МИФИЧЕСКИЙ ПЕРИОД ДОИСТОРИИ
Гимны Эроту писал уже Памф (Павсаний, ix, 27, 2), так что мы с полным правом можем говорить, что Эрот стоит у истоков эллинской культуры.
Мы уже отчасти касались (с. 161) предания об Орфее, существование которого отрицалось Аристотелем (Цицерон, De nat. deor., i, 38, 107) и который, по мнению Эрвина Роде163, символизирует союз религий Аполлона и Диониса; за окончательным исчезновением Эв-ридики в Аиде последовало удивительное продолжение. В одиночестве Орфей возвращается на свою гористую родину во Фракию, где прославленного певца окружают восторженные толпы женщин и девушек, восхищенных его трогательной любовью к жене. Но Орфей «отвергает всю женскую любовь», потому ли, что его прежний опыт оказался несчастливым, или не желая нарушить верность жене. Он стал учить фракийцев обратить свою привязанность на любовь к мальчикам и, «пока звучит юношеский смех, наслаждаться быстротечной весной жизни и ее цветами». Так говорит Овидий. Чрезвычайно важное место, так как оно показывает, что оставшийся в одиночестве муж утешается любовью к мальчикам, и — это еще более важно — что, по античным представлениям о гомосексуальном общении, такие связи не рассматривались как попрание супружеской верности, «так как он не хотел оказаться неверным своей жене». С этого времени он так сосредоточивается на этом греческом виде любви, что не только брак с Эвридикой становится для него лишь эпизодом, но отныне все его песни посвящены исключительно прославлению любви к мальчи-
163 Psyche3, ii, 52. Об Орфее см. Алоллодор, i, 14; Конон, 45; Гермесианакт в третьей книге Λεόντων (Ath., xiii, 597); Вергилий, Georg., iv, 454; Овидий, «Метаморфозы», i, 10; о голове Орфея см. Фанокл (у Сгобея, Flor., 64,14); схожим образом Лукиан, Adv. indoct., 11; Овидий, «Метаморфозы», xi, 50 ел.
кам164. Таким образом, налицо парадокс: Орфей, в наши дни известный главным образом как образец супружеской верности, для античности был человеком, который ввел у себя на родине во Фракии любовь к мальчикам ;
и был столь ей предан, что, сочтя себя оскорбленными, девушки и женщины напали на него, жестоко изувечили и убили. Легенда далее гласит, что его голова была брошена в море, которое в конце концов выбросило ее на побережье Лесбоса. Лесбоса? Это, разумеется, отнюдь не случайное совпадение, ибо именно здесь позднее родилась Сафо, ставшая величайшей проповедницей гомосексуальной любви среди греков.
ЭПИЧЕСКИЙ ЦИКЛ
«Эдиподия» повествовала о том, как отец Эдипа Лай отчаянно влюбился в прекрасного Хрисиппа, сына Пелопа, и в конце концов похитил его силой. Пелоп произносит страшное проклятие похитителю (с. 92-—93).
«Малая Илиада» (Ilias Parva, v. Kinkel, Epicorum Graecorum Fragmen-ta, Leipzig, 1877, p. 41, фрагм. 6) Лесха содержит эпизод похищения Ганимеда («Илиада», хх, 231; ν, 266), юного сына троянского царя Лаомедонта, которому в виде возмещения Зевс дарит изготовленную Гефестом золотую виноградную лозу, тогда как у Гомера Ганимед — сын царя Троса, который получает взамен пару благородных скакунов.
Еще более подробно похищение Ганимеда описано в пятом из так называемых «Гомеровских гимнов» (ν, 202 ел.).
ГЕСИОД
В своем «Щите Геракла» (57) Гесиод повествует о битве с Кикном, предстоящей Гераклу. Герой призывает своего побратима Иолая, которого «любил больше всех на свете». Обстоятельность их бесед не позволяет привести их в настоящем месте; нежность языка и весь их тон доказывают, что уже Гесиод, как и все позднейшие авторы, считал Иолая не только товарищем по оружию, но и любимцем Геракла.
Из фрагмента мы узнаем, что сам Гесиод любил юношу по имени Батрах (Суда, см. Kinkel, p. 78), на безвременную смерть которого он написал элегию.
ФАНОКЛ
В эпоху, не поддающуюся точному определению, Фанокл сочинил венок элегий, озаглавленных Ερωτες η καλοί («Любовные истории, или Красавцы»). Эти элегии представляли собой то, что можно было бы
164 Песни, вкладываемые Овидием в уста Орфея, суть следующие: «Любовь Аполлона к Кипарису» (86—142); «Похищение Ганимеда» Зевсом (155—161); «Любовь Аполлона к Гиакинту» (162—219).
назвать поэтической историей любви к мальчикам, уснащенной обильными примерами из мифов о богах и героях. Среди фрагментов выделяется отрывок в двадцать восемь строк (Стобей, Flor., 64, 14), описывающий любовь Орфея к мальчику Калаиду и жестокое убийство певца разъяренными фракиянками. Интересно обнаружить, что христианские Отцы Церкви — такие, как Климент Александрийский, Лактан-ций и Орозий, — использовали стихотворения Фанокла, чтобы доказать безнравственность язычества, тогда как Фридрих Шлегель (Werke, iv, 52) переводил его фрагменты.
ДИОТИМ И АПОЛЛОНИЙ
Диотим (Ath., xiii, 603d; Schol. Iliad., xv, 639; Clem. Rom., Homil., v, 15; Suidas, s.v. Εΰρύβατος) из Адрамиттия в Мисии написал в третьем веке до н.э. эпическую поэму «Подвиги Геракла», в которой он попытался доказать дурацкую мысль, будто все деяния Геракла следует приписать его любви к Эврисфею.
Аполлоний Родосский (Apol. Rhod., I, 1207; III, 114 ел.), самый выдающийся из александрийских эпиков, жил в третьем веке до н.э. Сохранилась лишь наиболее знаменитая из его поэм, именно «Арго-навтика», т.е. приключения аргонавтов, в четырех книгах. Поэма, изобилующая очаровательными подробностями, содержит рассказ о любви Геракла к Гиласу, о его похищении нимфами источника и безмерной скорби героя об утрате любимого мальчика.
Приведу эпизод, повествующий об игре Эрота и Ганимеда:
Играли они в золотые
Бабки, как то подобает мальчишкам, сходным по нраву.
Бабок полную горсть, к груди ее крепко прижавши,
Левой рукою держал Эрот ненасытный, и прямо
Он во весь рост стоял, торжествуя, и милым румянцем
Рдели ланиты его. А товарищ на корточках рядом
Молча сидел, огорчен: у него лишь две бабки остались.
Бросил одну за другой, рассердившись на хохот Эрота,
Он, но и их потерял невдолге, как и все остальные.
Прочь смущенный пошел Ганимед с пустыми руками...
[перевод Г. Церетели]
НОНН
Нонн, грек из Панополя в египетской Фиваиде, живший в IV или V веке н. э., является автором обширной поэмы «Дионисиака», посвященной жизни и деяниям Диониса и состоящей — ни много ни мало — из сорока восьми песен. Этот грандиозный эпос с ошеломляющей чрезмерностью описывает победоносный поход Диониса в Индию; в него вплетено столько эпизодов и самостоятельных мифов, что, хотя произведение в целом, несомненно, чрезвычайно ценно и
интересно, его никоим образом нельзя считать единым. Особенно любопытно, что его автор был христианином, который, однако, создал вдохновенный гимн вакхическому, а следовательно, языческому экстазу, единственный в своем роде во всей мировой литературе. Поэтому в этой огромной поэме встречается множество гомосексуальных эпизодов, из которых, не вдаваясь в подробности, мы упомянем лишь важнейшие.
Нонн красноречиво описывает красоту юного Гермеса (iii, 412 ел.), тогда как красоте Кадма посвящено целых пятьдесят шесть строк (iv, 105). На свадьбе Кадма и Гармонии пляшут Эроты (ν, 96); с очевидным удоволетворением поэт рассказывает об играх с мальчиками, в которых участвовал и находил удовольствие Дионис (ix, 96), и подробно описывает купание Диониса в обществе распущенных и сладострастных сатиров (х, 139).
Большое место отведено идиллии с мальчиком Ампелом (х, 175 до xii), красота которого обрисована страстными красками; Дионис приметил мальчика и воспылал к нему любовью; изображению этой любви и различных ее эпизодов отведено две песни. Словно второй Эрот, только без колчана и крыльев, Ампел предстает однажды перед Дионисом во фригийском лесу. Мальчик преисполняется счастья от любви, выказываемой к нему Дионисом. Между богом и его любимцем устанавливаются идиллические отношения, которые - подробно и с немалым изяществом живописуются поэтом. Дионис страшится лишь одного: как бы мальчика не увидел и не похитил Зевс, ибо Ампел прекраснее самого Ганимеда. Однако, несмотря на греческое представление о недолговечности всего прекрасного, Зевс не завидует счастью Диониса. В юношеской страсти к приключениям Ампел отправляется на охоту, смеясь над предостережениями Диониса, советующего ему опасаться диких лесных зверей. Устрашенный дурным предзнаменованием, бог спешит за мальчиком, находит его и, очарованный, заключает в свои объятья. Однако рок не медлит; некий злой дух убеждает Ампела поскакать к неопасному на вид быку, который внезапно свирепеет и сбрасывает его с коня; падение оказывается столь неудачным, что Ампел умирает.
Дионис безутешен; он покрывает тело не подурневшего и после смерти юноши цветами и поет трогательную заплачку. Затем он молит отца Зевса ненадолго вернуть его любимца к жизни, лишь бы услышать еще раз слетающие с его уст слова любви; он даже проклинает свое бессмертие, так как из-за него он не может разделить с возлюбленным вечность в Аиде.
Самого Эрота охватывает жалость при виде отчаяния и безграничной скорби Диониса. Он является перед ним в образе сатира, ласково беседует с ним и советует положить конец скорби, полюбив снова, «ибо, — говорит Эрот, лучшее лекарство от старой — новая любовь; посему поищи вокруг себя еще более пригожего юношу, как поступил Зефир, который после смерти Гиакинта влюбился в Кипариса»; затем, чтобы утешить потрясенного бога и убедить его полюбить вновь, Эрот подробно рассказывает ему о Каламе и его любимце Карпе.
«Калам, сын речного бога Меандра, сочетался нежной любовью с Карпом, сыном Зефира и одной из Ор, юношей красоты непревзойден-
ной. Когда они купались в Меандре и плавали наперегонки, Карп утонул. Изойдя от горя, Калам обратился в тростник, в шуршании которого под дуновением ветра древним слышались звуки скорбной песни, Карп же становится плодом полей, возвращающимся из года в год».
Лакуна в тексте не позволяет узнать, какое действие возымели эти слова на Диониса. Вероятно, крайне малое, потому что за ними с пылкой чувственностью описывается сладострастный хоровод Ор, который вводится здесь лишь затем, чтобы навести поглощенного страстью бога на другие мысли. «Оргией ног, которые видны сквозь прозрачные одежды в неистовом вихре танца», завершается одиннадцатая песнь поэмы о деяниях Диониса.
В двенадцатой песни повествуется о том, как из сострадания к горю Диониса боги превращают Ампела в виноградную лозу. Очарованный бог принимает это славное растение, посвященное отныне ему, и изобретает драгоценный дар — вино, которое он восхваляет в восторженной речи. Затем совершается первый сбор и выжимка новосотворенного винограда, после чего вакхическая оргия венчает праздник перехода от глубочайшей скорби к безудержному веселью.
Между Римом и Флоренцией была обнаружена прекрасная мраморная группа «Дионис и Ампел» (ср. Гимерий, «Речи», 9, 560; Плиний, xviii, 31, 74), являющаяся ныне одним из ценнейших сокровищ Британского музея. Мальчик165 изображен в момент превращения, когда он протягивает руку — виноградную гроздь нежно обнявшему его Дионису166.
Все наши выдержки из Нонна, последнего эпического отпрыска эллинской красоты и чувственной' радости, взяты из первых двенадцати книг, составляющих лишь четверть поэмы; остальные тридцать шесть песен содержат множество иных гомосексуальных эпизодов и немало описаний юношеской красоты.
II. ЛИРИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ
Поскольку лирическая поэзия является самым непосредственным выражением личных умонастроений и чувствований, постольку мы вправе ожидать, что греческой гомосексуальной любви в ней уделено немалое место; и действительно, было бы совершенно правильно говорить, что лирическая поэзия имеет свое начало в гомосексуальной любви. Но, к несчастью, от греческой лирики до нас дошли удручающе скудные крохи.
165 По Овидию (Fasti, iii, 407), несчастье случилось с мальчиком, когда он пытался оторвать усик от виноградной лозы, обвившейся вокруг вяза. После этого он был помещен Дионисом среди звезд под именем Vindemitor (Виноградарь).
166 Следует указать, что специалисты Британского Музея не согласны с интерпретацией этой группы (N 1636), предложенной господином Лихтом: фигура, которую обнимает Дионис, — женская и представляет собой не Ампела, но олицетворение вина. [Прим. Лоуренса Доусона к английскому переводу Фриза.]
ФЕОГНИД
Под именем Феогнида, который жил, главным образом, в Мегарах, в середине шестого века до нашей эры, до нас дошло собрание максим и житейских правил в 1388 строк. Последние 158 строк целиком посвящены любви к мальчикам, особенно любимцу поэта Кирну. Последний, сын Полипаида, был благородным и пригожим юношей, с которым поэт был связан не только отеческой, но и чувственной любовью. Он желает преподать ему житейскую мудрость и воспитать из него истинного аристократа. В силу этого сборник отличается богатым этическим содержанием, из-за чего в древности он использовался в качестве школьного учебника, и в то же время содержит немало слов любви, отмеченных сильной, порой пылкой чувственностью.
Поэт колеблется между любовью и безразличием, он не может без Кирна, но ему трудно любить этого скромного юношу. Он даже грозит покончить с собой, чтобы мальчик понял, чту он потерял. Другой раз он жалуется на то, что его любовь оскорблена, что он был привязан к Кирну, но не Кирн к нему. Любимец прославится благодаря ему; о нем будут петь на всех празднествах, и даже после смерти люди не позабудут о нем.
ПЛАТОН
Под именем Платона (PLG, фрагм. 1, 7, 14, 15; ср. Апулей, De magia, 10), великого философа и ученика Сократа, до нас дошло несколько гомосексуальных эпиграмм. Нежная эпиграмма гласит:
Душу свою на устах я имел, Агафона целуя,
Словно стремилась она переселиться в него.
[перевод Л. Блуменау]
Другая эпиграмма — это эпитафия любимцу философа Диону, «который наполнил сердце безумием любви». Две эпиграммы обязаны своим написанием красавцу Астеру («Звезда»). Поэт завидует небу, которое взирает на его Астера множеством звезд-глаз, когда юноша-звезда смотрит на звезды.
АРХИЛОХ И АЛКЕЙ
Даже среди фрагментов Архилоха Паросского, известного страстной любовью к Необуле, прекрасной дочери Ликамба, мы находим отрывок (фрагм. 85), в котором поэт признается, что «его одолевает расслабляющая члены страсть к мальчику».
Мы уже упоминали (с. 291) Алкея Митиленского, бывшего одновременно поэтом и героем. Если чтение Бергка правильно, в одном из
фрагментов (58) поэт в приступе злого юмора обращается к некоему Лику, говоря, что не будет более прославлять его в своих песнях. В другом из немногочисленных фрагментов (46) он просит кого-то «прислать к нему прелестного Менона, иначе пир будет нам не в радость».
ИВИК
Лишь немногие из тех, кто наслаждается прекрасной балладой Шиллера «Ивиковы журавли», знают, что герой этого стихотворения, смерть которого от рук подлого убийцы неизменно вызывает общее сострадание, считался в античности «самым неистовым любителем юношей» (Суда, s.v. Ibykos: έρωτομανέστατος περί τα μειράκια). О том, что он почитал мальчиков всю свою жизнь, свидетельствует Цицерон (Tusc., iv, 33, 71); даже в старости эта страсть была в нем столь пылкой, что Платон («Парменид», 137а) считает необходимым это подчеркнуть; анонимный эпиграмматист из «Палатинской Антологии» (vii, 714) отзывается о нем как о «любителе мальчиков», и в том же сборнике он упоминается в коротком списке лирических поэтов (ix, 184) как тот, кто всю свою жизнь «срывал сладостные цветы // Убеждения и любви к отрокам». Все это находит подтвер-.ждение в его поэзии, от которой сохранились лишь немногие фрагменты. Помимо отрывка, цитировавшегося выше (с. 282), приведем следующий фрагмент (1):
Только весною цветут цветы
Яблонь кидонских, речной струей
Щедро питаемых там, где сад
Дев необорванный. Лишь весною же
И плодоносные почки набухшие
На виноградных лозах распускаются.
Мне ж никогда не дает вздохнуть Эрос. Летит от Киприды он, —
Темный, вселяющий ужас всем, — словно сверкающий
молнией северный ветер фракийский, и душу
Мощно до самого дна колышет
Жгучим безумием........
[перевод В. В. Вересаева]
АНАКРЕОНТ И АНАКРЕОНТИКА
Анакреонт Теосский, вечно милый и учтивый поэт, родился около 560 г. до н.э. Согласно Лукиану, он дожил до глубокой старости и умер в восемьдесят пять лет. По-видимому, даже в старости содержанием его жизни были главным образом любовь и вино. Еще александрийцы располагали пятью книгами различных стихотворений Анакреонта, большинство которых не пощадило немилосердное время. Вся его поэзия была, по словам Цицерона (Tusc., iv, 33, 71; ср. Овидий, Tristia, ii, 363), посвящена любви. Хотя он не отвергал и женской любви — так,
например, он полушутя (фрагм. 14) жалуется на прелестную лесбийскую девушку, отказывающуюся играть с ним, — однако всю его жизнь именно эфеб, только-только достигший своего расцвета, занимал его сердце и поэзию, и нам известен внушительный список имен, носители которых ранили его сердце. После пребывания во фракийской Абдере мы находим его вместе с Ивиком при дворе Поликрата — знаменитого и утонченного любителя искусства и роскоши, правителя Самоса, который окружил себя придворной челядью из тщательно отобранных пажей (Элиан, Var. hist., ix, 14). Максим Тирский говорит: «Анакреонт любит всех красавцев и восхваляет их всех; его песни полны славословий завиткам кудрей Смердиса, глазам Клеобула, юношескому цветению Бафилла» (xxiv, 9, 247, фрагм. 44). «Я б хотел играть с гобою, мальчик, милый и прелестный», — говорит он в другом месте (фрагм. 120); «Ибо мальчики за речи полюбить меня могли бы: // И приятно петь умею, говорить могу приятно... (фрагм. 45, пер. В.В. Вересаева).
О любви поэта к Смердису говорят также несколько эпиграмм (особенно Anth. Pal., vii, 25, 27, 29, 31; см. там же: 23, 23Ь, 24, 26, 28, 30, 32, 33; и vi, 346); в первой из упомянутых нами, представляющей собой эпитафию, Симонид говорит:
И в Ахеронте теперь он грустит не о том, что покинул
Солнечный свет, к берегам Леты печальной пристав,
Но что пришлось разлучиться ему с Мегистием, милейшим
Из молодежи, любовь Смердия кинуть пришлось.
[перевод Л. Блуменау]
Из четырех сохранившихся фрагментов по меньшей мере четыре обращены к Смердису. Так, мы читаем о его бурном ухаживании; поэт признается, что Эрот мощно поверг его наземь, словно кузнец своим молотом.
Любовь к Клеобулу была возжжена в поэте самой Немесидой, на чем настаивает пересказывающий один из анекдотов Максим Тирский (фрагм. 3). Эта любовь наполнила поэта непереносимым жаром; он умоляет Диониса (фрагм. 2) склонить к нему сердце мальчика и признается, что любит Клеобула, тоскует по нему, ищет его одного.
Имеется фрагмент, в котором речь идет о том, что никто не может плясать под флейту, если на ней играет Бафилл, ибо невозможно отвести глаз ог красавца флейтиста (фрагм. 30). Другой фрагмент •обращен к Мегисту (фрагм. 41; см. Bergk, Die Ausgabe des Anakreon, S. 151, Leipzig, 1834), на празднике увенчавшем чело «травой целомудрия» (agnus castus), о которой древние рассказывали немало глубокого и любопытного (см. Плиний, Nat. hist., xxiv, 38).
Другие фрагменты посвящены любви поэта к Левкаспиду и Сималу (фрагм. 18, 22), тогда как некоторые дошли до нас без имени любимца. Мальчик у смесительной чаши должен внести вино и венки, «чтобы не уступил я Эроту в кулачной схватке». Из песни к Эроту, «которому покорствуют боги, как люди», дошло пять строк. Поэту приходится также порой страдать из-за отвергнутой любви, а другой раз он грозит, что вознесется на Олимп и пожалуется Эротам на то, что
«мальчик мой не желает делить со мной свою юность». Поэт сетует, что Эрот беззастенчиво подлетел к нему, когда он дожил уже до седых волос и увидел наконец бога с его колышимыми ветром, отливающими золотом крыльями. Он шутливо угрожает Эроту, что не будет более петь ему во славу прекрасных гимнов, потому что не пожелал ранить своей стрелой эфеба, к которому влечет поэта.
Среди подражаний Анакреонту — так называемой анакреонтики, — относящихся к позднему времени и часто затрагивающих любовь к мальчикам, особо отметим песенку, в которой поэт жалуется на ласточку, ранним своим щебетом пробудившую его от грез о прекрасном Бафилле. В другом стихотворении искусно соединены содержание любовной песни с ладом песни военной:
Ты мне поешь про Фивы,
Он — про фригийцев схватки,
Я про свое плененье.
Сгубил меня не конник,
Не мореход, не пеший,
Сгубила рать иная,
Что глазками стреляет,
[перевод Г. Церетели]
ПИНДАР
От Пиндара, величайшего и мощнейшего из греческих лириков, жившего между 522 и 442 г. до н. в., наряду с впечатляющим количеством фрагментов сохранились сорок пять од, дошедших до нас едва ли не в идеальном состоянии, — песен победы, которые сочинялись в честь тех, кто стяжал победный венок на общенациональных состязаниях. Благочестие поэта заставляло его излагать некоторые легенды, вокруг которых образовались нечестивые наслоения, более почтительным образом. Одно из таких сказаний повествовало о том, как Тантал, пригласив на застолье Зевса, заклал собственного сына Пелопа и, чтобы испытать всеведение богов, подал на стол его плоть. Но боги превосходно распознали страшный обман, собрали вместе куски тела и вернули мальчика к жизни, сурово покарав Тантала. Такие ужасы невыносимы для благочестивого поэта; в его изложении, Пелоп не был жертвой позорного преступления своего отца, но его красота так воспламенила Посидона, что бог похитил юношу, как впоследствии Зевс Ганимеда (Olymp., i, 37 ел.).
Так относилась античность к дружбе с эфебами, так относился к ней Пиндар. Ему мы обязаны одной из когда-либо написанных знаменитейших поэм, от которой, к сожалению, сохранился лишь отрывок (фрагм. 123; см. с. 289). Сами боги благоволили к его дружбе с юным Феоксеном. Говорили, будто Пиндар молил богов даровать ему прекраснейшую вещь на свете; даром был Феоксен, и когда однажды, поэт присутствовал на гимнастических состязаниях в Аргосе, в приступе слабости он склонился на грудь любимца и умер у него на руках.
Прах Пиндара был перенесен в Фивы, где, как рассказывает Павсаний (ix, 23, 2), он погребен в могиле на Ипподроме перед Пройтид-скими воротами.
ФЕОКРИТ
Из тридцати элегий, дошедших до нас под именем Феокрита (около 310—245 гг. до н.э.), не менее восьми целиком посвящены любви к юношам, но и в других речь часто идет о мальчиках и о любви к ним.
Одно из стихотворений Феокрита, пожалуй, лучшее из написанного им о юношах, озаглавлено Τα παιδικά («Любимцы») и содержит разговор уже немолодого поэта со своим сердцем. Разум, конечно же, советует ему отказаться от всякой мысли о любви, но сердце учит, что битва с Эротом — напрасная трата сил.
Мчится юноши жизнь, быстро скользя, словно оленя бег,
Завтра к новым морям, парус подняв, он поплывет опять;
Но навек потерял он меж друзей юности сладкий цвет.
Ты же чуть вспомнишь о нем, высушит страсть даже весь мозг
в костях. Будешь видеть всегда в ночи часы рой сновидений злых.
[перевод Μ. Ε. Грабарь-Пассек]
В другом стихотворении, которое вряд ли принадлежит Феокриту, мы читаем о последних песнях несчастливого влюбленного, который кладет конец своим мукам, кончая с собой; оскорбленный Эрот мстит его высокомерному возлюбленному, на которого, когда он купается в гимнасии, падает мраморная статуя Эрота.
Третье стихотворение, также озаглавленное παιδικά, представляет собой жалобу на непостоянство любимого, увещание сохранять верность и напоминание о том, что нежный цвет юности не вечен и ему грозит старость. Поэтому на любовь ему следует ответить любовью, чтобы однажды об их союзе говорили, как о любви Ахилла и Патрокла.
Нежно и трогательно стихотворение, в котором выражается радость при виде любимца после трех дней разлуки и пожелание, чтобы их любовь была подобна любви, процветавшей в Мегарах, где Диокл ввел состязание мальчиков в поцелуях (с. 77).
Возле могилы его собираются ранней весною
Юноши шумной гурьбой и выходят на бой поцелуев.
Тот, кто устами умеет с устами всех слаще сливаться,
Тот, отягченный венками, идет к материнскому дому...
О, если бы потомки сказали о них: «Равною мерой друг друга любили, как будто бы снова // Жили в тот век золотой, где любовь на любовь отвечала» [пер. Μ. Ε. Грабарь-Пассек].
Очаровательная поэма, озаглавленная «праздник жатвы» и еще стари-
ком Гейнсием названная «царицей» идиллий Феокрита, посвящена воспоминанию о счастливо проведенном дне на острове Кос; поэт рассказывает о том, как с двумя друзьями он отправился за город. По дороге они встречают пастуха по имени Ликид, которому после краткой беседы поэт предлагает остаться и испытать свое искусство, состязаясь в песнях. Ликид охотно соглашается и запевает propemptikon (прощальную песнь), в которой желает своему возлюбленному Агеанакту счастливого пути по морю:
Агеанакт пусть закончит удачно свой путь в Митилену,
Даже коль южная буря к Козлятам на запад погонит
Влажные волны и к ним Орион прикоснется ногою.
Если к Ликиду, чье сердце сжигает огонь Афродиты,
Будет он добр, — к нему пламенею я жаркою страстью, —
Чайки пригладят прибой для него, успокоят и море,
Южную бурю и ветер восточный, что тину вздымает.
Чайки, любимые птицы морских Нереид синеоких,
Всех вы пернатых милее, из волн добывающих пищу.
Агеанакта желанье — скорее доплыть в Митилену;
Пусть же он будет удачлив и пристани мирной достигнет.
Я же в тот день соберу цветущие розы, аниса
Или левкоев нарву и венок этот пышный надену.
Я зачерпну из кратера вина птелеатского, лягу
Ближе к огню, и бобы кто-нибудь на огне мне поджарит.
Ложе мое из травы, вышиною до целого локтя;
Есть асфодель, сухостебель и вьющийся цвет сельдерея.
Агеанакта припомнив, вином услаждаться я буду,
Кубки до дна осушая, губами касаясь осадка.
Будут на флейте мне двое играть пастухов: из Ахарны
Родом один, а другой — ликопеец; и Титир споет нам
Песню о том, как когда-то о Ксении Дафнис томился...
В ответ Феокрит говорит другу о том, сколь понравилась ему эта песня, и запевает другую, в которой противопоставляет свое счастье в любви злоключениям своего друга Арата, знаменитого врача и поэта из Милета, влюбленного в неприступного красавца Филина:
...вы, Эроты, чьи щечки румянее яблок,
Нынче в красавца Филина метните вы острые стрелы,
Крепче метните! Зачем беспощаден он к милому гостю?
Сам же — как плод перезрелый; недаром красотки смеются:
«Горе, ах горе, Филин! тебе красоваться недолго!»
Больше не станем, Арат, у дверей до утра мы томиться,
Ноги себе обивать. Петухов предрассветные крики
Пусть повергают других, а не нас, в огорчения злые.
[перевод М. Е. Грабарь-Пассек]
Чтобы утешить друга Арата, чье врачебное искусство не способно помочь ему в исцелении ран, нанесенных Эротом, Феокрит написал пространную эпическую поэму, где обстоятельно описаны страстная любовь Геракла к Гиласу, похищение последнего нимфами источника и
отчаяние осиротевшего героя (Феокрит, 30, 23, 29, 12, 7, 13; другие гомосексуальные пассажи у Феокрита суть следующие: 15, 124; 20, 41, 6, 42; 3, 3: το καλόν πεφνλέμενε — обращение к любимому, столь сладостное, что его невозможно перевести (см. Геллий, ix, 9); 2, 77—80, 44, 150, 115; эпиграмма 4).