Б. Общее направление роста

До тех пор пока наши взгляды на психическую природу зоологической эволюции могли опираться лишь на изучение животных потомств и их нервной системы, общее направление этой эволюции поневоле оставалось для нас столь же туманным, как сама душа этих наших далеких собратьев. Сознание поднимается в ходе развития живых существ – вот и все, что мы могли сказать. Напротив, с момента перехода порога мысли жизнь не только достигает уровня, на котором мы находимся сами, но своей свободной деятельностью начинает открыто выходить за рамки, поставленные физиологией, ее прогресс раскрывается более легко.

Сообщение лучше написано; мы его можем лучше прочитать также потому, что узнаем в нем самих себя. Выше, при описании древа жизни, был отмечен следующий основной признак: вдоль каждой зоологической ветви мозг увеличивается и дифференцируется. Чтобы определить продолжение и эквивалент этого закона на ступени рефлексии, отныне нам достаточно сказать: "По каждой антропологической линии пробивается и возрастает человеческое".

Только что мимоходом мы нарисовали образ человеческой группы во всей ее чрезвычайной сложности: эти расы, эти нации, эти государства в своем сплетении бросают вызов проницательности анатомов и этнологов. Большое число полос в спектре обескураживает исследователя... Попытаемся же лучше уловить, что представляет собой это множество в целом. И тогда мы увидим в его непонятном построении не что иное, как скопление блесток, посылающих друг другу один и тот же отраженный свет. Сотни или тысячи граней, каждая из которых под различным углом выражает одну реальность, пробивающуюся среди мира нащупываемых форм. Мы не удивляемся (потому что это случается и с нами), когда видим, как в каждой из окружающих нас личностей из года в год развивается искра рефлексии. Все мы также сознаем, по крайней мере смутно, что что-то меняется в нашей атмосфере, в ходе истории. Почему же, сопоставляя эти два очевидных факта и одновременно поправляя некоторые чрезмерно односторонние взгляды относительно чисто "зародышевой" и пассивной природы наследственности, мы не становимся более чувствительны к наличию чего-то более великого, чем мы сами, развивающегося внутри нас?

До уровня мысли перед естествознанием продолжал стоять вопрос об эволюционном значении и эволюционной передаче приобретенных признаков. Мы знаем, что биология пыталась и пытается сейчас дать уклончивый и скептический ответ на этот вопрос. И в конце концов в отношении стационарных зон тела, которыми она хотела бы ограничиться, она, быть может, права.

Но что произойдет, если в целостности живых организмов мы отведем законное место психике! Индивидуальная активность сомы тотчас же снова заявит свои права по отношению к мнимой независимости филетического "гермена". Уже, например, у насекомых или у бобра мы осязаемо схватываем существование инстинктов, наследственно сформированных и даже закрепленных под действием животной спонтанности. Начиная со ступени рефлексии, реальность этого механизма становится не только очевидной, но и преобладающей. Под свободным и изобретательным воздействием сменяющих друг друга разумных существ со всей очевидностью нечто (даже при отсутствии всякого ощутимого изменения черепа и мозга) необратимо накапливается и передается, по крайней мере коллективно, путем воспитания, в ходе веков. Мы к этому еще вернемся. Но это "нечто" – материальное сооружение или творение красоты, системы мысли или системы действия – в конечном счете всегда выражается в увеличении сознания, а сознание, в свою очередь, теперь мы это знаем, – не что иное, как субстанция и кровь развивающейся жизни.

Это означает, что, кроме феномена, относящегося к одному лицу – индивидуального подступа к рефлексии, – наука должна признать наличие феномена, также имеющего рефлективную природу, но охватывающего целиком все человечество! Здесь, как и везде в универсуме, целое больше, чем простая сумма образующих его элементов. Нет, человеческий индивид не исчерпывает собой жизненных возможностей своей расы. Но по каждому побегу, различаемому антропологией и социологией, устанавливается и передается наследуемый коллективный поток рефлексии – возвышение человечества через посредство людей, возникновение путем филогенеза человеческой ветви.

В. Связи и различия

После всего сказанного, в какой форме следует ожидать возникновения этой человеческой ветви? Разорвет ли она, поскольку она мыслит, волокна, связывающие ее с прошлым, и на вершине ветви позвоночных разовьется, исходя из совершенно новых элементов и в совершенно новом плане, как какое-то новообразование? Вообразить подобный разрыв, значило бы лишний раз игнорировать и недооценивать как наше "величие", так и органическое единство мира и методы эволюции. Части цветка – чашелистики, лепестки, тычинки, пестик – не листья. Вероятно, они никогда не были листьями. Но по своим связям и своей структуре они несут в себе все, что могло бы дать лист, если бы они не образовались под новым влиянием и с новой судьбой. Подобно этому в человеческом соцветии вновь встречаются преобразованные и находящиеся в состоянии преобразования сосуды, устройства и сам сок стебля, на котором это соцветие возникло, и это не только индивидуальная структура органов и внутренние разветвления вида, но стремления самой "души" и ее поведение.

В человеке, рассматриваемом как зоологическая группа, мы по-прежнему находим и половое влечение с законами размножения, и тенденцию к борьбе за существование с ее соперничеством, и необходимость питаться со стремлением брать и пожирать, и любопытство к окружающему с его удовольствием исследования, и влечение к сближению для совместной жизни... Каждое из этих волокон проходит через нас, идя снизу и поднимаясь выше нас: таким образом, для каждого из этих волокон может быть воспроизведена история (и не менее достоверная!) всякой эволюции – эволюции любви, эволюции войны, эволюции исследования, эволюции социального чувства... Но каждое из них именно в силу подверженности эволюции претерпевает метаморфозу при переходе к рефлексии. Отсюда оно снова отправляется в путь, обогащенное новыми возможностями, новой окраской и новой плодотворностью. В некотором смысле – та же сама вещь. И в то же время совершенно иная. Ее облик преобразуется, изменяясь пространственно и по размерам... Еще раз перерыв непрерывности. Мутация на основе эволюции.

Как не видеть в этом гибком повороте, в этой гармонической переплавке, преобразующей весь внешний и внутренний пучок предшествующих проявлений жизни, драгоценного подтверждения того, что уже предугадывалось? Когда что-либо начинает расти какой-то своей одной стороной, оно теряет соразмерность и становится уродливым. Чтобы оставаться симметричным и красивым, тело должно одновременно изменяться все целиком по какой-либо из своих главных осей. У филы, в которую она помещается, рефлексия сохраняет все ее линии, перестраивая их. Это означает, что она не является случайным наростом паразитарной энергии. Человек прогрессирует, лишь медленно из века в век вырабатывая сущность и целостность заложенного в нем мира.

К этому-то великому процессу возвышения и следует применить в полной мере термин гоминизиции. Гоминизация, если угодно, прежде всего индивидуальный мгновенный скачок от инстинкта к мысли. Но гоминизация в более широком смысле – это также прогрессирующее филетическое одухотворение в человеческой цивилизации всех сил, содержащихся в животном мире.

И вот после рассмотрения индивида и вида мы подошли к рассмотрению Земли во всей ее целостности.

В. Планетарная ступень. Ноосфера

По сравнению со всей совокупностью живых мутовок человеческая фила не является обычной филой. Но поскольку специфический ортогенез приматов (тот, который приводит их к возрастанию церебральности) совпадает с осевым ортогенезом организованной материи (тем, который толкает все живые существа ко все более высокому сознанию), человек, возникший в сердцевине приматов, расцветает на вершине зоологической эволюции. Этой констатацией завершаются, как помнится, наши замечания о состоянии мира в плиоцене.

Какое привилегированное значение эта уникальная ситуация придает ступени рефлексии?

Это легко видеть.

"Изменение биологического состояния, приведшее к пробуждению мысли, не просто соответствует критической точке, пройденной индивидом или даже видом. Будучи более обширным, это изменение затрагивает саму жизнь в ее органической целостности. и. следовательно, оно знаменует собой трансформацию, затрагивающую состояние всей планеты".

Таков очевидный факт, который, вытекая из всех других фактов, складывающихся и связывающихся друг с другом в ходе нашего исследования, неумолимо навязывается нашей логике и нашему видению.

Начиная с расплывчатых контуров молодой Земли, мы беспрерывно прослеживали последовательные стадии одного и того же великого процесса. Под геохимическими, геотектоническими, геобиологическими пульсациями всегда можно узнать один и тот же глубинный процесс – тот, который, материализовавшись в первых клетках, продолжается в созидании нервных систем. Геогенез. сказали мы, переходит в биогенез, который в конечном счете не что иное, как психогенез.

С критическим переходом к рефлексии раскрывается лишь следующий член ряда. Психогенез привел нас к человеку. Теперь психогенез стушевывается, он сменяется и поглощается более высокой функцией – вначале зарождением, затем последующим развитием духа – ноогенезом. Когда в живом существе инстинкт впервые увидел себя в собственном зеркале, весь мир поднялся на одну ступень.

Для выбора нашего действия и ответственности за него последствия этого открытия огромны. Мы к этому вернемся. Для нашего понимания Земли они имеют решающее значение.

Геологи давно единодушно допускают зональность структуры нашей планеты. Мы уже упоминали находящуюся в центре металлическую барисферу, окруженную каменистой литосферой, поверх которой в свою очередь находятся текучие оболочки гидросферы и атмосферы. К четырем покрывающим друг друга оболочкам со времени Зюсса наука обычно вполне резонно прибавляет живую пленку, образованную растительным и животным войлоком земного шара – биосферу, неоднократно упомянутую в этой книге. Биосфера – в такой же степени универсальная оболочка, как и другие "сферы", и даже значительно более индивидуализированная, чем они, поскольку она представляет собой не более или менее непрочную группировку, а единое целое, саму ткань генетических отношений, которая, будучи развернутой и поднятой, вырисовывает древо жизни.

Признав и выделив в истории эволюции новую эру ноогенеза, мы соответственно вынуждены в величественном соединении земных оболочек выделить пропорциональную данному процессу опору, то есть еще одну пленку. Вокруг искры первых рефлектирующих сознаний стал разгораться огонь. Точка горения расширилась. Огонь распространился все дальше и дальше. В конечном итоге пламя охватило всю планету. Только одно истолкование. только одно название в состоянии выразить этот великий феномен – ноосфера. Столь же обширная, но, как увидим, значительно более цельная, чем все предшествующие покровы, она действительно новый покров, "мыслящий пласт", который, зародившись в конце третичного периода, разворачивается с тех пор над миром растений и животных – вне биосферы и над ней.

Здесь-то и выступает ярко диспропорция, искажающая всю классификацию живого мира (и косвенно все строение физического мира), при которой человек логически фигурирует лишь как род или новое семейство. Извращение перспективы, которое обезличивает и развенчивает имеющий универсальное значение феномен! Для того чтобы предоставить человеку его настоящее место в природе, недостаточно в рамках систематики открыть дополнительный раздел – даже еще один отряд, еще одну ветвь... Несмотря на незначительность анатомического скачка, с гоминизацией начинается новая эра. Земля "меняет кожу". Более того, она обретает душу. Следовательно, если сопоставить ее с другими явлениями, взятыми в их истинных размерах, историческая ступень рефлексии имеет более важное значение, чем любой зоологический разрыв, будь то разрыв, отмечающий возникновение четвероногих или даже самих многоклеточных. Среди последовательных этапов, пройденных эволюцией, возникновение мысли непосредственно следует за конденсацией земного химизма или за самим возникновением жизни и сравнимо по своему значению лишь с ними.

Парадокс человека разрешается, приобретая огромное значение!

Несмотря на установление рельефности и гармонии в вещах, эта перспектива вначале приводит нас в замешательство, потому что противоречит иллюзии и привычкам, склоняющим нас измерять события по их материальной стороне. Она нам кажется чрезмерной также потому, что, будучи всецело погруженными в мир человека, как рыба в море, мы затрудняемся охватить его умом, чтобы оценить его специфичность и его обширность. Но понаблюдаем немного внимательней вокруг нас – этот внезапный поток церебральности: это биологическое вторжение нового животного типа, который постепенно устраняет или покоряет всякую форму жизни, не являющуюся человеческой; этот неодолимый разлив полей и заводов; это огромное растущее сооружение материи и идей... Не кричат ли нам все эти знаки, которые мы повседневно видим, не пытаясь их понять, что на Земле что-то изменилось в "планетном масштабе"?

Поистине для воображаемого геолога, который значительно позднее стал бы изучать наш окаменевший земной шар, самой удивительной из революций, испытанных Землей, была бы, несомненно, та, которая произошла в начале периода, весьма справедливо названного психозоем. И даже в настоящий момент какому-нибудь марсианину, способному анализировать как физически, так и психически небесные радиации, первой особенностью нашей планеты показалась бы не синева ее морей или зелень ее лесов, а фосфоресценция мысли.

Самый проницательный исследователь нашей современной науки может обнаружить здесь, что все ценное, все активное, все прогрессивное, с самого начала содержавшееся в космическом лоскуте, из которого вышел наш мир, теперь сконцентрировано в "короне" ноосферы.

И высокопоучительна (если мы умеем видеть) констатация того, сколь незаметно в силу универсальной и длительной подготовки произошло такое громадное событие, как возникновение этой ноосферы.

Человек вошел в мир бесшумно...

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЕ ФОРМЫ

Человек вошел бесшумно... Прошло около столетия с тех пор, как перед наукой возникла проблема происхождения человека. И после ста лет упорного изучения прошлого в его первоначальной точке гоминизации все большим числом исследователей, резюмируя открытия предыстории, я не могу найти более выразительной формулы, чем эта. Чем больше находят ископаемых остатков человека, чем больше выясняется их анатомическое строение и геологическая последовательность, тем очевиднее становится из всех признаков и доказательств, что человеческий "вид", несмотря на уникальность уровня, на который его подняла рефлексия, ничего не поколебал в природе в момент своего возникновения. В самом деле, рассматриваем ли мы его среду, изучаем ли морфологию его ствола, исследуем ли совокупную структуру его группы, филетически человеческий вид выступает перед нами точно так же, как любой другой вид.

Прежде всего рассмотрим его среду. Из палеонтологии мы знаем, что животная форма никогда не выступает в одиночку, а вырисовывается в недрах мутовки соседних форм, среди которых она как бы ощупью начинает оформляться. Так же обстоит дело и с человеком. В нынешней природе взятый зоологически человек почти одинок. У своей колыбели он был больше окружен. Теперь уже нельзя сомневаться: на огромной, но вполне определенной площади, которая простирается от Южной Африки до Китая и Малайи, в конце третичного периода в горах и лесах антропоиды были гораздо более многочисленны, чем теперь. Кроме гориллы, шимпанзе и орангутана. теперь оттесненных в свои последние убежища, как ныне оттеснены австралийцы и негритосы, тогда жило много других крупных приматов. Среди этих форм некоторые типы, например африканские австралопитеки, представляются значительно большими гоминидами, чем все, что нам известно из живых существ.

Рассмотрим далее морфологию его ствола. При умножении "сестринских форм" на возникновение живой ветви натуралисту указывает определенное схождение оси этой ветви с осью соседних ветвей. При приближении к узлу листья сближаются.

Вид, схваченный в зарождающемся состоянии, не только образует букет с несколькими другими видами, но он также обнаруживает гораздо отчетливее, чем в зрелом состоянии, свое зоологическое родство с ними. Чем дальше в прошлое прослеживать какой-либо животный ряд, тем многочисленнее и яснее становятся его "первобытные" черты. И здесь человек в целом строго подчиняется привычному механизму филетики. Попробуйте поставить по нисходящей линии питекантропа и синантропа, после неандерталоидов, ниже ныне живущего человека. Палеонтологии не часто удается начертить столь удовлетворительную прямую линию...

Наконец, рассмотрим структуру его группы. Как бы ни была определена фила по своим признакам, она никогда не дает себя застигнуть в совершенно простом виде, как чистая радиация. Но как бы глубоко мы ни прослеживали ее, она проявляет внутреннюю тенденцию к расщеплению, к расхождению. Едва народившись или даже еще нарождаясь, вид уже дробится на разновидности или подвиды. Это знают все натуралисты. Установив это, обратимся еще раз к человеку, в предыстории которого, даже самой древней, все время анализируется и, следовательно, доказывается его врожденная способность к разветвлению. Можно ли сомневаться, что он выделился из веера антропоидов, подчиняясь при этом, как и сам веер, законам всей живой материи?

Стало быть, я ничуть не преувеличиваю. Чем больше наука исследует прошлое нашего человечества, тем больше это последнее, как вид, согласуется с правилами и с ритмом, которым до него следовало каждое новое почкование на древе жизни. Но в таком случае надо логически идти до конца и сделать последний шаг. Поскольку он так схож в своем возникновении со всеми другими филами, не будем удивляться тому, что, подобно всем другим живым сообществам, человек – вид ускользает от нашей науки неуловимыми секретами своего самого первоначального возникновения, и поэтому не будем неуместными вопросами нарушать и искажать это естественное условие.

Человек вошел бесшумно, сказал я. Действительно, он шел столь тихо, что когда мы начинаем его замечать, по нестираемым следам каменных орудий, выдающих его присутствие, он уже покрывает весь Старый Свет – от Мыса Доброй Надежды до Пекина. Безусловно, он уже говорит и живет группами. Он уже добывает огонь. Но, в конце концов, не этого ли как раз и следовало ожидать? Разве мы не знаем, что всякий раз, когда новая живая форма поднимается перед нами из глубин истории, то она появляется совершенно законченной и что ее уже легион?..

Значит, с точки зрения науки, которая издали схватывает лишь целое, "первым человеком" является и может быть только множество людей, и его юность насчитывает тысячи и тысячи лет[13].

Фатально, что такое положение нас разочаровывает, а наше любопытство остается неудовлетворенным. Не занимает ли нас больше всего именно то, что могло произойти в течение этой первой тысячи лет? И не интересует ли нас еще больше то, чем отмечен первый момент? У самого края едва преодоленного рва мышления мы хотим знать, какова была внешность наших первых предков. Скачок, как уже отмечено, должен был произойти одним махом. Представим себе, что прошлое, отрезок за отрезком, сфотографировано. Что мы увидим на нашей кинопленке, если ее проявить, в этот критический момент первоначальной гоминизации?

Если мы уяснили себе поставленные природой пределы способности увеличения того инструмента, с помощью которого мы разглядываем небо прошлого, то тогда мы откажемся от этого бесполезного желания и мы увидим почему. Никакая фотография не в состоянии запечатлеть у человеческой филы этот переход к мышлению, который по праву нас интригует. По той простой причине, что этот феномен возник внутри того, что всегда отсутствует в восстановленной филе – внутри черешка его первоначальных форм.

Но если осязаемые формы действительно ускользают от нас, то можем ли мы, по крайней мере косвенно, предполагать о сложности и первоначальной структуре этого черешка?.. По этому вопросу палеоантропология еще не имеет определенной точки зрения. Но можно попытаться составить себе мнение[14].

Многие антропологи и притом некоторые видные полагают, что черешок нашей расы образовался из нескольких близких, но различных пучков. Как в человеческой интеллектуальной среде, достигшей определенной степени подготовленности и напряжения, одна и та же идея может возникнуть одновременно во многих местах; так, считают они, в "антропоидном слое" плиоцена человек должен был (и фактически это общий механизм всякой жизни) появиться одновременно в различных районах. Не "полифилетизм" в собственном смысле, поскольку различные пункты возникновения локализованы в одном и том же зоологическом слое, а экстенсивная мутация всего этого слоя. "Хологенез", и значит, полицентричность. Целый ряд точек гоминизации, разбросанных вдоль субтропической зоны Земли, и, следовательно, различные человеческие линии генетически смыкаются где-то ниже ступени рефлексии. Не один очаг, а "фронт" эволюции.

Не оспаривая ценность и научное правдоподобие этой перспективы, лично я склоняюсь к несколько иной гипотезе. Я уже несколько раз отмечал одну любопытную особенность зоологических ветвей: наряду с существенными свойствами им присущи некоторые, по своему происхождению явно частные и случайные признаки – трехбугорчатые зубы и семь шейных позвонков у высших млекопитающих, четыре ноги ходячих позвоночных. способность к вращению света в одном направлении у органических веществ... Именно потому, что эти признаки носят, как я уже отмечал, второстепенный и случайный характер, их всеобщее присутствие в группах, иногда обширных, объясняется только тем, что эти группы распустились из строго обособленной и, значит, чрезвычайно локализованной почки. Быть может, для возникновения пласта, или даже ветви, или даже целиком всей жизни достаточно было просто одного побега мутовки. Если же какое-то схождение имело место, то это могло случиться лишь между чрезвычайно близкими волокнами.

Исходя из этих соображений и в особенности учитывая то обстоятельство, что речь идет о столь однородной и специализированной группе, я склонен ограничить, насколько возможно. действие параллелизма в самом начале возникновения человеческого ответвления. Из мутовки высших приматов человеческое ответвление, по-моему, не должно было выбирать свои волокна там и сям, стебелек за стебельком, понемножку из всех побегов, Скорее, нежели какой-либо другой вид, оно, я думаю, представляет собой утолщение и удачу одного стебля из массы стеблей. Этот стебель как самый жизнеспособный и наименее специализированный, не считая мозга, к тому же был центральным в пучке. В этом случае все человеческие линии генетически соединяются внизу, в самой точке рефлексии[15].

Если мы, рассматривая происхождение человека, допускаем существование такого единственного черешка, то что можно после этого сказать (как всегда, не покидая чисто феноменального плана) о длине черешка и о его возможной толщине? Следует ли вместе с Осборном изображать его расходящимся веером преантропоидных форм далеко внизу, в эоцене или в олигоцене? Или же, напротив, вместе с У. К. Грегори[18] лучше рассматривать его как разветвляющийся из антропоидной мутовки только лишь в плиоцене?..

С той же самой строго "феноменальной" точки зрения можно поставить еще один вопрос такого же рода: исходя из биологических возможностей, каким должен быть минимальный диаметр этого побега (независимо от его глубины), если рассматривать его в первоначальной точке гоминизации? Какое минимальное число индивидов должно было одновременно подвергнуться метаморфозе рефлексии, чтобы побег мог "мутировать", сопротивляться и жить?.. Каким бы монофилетическим вид ни предполагался, не выступает ли он всегда в виде смутного течения внутри реки, как действие множеств? Или. напротив, он скорее распространяется как кристаллизация, исходя из нескольких частиц, как действие единиц?.. Я уже говорил об этом, набрасывая общую теорию фил. В нашем рассудке эти два образа (может быть, оба частично истинные) все еще сталкиваются между собой, каждый со своими преимуществами и достоинствами. Подождем, когда произойдет их синтез.

Подождем. А чтобы набраться терпения, вспомним следующие две вещи. Во-первых, при любой гипотезе, каким бы одиночным ни было его появление, человек родился из общего пробного нащупывания Земли. Он возник по прямой линии, из совокупного усилия жизни. В этом сверхвыдающееся достоинство и осевое значение нашего вида. Для удовлетворения нашего разума и требований нашего действия нам. в сущности, не нужно знать ничего больше.

А, во-вторых, как бы ни увлекала нас проблема происхождения человека, даже решенная детально, она не разрешила бы человеческой проблемы. Мы совершенно справедливо рассматриваем открытие ископаемых людей как одно из самых ярких и самых ответственных направлений современного научного исследования. Но, однако, не следует питать иллюзий относительно возможностей во всех областях такой формы анализа, как эмбриогенез. Если зародыш каждой вещи по самой своей структуре столь нежен, мимолетен и, следовательно, практически неуловим в прошлом, то еще более сомнительны и трудно уловимы его черты! Живые существа раскрываются не в своем зародыше, а в период расцвета. Самые большие реки у своих истоков – лишь маленькие ручейки.

Чтобы постичь поистине космический размах феномена человека, надо было проследить его корни сквозь жизнь, до первых покровов вокруг Земли. Но если мы хотим понять специфическую природу человека и угадать его тайну, то нет другого метода, как пронаблюдать то, что рефлексия уже дала и что она возвещает впереди.

РАЗВЕРТЫВАНИЕ НООСФЕРЫ

Чтобы умножить контакты, необходимые для своих пробных нащупываний, и чтобы накопить полиморфное разнообразие своих богатств, жизнь может продвигаться вперед лишь большими множествами.
Поэтому, когда ее поток выходит из узких горловин, где она была как бы стиснута новой мутацией, то чем уже горловина, из которой она выходит, и чем обширнее пространство, которое она должна покрыть своей волной, тем больше ей необходимо воспроизвести себя во множестве.

Человечество, побуждаемое смутным инстинктом, стремится выйти за узкие пределы места своего возникновения и расселиться по всей Земле.

Мысль становится множеством, чтобы завоевать все обитаемое пространство поверх любой другой формы жизни. Другими словами, дух ткет и развертывает покров ноосферы.

В стремлении к умножению и организованной экспансии резюмируется и в конечном счете выражается – для того, кто умеет видеть, вся предыстория и вся история человечества, со времени его происхождения и до наших дней.

Попытаемся в нескольких чертах обрисовать фазы, или последовательные волны, распространения человека (рис. 4).

 

Рис. 4. Схематический рисунок, символизирующий развитие человеческого пласта. Числа слева обозначают тысячи лет. Они являются минимальными и, несомненно, должны быть удвоены. Предполагаемая зона конвергенции в точке омега, разумеется, не выражена в масштабе. По аналогии с другими живыми пластами ее длительность будет порядка нескольких миллионов лет.