Орел. С чистого листа, в новом качестве 4 страница

— Жен не любит делиться со мной своими проблемами, поэтому пока ее нет, я спрошу: все настолько серьезно? — спрашивает Алекс, сбрасывая улыбку, точно вторую кожу.

— Учитывая обстоятельства, сейчас у Жен есть три варианта: выхаживать пациентов вроде меня, перейти в центр или уволиться и искать работу там, где ее возьмут. Я уверен, что в вашем госпитале для нее найдется местечко, но там к ней слишком особенное отношение. По поводу остальных больниц не уверен, ведь Павла Юрьевна отказалась давать Жен положительную характеристику. — Эти слова заставляют моего собеседника поджать губы. Мой доктор делает точно так же, когда недовольна. Неужели я успел это запомнить? Ах да, стоило Рашиду упомянуть обследование, как она скорчила именно такую гримаску. — И при этом, ее наставник — Андрей Капранов — переходит к нам в самое ближайшее время. Было бы логично взять их обоих, при том что труда это не составляет, — добиваю.

— Я вас понял, — задумчиво кивает Алекс.

— Я понимаю, что в прошлом у нас были разногласия, но вы не хуже меня знаете, в каком положении было исследование. И сейчас, когда центр уже достаточно твердо стоит на ногах, штат укомплектован, вовсю ведутся разговоры о возобновлении проектов по выращиванию сердечной мышцы…

— И вы это так запросто говорите, будто Рашид может использовать свои прошлые наработки, — умиляется Алекс.

— Мне прекрасно известны условия его прошлого контракта, но, помимо них, существует опыт, накопленные знания… Если бы речь шла о любом другом человеке, я бы не стал поднимать этот вопрос, но вас же результат, а не защита интеллектуальной собственности интересует, так почему бы не удвоить усилия? Рашид никогда не упоминал об этом, но, я так понимаю, его исследования были вовсе не единственными. Верно?

Алекс в ответ лишь загадочно и снисходительно улыбается. Думаю, после ухода Рашида он усилил меры секретности в разы, но я и не выпытываю информацию, не вру ему. Я пришел сюда только ради Жен. Хотя не стану возражать, если он посчитает иначе…

— А вы молодец, — вдруг сообщает Алекс. — Не представляете, насколько я счастлив видеть, что заговорить и обаять мою дочь вам не удалось.

На такой ответ я не рассчитывал…

— Что вы имеете в виду?

— Каждому отцу нравится думать, что его дочь не падет жертвой сладкоречивого незнакомца. Особенно, если он сам проделывал такие трюки тысячи раз.

В этот момент возвращается Жен, а я так и не услышал ответа. Видимо, несмотря на все упорство, с Александром Елисеевым мне в словесных баталиях не тягаться. Правила игры ему известны ничуть не хуже. Головная боль усиливается.

— Ну как, все, что мне не нужно знать, обсудить успели? — спрашивает Жен, раскладывая на коленях салфетку.

— Нет, родная. Декольте дамы справа было незаслуженно обделено вниманием, — без запинки отвечает Алекс, и Жен отвлекается на внушительный бюст нашей соседки, платье которой и впрямь сложно не заметить.

— Да-а, — многозначительно тянет Жен. — У нее отличный пластический хирург.

Она поворачивается ко мне, а я не могу стереть с лица улыбку. Кажется, только что выяснил, благодаря кому Жен ухитрилась найти общий язык с Капрановым.

 

За тем, как они уходят, я наблюдал сквозь окошко ресторана. Как отец открыл ей дверь и подал руку, помогая сесть в машину, как она разгладила юбку сзади, чтобы та не собиралась складками на сиденье. Я будто понял и прожил каждое слово из сказанных ею ранее. О том, что она не сможет простить обидчиков человека, который заботился и беспокоился о ней всегда. Это не просто слова — думаю, будь у каждого ребенка такие родители, мир бы стал несоизмеримо лучше и чище. Между Жен и Алексом существует некая ниточка доверия, с годами окрепшая. Такая может запутаться, но не порваться. Смотреть на них бесконечно приятно. Жаль только, что встреча не дала мне ответов на озвученные вопросы. Алекс сделал все для того, чтобы удержаться в рамках непринужденной беседы ни о чем, и я не знаю, чего ожидать.

Уже поздно, я не стал следить за временем, тем более что вечер оказался на удивление приятным. Наверное, не будь Рашида и противоречий, на которые я четыре года назад обрек нас всех, мы с Елисеевыми могли бы стать если не приятелями, то хорошими партнерами. По крайней мере я бы точно не отказался от сотрудничества с Алексом, но жизнь внесла свои коррективы. Кто бы мог подумать, что именно этим людям впервые удалось по-настоящему меня рассмешить.

Кажется я не радовался уже тысячу лет. Да что со мной такое? Какова причина? Теперь, когда я почти здоров, когда рядом мои родители и Вера, когда СМИ чествуют, точно национального спасителя, я должен быть счастливее всех. Я осознал, настолько эта жизнь ценна и прекрасна, и есть повод порадоваться, но, к сожалению, ничего подобного не чувствую. Я не просто увидел жизнь — я увидел ее в новом свете, каждую уродливую черточку. А потом, точно беспомощное растение, потянулся к людям, которые мне показались лучше остальных.

О, я не какой-нибудь помешанный маньяк, вовсе нет. Я не собираюсь преследовать Жен или что-то в этом духе, но, черт возьми, почему мне требуется тысяча предлогов и масса хитростей, чтобы взглянуть на нее еще раз, поговорить, если раньше она была рядом постоянно? Знаю, что поступаю неправильно, уже догадался, насколько скользкая дорожка впереди, но во мне что-то кардинально поменялось и к прошлому возвращаться уже не хочется. Даже больше: страшно…

Откидываюсь на спинку сиденья машины, закрываю глаза и вытираю о брюки вспотевшие ладони. Наверное, я дурак и загоняю себя в капкан, но ведь она стала мне другом. Помогла выкарабкаться и поверить, что все получится. Глупо, наверное, но я действительно боялся ослепнуть, потерять надежду, сдаться… Да уж, друг, благодаря которому я несколько часов подряд проклинал каждый день воздержания, предписанного мне врачами, и раз за разом переводил глаза на шикарное декольте путаны за соседним столиком, которое казалось удивительно безобидным.

Вернувшись домой, я стараюсь вести себя как можно тише, потому что мы немножко потеряли счет времени, и уже слишком поздно. Свет не включаю, чтобы не разбудить Веру. Она не сова и, должно быть, уже спит.

— Кирилл, это ты? Господи, почему так долго? — спрашивает она шепотом, появляясь в дверях спальни. — Я же переживала…

— Извини. Как приглашающая сторона, не мог уйти первым…

А еще не хотел. Совсем не хотел.

Она подходит ближе, кутаясь в белую вязаную шаль. Помогает мне снять пиджак, убрать трость. Ее волосы растрепаны, кожа такая светлая, будто светится. Вера очень красивая и ранимая, но в последнее время я об этом совсем не думаю. Вдруг внутри зарождается щемящее чувство близкой потери. Я так давно не смотрел на нее с восхищением, так давно ее не любил… Вера все чаще кажется мне привычкой, воспоминанием — сладким, ласкающим изнутри, но далеким. Я больше не разговариваю с ней по душам лежа в кровати, не делюсь новостями. Будто… не нужна она мне. Чувство вины придавливает точно прессом.

Так что не так с обломками здания? Приобрел я так что-то или потерял? Нашел себе новую компанию из врачей, а сам отталкиваю жену, потому что вообразил, будто наша жизнь фальшива. Брак на расстоянии, бизнес в приоритете, утехи на периферии… Я все это допустил, уронил нас до приспособленцев, покинув Германию, а теперь пострадал, посмотрел на людей, которые жизнь подставляли друг другу плечо, старались поступать правильно, забывая о желаниях, и решил, что хочу быть таким же, снова отодвинув собственный брак на второй план.

Жен не стоит соглашаться на эту работу, а я не буду настаивать снова… И пусть все останется как есть. У нее собственная жизнь, собственные правила и сложности, я не должен о ней беспокоиться, сам убедился, что за нее есть кому заступиться. Лучше подумать о своей семье.

Поддавшись необъяснимому порыву безумия, я хватаю Веру в объятия и крепко прижимаю к себе. Но этого мало, и я ищу ее губы. Она собиралась спать, не рассчитывала на жаркое проявление чувств и слабо сопротивляется, ссылаясь на докторов и мою усталость, но слово «пожалуйста» не просто так возведено в ранг волшебства. И вот уже Вера помогает мне добраться до спальни, тянет к кровати сама. Знаю, что рискую ее напугать, но, помилуйте, я слишком давно не прикасался к женщине. Страстно целую белоснежную кожу, оставляя на ней синяки, и ничего не могу с собой поделать. Сил на нежность не хватает. Или даже на то, чтобы снять одежду. Вере удается избавить меня только от галстука, а я уже вхожу в ее тело, до боли смыкая веки, утыкаясь носом в шею. Она вскрикивает и застывает, цепляющиеся за плечи пальцы рук слабеют.

— Прости меня, — говорю хрипло, не в силах остановиться и каждым движением ощущая ее боль и дрожь.

— Ничего, я понимаю.

Эти слова звучали в последние месяцы в стенах нашей квартиры слишком часто, чтобы я им поверил. Но удовольствие приходит слишком быстро и начинает разрезать тело напополам. Остается только молиться о том, чтобы Вере хватило сил простить меня за все, что я натворил и продолжаю… Снова и снова извиняюсь перед ней точно заевшая пластинка.

Мысль о том, насколько паршиво у меня с головой, посещает с запозданием. Когда я лежу на спине в собственной кровати рядом с Верой и не могу пошевелиться. Здорово, однако, я спасаю собственный брак. Не удивлюсь, если жена уже завтра бросится собирать чемоданы, чтобы сбежать от меня на другой конец света… Собрав волю в кулак, поднимаюсь с кровати и безмолвно направляюсь в душ. Не включаю лампы, ориентируюсь лишь по тонкой полоске света, льющегося из неплотно прикрытой двери кабинета, около которой останавливаюсь, чтобы передохнуть. Но, кажется, сегодня самое время творить глупости: я вхожу внутрь комнаты, отключаю сигнализацию, а затем наконец срываю со стены раму с шедевром руки Ренуара и с силой швыряю ее на пол.

 

Жен

Плащ отца лежит темным пятном на диване, пока сам он, уперев руки в спинку разделяющего нас кресла, гневно смотрит на меня. Не очень комфортно под таким взглядом, будто я снова ребенок, который понятия не имеет, что делает, но если раньше у меня был повод сдаться, то теперь возраст не позволяет отказываться от своих убеждений.

— Я не вижу ни одной причины, по которой стоило бы устроиться на работу к Рашиду! — повторяю, повышая голос. Мне самой это неприятно, но разве удержишься, когда чувствуешь, что проигрываешь по всем фронтам?

— А ты доигралась с Харитоновыми до того, что, кроме Мурзалиева, тебя никто на работу не возьмет! — слышу предельно желчный ответ.

— Да ладно! — восклицаю. — Как минимум твой центр меня приютит.

— Точно! — рявкает отец, но не потому, что проигрывает. Просто я довела его своим упрямством до точки кипения. — Только тебе придется сменить специализацию и снова отправиться на первый курс ординатуры! Потому что нейрохирургов у меня, считай, ноль.

Нервно тереблю пуговицу на блузке. Врать бессмысленно, нейроотделение у отца паршивое. Но, учитывая что все финансирование идет в кардио, оно и закономерно.

— Значит поеду мир смотреть, — пожимаю плечами.

— С врачом в чемодане, да?

Рычу от злости:

— Ну или дома сидеть стану. С мамой рядом. Чем плохо?

— Лежать на диване и киснуть, пока не превратишься в бесформенную амебу? И правда, что в этом плохого? — без труда парирует отец.

— Ну это уже форменное хамство! — восклицаю. — Я же не какая-нибудь клуша!

— Конечно, нет. Но есть причины, по которым больных Паркинсоном [хроническое неврологическое заболевание, при котором у больных наблюдается потеря контроля над своим телом] заставляют заниматься в спортзале, а Альцгеймером [также неврологическое заболевание, связанное со слабоумием, на ранних этапах проявляется потерей кратковременной памяти] — учить языки. Сядешь дома — начнешь себя жалеть, начнешь себя жалеть — перестанешь заниматься здоровьем, а для тебя это критично. Моя дочь не станет диванным овощем, ожидающим неминуемой участи.

Он прав, тем более что такая пассивная жизнь не для меня. Хирурги всегда в делах и заботах, постоянно на ногах, и мне это нравится. А если подключить эгоистичные причины: иногда не мешает посмотреть на людей, которым еще хуже, чем тебе, чтобы перестать себя жалеть. Но Рашид… Но это же Рашид!

— Хорошо, я тебя поняла и не имею ничего против Харитоновых, но всю картину портит сволочь Мурзалиев!

— Да что ты, — издевательски тянет отец. — Судя по тому, что мне известно, именно ты поддержала людей, которые отложили трепанацию Кирилла Харитонова, и не доложила начальству, чем подставила по полной программе.

— Откуда ты знаешь?! — удивляюсь. Вот почему всегда именно так?

— Знаю, — пожимает он плечами. — Приходится — должен же я хоть что-то знать о своих молчаливых детках.

— Неважно, это другое.

— Нет, это одно и то же. Мы все выбираем газон позеленее. Ты не захотела портить отношения с начальником, хотя это было опрометчиво и шло вразрез с клятвой Гиппократа.

— Ой, ну давай уж до таких азов не докапываться…

— Дай. Мне. Закончить! — гневается отец и подходит ближе. У нас небольшая разница в росте, но подавлять он умеет на зависть. Я словно снова уменьшаюсь до маленькой-маленькой девочки. — Во времена работы в нашем центре Рашид приходил ко мне с новыми идеями, и не раз. Однако я видел, с каким удовольствием этот тип разводит крыс, и снова и снова отказывал, боясь, что он потеряет интерес и не доведет до ума ни один из проектов. Это естественно, что, когда Харитоновы пообещали ему вседозволенность, он тут же сорвался с места. Есть люди, с которыми работать легко, а бывает и иначе. Мне с Мурзалиевым было очень непросто. Взаимное недовольство, претензии. Это вносило раздор в весь коллектив центра. Естественно, результат совместной деятельности соответствующий. Когда он ушел, я разозлился, но без этого человека мне работать в разы легче. Посему, если у Кирилла получается направлять энтузиазм Рашида в нужное русло, я только рад. Я с ним облажался. И не считал должным признаваться в своем провале, потому что это мои рабочие отношения, мои деньги и проблемы, с которыми разбирался я сам. Да, Рашид поступил непорядочно, но моей вины в его уходе было не меньше. Один человек ответственен за все не бывает никогда, это жизнь. А еще это абсолютно не твои заботы, Жен.

— Как это — не мои?

— Это определяется элементарно: что ты можешь сделать для урегулирования вопроса, кроме как встать в позу и объявить всему миру, что обижена?

— Ничего, но…

— Вот именно что ничего. Тогда сядь и разберись в причинах, по которым не хочешь работать в центре Харитоновых на самом деле. Рашид здесь ни при чем. Тебе с ним детей не крестить.

— Пап, пойми! Как я могу подчиняться человеку, которого должна уважать, но не могу?

— Не знаю, но придется найти способ. Потому что когда Кирилл Харитонов возобновит кардиоисследования, ты должна оказаться в экспериментальной группе, и на этот раз я тебе не помощник.

От слов отца у меня подкашиваются колени. Возобновление исследований? Так вот чем купил его Харитонов… Он фактически отдал ему на откуп то же, что и забрал. Ударил по самому больному и окончательно сломил сопротивление. После ухода отца я еще долго лежу в кровати, пытаясь разобраться в сказанном. А вдруг мое сопротивление и впрямь не связано с Рашидом? Неужели я настолько не доверяю самой себе, что, отказываясь работать в центре Харитоновых, всего-то пытаюсь держаться подальше от Кирилла? Тогда это жалко, и упускать отличную возможность из-за какого-то козла с кольцом на пальце — просто глупо. Пусть он будет хоть трижды самым обаятельным, любимым и желанным, от нового сердца я не откажусь!

 

Кирилл

Мое утро начинается с изобилия запахов. Бекон, томаты… неизменные спутники омлета Веры, который заставляет меня ненавидеть весь мир. Клянусь, если врачи еще пару недель продержат меня на бессолевой диете, я съем их всех. По очереди. Знаете, что страшнее всего в изобилии ограничений? В том, что ты о них знаешь. Например, раньше я ничего не имел против каш — любви, конечно, тоже не испытывал, однако и сказать, что на дух не переносил, не могу. А теперь именно ненавижу. Кашу, дольку грейпфрута и понижающий давление травяной чай. Именно таков завтрак мужчины в самом расцвете сил. А я еще мечтал выбраться из больницы, чтобы начать нормально питаться…

Пока ищу халат, замечаю, что на часах уже десять. Невероятно. Болезнь превратила меня в вынужденного лентяя, ненавижу ее за это. В лентяя, нытика и насильника. Последние два пункта заслуживают отдельного упоминания. Накидываю халат и с трудом поднимаюсь с кровати. Каждую ночь мои ноги деревенеют, будто и не было никакой терапии, и только к вечеру удается более или менее расходиться. Зря Вера убрала трость — та бы мне сейчас не помешала.

Цепляясь за все, что попадается по пути, выхожу в коридор и направляюсь в кухню. Что толку прятаться по ванным и кабинетам, если все равно придется посмотреть в лицо фактам? Если Вера собирается уехать, я должен заранее с ней поговорить, хотя бы попытаться объясниться. Однако с каждым шагом по направлению к кухне понимаю, что меня там ждет сюрприз. Вера поет под аккомпанемент потрескивающего на сковороде масла. Застываю на месте, не в состоянии поверить происходящему. Может быть это мама приехала, пока я спал? Да нет, не ее голос. Точно Вера. Только с чего ей петь, к тому же так весело, со всякими «туц-туц» и щелчками пальцев? Спешу сделать оставшиеся несколько шагов и заглядываю в двери. Оказывается, она еще и пританцовывает.

— Доброе утро, — говорю, даже не пытаясь скрыть удивление в голосе. — Смотрю, у тебя отличное настроение.

— Доброе.

Вера не оборачивается, но и занятие свое не прекращает. Стоит у плиты и вдохновенно крутит попой, облаченной в короткие джинсовые шорты, а тяжелые полы вязаной дырчатой кофты раскачиваются в такт движениям бедер. Внезапно она ловко снимает с плиты турку с кофе, не позволяя ему сбежать. Чуть улыбаюсь. Она относится к категории женщин, у которых никогда ничего не сбегает. Да и грош цена химику, который не в состоянии вовремя снять с газа пробирку. Помню, как удивлялся талантам Веры, учитывая, что сколько бы моя мама ни стояла около плиты, в «момент икс» отвлекается всегда.

По-прежнему пританцовывая, Вера идет к столу и наливает себе полную чашку кофе.

— Не завидуй, — смеется она, глядя на мое страдальческое выражение лица. — Тебе осталось терпеть совсем не долго.

Еще бы долго. Вчера я уже нарушил указания врачей. Точнее мне намекнули, что это не криминально, но, учитывая серьезность перенесенных операций, лучше повременить. Ну, повременили… Теперь, бунта ради, осталось разве что залезть в кондитерскую лавку и слопать весь шоколад.

— Вера, нужно поговорить.

— Нет, не нужно, — по серьезности моего тона она сразу понимает, о чем пойдет речь, но отмахивается. Значит снова решила сделать вид, что все в порядке? Так не пойдет.

— Нужно, Вера! — мрачнею.

— Кирилл, садись. Разговор терпит, а еда остывает.

Она усаживается рядом и берет вилку. Ее омлет настолько аппетитный, что рот наполняется слюной. А вот каша совсем не вдохновляет, и грейпфрутов я теперь тоже буду избегать до конца жизни. Грустно смотрю в собственную тарелку.

— Господи, — вздыхает Вера. — Держи. — И подносит к моему рту вилку с частичкой ароматного омлета.

Так и живем. Там урвал кусочек пищи, тут — кусочек секса. Как не позавидовать Счастливчику?

Тем не менее заступив за черту правил, пусть и на самую капельку, — становится легче. Теперь можно и кашу съесть. За завтраком Вера на меня не смотрит — с серьезным видом копается в телефоне. Ей все время шлют имэйлы с работы, она постоянно кого-то консультирует, заполняет бумаги, помогает аспирантам в исследованиях. Проще говоря, Вера скучает по работе. Она здесь уже больше двух месяцев. Срок немалый, а если все это время еще и сидеть с мужем-калекой в четырех стенах, опасаясь его обидеть даже выходом в свет, то совсем пытка. Знаю, сам рвусь из квартиры куда угодно — то в больницу, то в центр, то к родителям. А у нее даже дел в России никаких. Она пыталась встречаться с нашими общими знакомыми, но те только и делали, что выражали сочувствие по поводу моего состояния. После третьего выхода в свет Вера сдалась.

— У тебя нет проблем с постдокторантурой?

— Нет, — улыбается Вера и откладывает телефон. — Да даже если не продлят грант, я не очень расстроюсь. Не первый год уже. И тогда меня бы ничто уже не удерживало от окончательного переезда в Россию.

Так, стоп… Еще раз и с самого начала…

— То есть ты не сердишься на меня за вчерашнее?

Я совершенно ничего не понимаю. При всей своей кажущейся юности и невинности Вера Рихтер отнюдь не невинная жертва, которую каждый желающий может обидеть. Не будь я в этом уверен на сто процентов — не оставил бы ее в Германии одну.

— Ну, — она несколько смущенно улыбается и опускает глаза в тарелку. — Кирилл, я уже не маленькая девочка, и даже не дурочка. Не ожидала, конечно, но понимаю. Правда. Мне даже немножко приятно. — У меня отвисает челюсть и чуть не выпадает из руки ложка. — Раньше ты никогда не вел себя со мной так. Не могу сказать, что в восторге, но то, что я тебя… волную… приятно. — Взглянув на меня, Вера вдруг закатывает глаза. Не знаю, что такого она увидела на моем лице — видимо, шок. — Послушай, после трагедии ты отдалился, я не тороплю тебя, каждый переживает горе по-своему, но я начала опасаться, что тебе все равно, есть ли я рядом. И только вчера поняла, что ошибалась.

Ее слова будто застревают во мне: я не знаю, что с ними делать. Не признаваться же, в конце концов, что на решительный шаг меня толкнули страх, сожаления и долгое воздержание.

— И ты сейчас говоришь мне, что у нас все хорошо? — спрашиваю хрипло.

— Я хочу сказать, что у нас все отлично, — улыбается она и тянется через стол, чтобы меня поцеловать, но раздается телефонный звонок. Это мой мобильный, причем скрывающийся в недрах квартиры. — Сиди, я принесу, — несколько разочарованно говорит Вера, касаясь моего плеча, и уходит, а потом кричит: — Кирилл, а почему тебе звонит Алекс Елисеев? Разве у вас есть какие-то общие дела?

По коже пробегают мурашки, а что-то внутри нервно сжимается. Бросаю взгляд на часы. Десять двадцать. Алекс звонит мне, едва-едва выдержав нормы этикета. Это означает, что есть новости…

— Это по поводу исследований, — отвечаю, хотя внутри все леденеет. Я не хотел говорить Вере об Алексе. Или о его дочери. — Слушаю, — говорю в трубку, старательно избегая вопросительного взгляда жены, которая стоит над душой. Я бы охотно повернулся к ней спиной или ушел, но это бы вызвало еще больше подозрений.

— Доброе утро, Кирилл. Спешу сообщить, что ваши пожелания исполнены, и теперь очередь за вами. Очень советую поторопиться с открытием исследований.

Подождите, он серьезно пытается мне сказать, что уговорил Жен согласиться работать на Рашида? Как ему это удалось?

— Я правильно вас понял?

— Уверен, что правильно. А еще я уверен, что вы большой молодец и сделаете все, чтобы Жен была довольна и счастлива. Иначе я сам займусь урегулированием вопроса. Приятного дня.

 

После терапии, на которую меня теперь изредка отпускают одного, я окончательно договорился с Капрановым о его переводе в наш центр, и тонко намекнул, что не исключаю согласия Жен, но отреагировал тот странно: просто кивнул и занялся своими делами. Я ожидал с его стороны больше радости. Честно говоря, меня вообще озадачила такая реакция. Думал, они держатся друг за друга, и вдруг более чем прохладный отклик. Но пусть разбираются сами, а мне стоит предупредить Рашида, чтобы парочка новоявленных врачей не свалилась ему как снег на голову.

Секретарь Мурзалиева — жизнерадостная болтушка Ирина — пропускает меня в кабинет без всяческих возражений или предупреждений, и поэтому зрелище сидящей перед главой исследовательского центра Жен Санны бьет с удвоенной силой.

— Что происходит? — спрашиваю, не зная, что и думать.

— Собеседование, — невозмутимо отвечает Мурзалиев.

— О, а я надеялся, что о собеседовании меня поставит в известность хотя бы один из присутствующих, — говорю более раздраженно, чем того требует ситуация, но ничего не могу с собой поделать. — Рашид, на пару слов.

Прежде чем удалиться, замечаю, что на Жен те же туфли, что и вчера вечером. Которые убийственные. Сжимаю зубы, пытаясь справиться со злостью, но ничего не выходит. Почему мне не позвонили? И какого черта Мурзалиев устраивает собеседования за моей спиной? Может быть он еще и в работе Жен откажет? Хотя какого плана собеседование — тоже вопрос. То, что они выпивали вместе, уже выяснилось. А вчера, например, Жен объявила, что алкоголь для нее под запретом. Значит она не против сделать исключение, если компания позволяет.

Кстати, почему Мурзалиев так долго не выходит из кабинета? Злобно смотрю на закрытую дверь. Почти готов броситься внутрь, чтобы выволочь оттуда начальника центра силой, как он появляется сам. Такой же сосредоточенный и сдержанный, как и всегда. Совсем не в пример мне.

— Кирилл, что происходит? — хмурится Мурзалиев, пока я пытаюсь справиться с приступом агрессии.

— А я думал, что это мой вопрос. Я всего лишь попросил вас взять в штат двоих людей. И что вижу? Нет, не так: что я не увидел бы, если бы не зашел случайно в ваш кабинет?

— О чем вы говорите? — искренне удивляется Рашид.

— О дополнительных проверках на вшивость!

— Харитонов, мне с ними работать, и будет правильно как минимум уточнить субординационные рамки. Или может быть не я стану для этих двоих руководителем? — Внутрь заползает червячок вины, но я его старательно душу. — Учитывая сложность наших с Евгенией Александровной прошлых отношений, по-моему, правильно обсудить условия сотрудничества. Выставлять ее вон я не собирался, но не лишним будет напомнить, кто в этом центре главный. Кирилл, я думал, что мы оба понимаем: вы руководите мной, а уже я — врачами. С каких пор правила изменились?

Он абсолютно логичен и обоснован, однако это не помогает мне успокоиться полностью, потому что причина злости в другом, и приходится себе в этом признаться.

— Извините, Рашид, в свете последних событий у меня разыгралась паранойя. Я зашел сказать, что Капранов согласен начать работу со следующей недели, и обсудить с вами некоторые вопросы.

— Это отличная новость, — бодро отвечает Мурзалиев, но его глаза остаются настороженными. — Подождете? Или может быть присоединитесь?

Я бы ужасно хотел послушать диалог Рашида и Жен Санны, но уже выказал недоверие и вынужден самоустраниться. Теперь мучаюсь ожиданием и развлекаю болтовней только-только вернувшуюся из отпуска Ирину. Это целых двадцать минут концентрированной пытки. Прислушиваюсь к звукам за стеной, но там будто никого и нет. Соблюдают холодную вежливость? Надеюсь, что так.

Когда Рашид и Жен наконец появляются из дверей, я старательно всматриваюсь в их лица, но не могу понять выражений. Чуточку ненавижу себя за радость, которую испытываю, подмечая, что ни один из них счастливым не выглядит.

Я помимо воли окидываю Жен Санну взглядом. Строгий костюм и броский макияж подсказывают, что шла она к Рашиду точно грудью на амбразуру, но подобный образ делает ее слишком высокомерной, и мне такой она совсем не нравится. Стервозность ей не к лицу.

— Значит, я жду вас… — начинает Рашид.

— Через две недели, — кивает Жен.

— С полным медицинским обследованием.

— Так точно, доктор Мурзалиев.

Меня, однако, ее слова настораживают:

— То есть Павла заставила вас отработать положенные две недели?

— Было бы странно, если бы нет. Не находите?

Она не может отозваться о прежнем работодателе в присутствии будущего пренебрежительно, но мы оба в курсе подтекста. Значит, две недели. Я надеялся увидеть ее здесь уже завтра.

Жен разворачивается и уходит, а я снова натыкаюсь на задумчивый взгляд Рашида. Несколько секунд смотрим друг на друга, а затем он жестом предлагает мне зайти в кабинет и терпеливо дожидается, пока доковыляю.

— Думаю, раз с Капрановым все на мази, можно продолжить физиотерапию здесь. — Решение признаться, спонтанное. Просто больше не вижу смысла пасти врачей на старом месте работы.

— Рад слышать, — кивает Рашид. — О чем хотели поговорить?

— О возобновлении кардиоисследований. Нужно получить совместное финансирование с государством в сжатые сроки и…

— Вы серьезно? — вдруг перебивает Мурзалиев.

— Я думал, вы именно ради этого перешли работать в собственный центр. Пора. Лаборатория исследования рака мозга работает и…

— Я сейчас влезу абсолютно не в свое дело, но, Кирилл, вы уверены, что мне ни о чем не нужно начинать беспокоиться? — снова перебивает Рашид. Мне становится несколько не по себе. — Взять эту девушку на работу? Пожалуйста. Открыть исследования? Нет проблем. Только что будет дальше? И как поживает Вера?

— Мы с Верой оба поживаем прекрасно, благодарю, — сообщаю упрямо.

— Точно. Послушайте, мы с вами не друзья и даже не приятели, давать советы я не вправе, но раньше вы свои… связи в дела не вмешивали.

— Клянусь, у меня с этой девушкой ничего нет.

— Только вы наорали на меня за устроенное собеседование, а потом прогнулись под требования ее отца, лишь бы она не ускользнула.

— Вам не о чем беспокоиться, Рашид. Я разберусь.

Пару секунд он гипнотизирует меня взглядом, а затем говорит:

— Хорошо. А теперь сделаем вид, что этого разговора не было.