чается, жесты и интонации не действуют: он упрямо продолжает гнуть свое. Остается последнее средст­во, не принятое среди порядочных людей, но тут уж не до порядочности, - грубость и оскорбления. По­пробуйте вести себя нагло, вызывающе, постарай­тесь оскорбить оппонента так, чтобы он наконец вы­шел из себя и ответил на оскорбление - оскорбле­нием же. Конечно, дело может закончиться дракой или, во всяком случае, смертельной обидой, но предмет спора будет забыт и поражения в интел­лектуальном состязании вы избежите. Если вы хоти­те только этого, то вперед: “Ты - грязный шакал, по­жравший труп своего отца; прелюбодей, согрешив­ший вчера с обезьяной!...” и т.п. Особенно хороши и обидны оскорбления на Востоке, Европа и Амери­ка в этом отношении выглядят гораздо скромнее. Вот пример из романа Э.М. Ремарка “Три товарища”:

“Я круто повернулся и столкнулся с проходив­шим мимо толстеньким коротышом.

- Это еще что! — злобно рявкнул я.

- Протри глаза, чучело гороховое! - огрызнул­ся толстяк.

Я вытаращился на него.

- Людей ты, что ли, не видел? - тявкнул он. Я словно только этого и ждал.

- Людей-то я видел, - сказал я, - но разгулива­ющую пивную бочку вижу впервые.

Толстяк не полез в карманза словом. Остановившись и разбухая на моих глазах, он процедил сквозь зубы:

— Знаешь что? Пошел бы ты к себе в зоопарк! Мечтательным кенгуру нечего шляться по улицам!

Я понял, что передо мной весьма квалифициро­ванный мастер перебранки. И все-таки, несмотря на всю мою подавленность, я должен был позаботить­ся о своей чести.

— Топай, топай, псих несчастный, недоносок се­мимесячный, — сказал я и благословил его жестом. Но он не внял моим словам.

— Пусть тебе вспрыснут бетон в мозги, идиот мор­щинистый, болван собачий! - продолжал он лаять.

Я обозвал его плоскостопым декадентом; он меня — вылинявшим какаду; я его — безработ­ным мойщиком трупов. Тогда, уже с некоторым уважением, он охарактеризовал меня как бычью голову, пораженную раком, я же его - чтобы окончательно доконать - как ходячее кладбище бифштексов...”

Есть натуры, для которых даже побои кажутся ме­нее обидными, чем признание в собственной ошибке или в умственном превосходстве другого. Увы, искус­ство оскорбительной ругани почти совсем выроди­лось и сводится ныне к десятку грубых слов.