Выступление в поход на Китай
Однажды Тимур сказал: «Чтобы вести войну с Китаем, надо обладать огромной мощью». Чтобы ее заиметь, он не пренебрегал ничем. Он создал самую многочисленную армию, когда-либо у него имевшуюся: 100–200 тысяч всадников, несметная пехота, не поддающиеся исчислению транспортные средства… По его приказу были составлены описи дорог, климата, ресурсов стран, по которым предстояло идти. Он заранее направил землепашцев, охраняемых воинами, для выращивания пшеницы вдоль дорог, коими он рассчитывал продвигаться вперед, во всяком случае там, где хлебопашество было возможным. В нескольких крупных населенных пунктах: в Отраре, Алмалыке и Турфане были созданы запасы провианта. На 500 повозок были погружены войлочные палатки, тысячи дойных верблюдиц должны были следовать за войском, давая ему мясо и молоко. Великий эмир предусмотрел специальную экипировку, позволявшую ратникам благополучно пересекать огромные пустынные и заснеженные пространства. Он не предоставил случайности ни малейшего шанса, не желая вновь испытывать страдания, коим подвергся, преследуя Тохтамыша. Еще никогда он так хорошо не был подготовлен, и еще никто вплоть до новых времен так тщательно этим не занимался, как он. Тимур должен был добиться успеха. И он преуспел бы.
Смерть Тимура
Он выступил в поход 27 декабря 1404 года, то есть в самый разгар зимы, как любил делать. Он переправился через Сырдарью по льду. От холода немало животных околело. Тимур это предвидел и запасся ими в достаточном количестве, дабы не иметь лишних забот. Великий эмир намеревался пройти Центральную Азию за три месяца, чтобы нанести по Китаю внезапный удар. Однако слухи о приготовлениях в Трансоксиане до Пекина дошли, и им были приняты меры для ответного удара. Но ожидали ли китайцы, что боевые действия начнутся в столь неблагоприятное время года? [124]
Тамерлан двигался так, как если бы совершал паломничество, одно из тех чудовищных паломничеств, когда кровь должна течь рекой. Он сказал: «Я поведу с собой тех людей, которые стали орудием моих прегрешений, чтобы они стали орудием моего покаяния». Он сделал остановку в Отраре, покинуть который ему суждено не было. Тимур заболел. Потом рассказывали, что соединились все самые мрачные признаки, чтобы возвестить о его близкой кончине. В первую же ночь по прибытии во дворце Берди-Бег случился пожар. Это было грозным предзнаменованием. Однако Тамерлан несчастья избежал и увидел в этом божественное покровительство. Звездочеты заявили, что расположение планет неблагоприятно. Это вызвало некоторое беспокойство. Но Тимура астрологи интересовали только тогда, когда они предсказывали удачу.
Он страдал, но болезнь переносил стойко. От Тохтамыша прибыл посланец с мольбой о прощении и помощи. Тимур дал первое и посулил второе. Он порасспросил своих скороходов. Снег в горах выпал более обильный, чем предполагалось: его толщина достигла высоты двух копий. Дороги нуждались в расчистке. Великий эмир готовился к пиру, который был приурочен к прощанию с принцессами и юными принцами его дома, сопровождавшими его до Отрара и которым надлежало возвратиться в Самарканд.
Пир состоялся 12 января 1405 года. Тимур его не выдержал. От сильнейшей лихорадки он слег. Он часто бредил, а в моменты просветления рассудка молился или выслушивал отчет о родне и войске. Так и не удалось точно установить, было ли у него воспаление легких, которое он лечил огромным количеством спиртного, или, как говорят иные историографы, он просто перепил.
Он боролся со смертью так энергично, как это делал в продолжение всей жизни, горя желанием победить единственного врага, который однажды должен был взять над ним верх. Он сражался хорошо и долго, целую неделю, одновременно усердно и недостаточно. В конце концов Тимур капитулировал. 19 января, утром, он согласился умереть. Своим наследником он назначил Пир-Мухаммеда, сына своего сына Джахангира, и повелел командирам принести ему присягу верности. Он был не прочь еще раз свидеться с Шахрухом, но ему было известно, что тот находился в Ташкенте. Он созвал жен, родственников и сановников. «Не кричите, — сказал он им. — Не стоните! Помолитесь за меня Аллаху!» Он действительно верил в Бога; верил всегда. В тот миг, когда сомкнулись его веки, и глаза, перестав воспринимать этот столь от него пострадавший мир, открылись навстречу миру божественному, облегчило ли это обстоятельство тяжкое бремя крови, отягощавшее его душу, или, напротив, сделало его еще более тяжелым? [125]
По утверждению Ибн Арабшаха, он обратился к своим внукам с такою речью: «Дети мои, я оставляю вас еще очень юными… Не забывайте тех правил, что я сообщил вам для упокоения народов. Интересуйтесь состоянием каждого. Поддерживайте слабых, укрощайте алчность и гордыню вельмож. Пусть чувство справедливости и добродетель постоянно руководят вашими действиями… Всегда помните последние слова умирающего отца».
Ни одному слову из этой прекрасной речи нельзя было бы поверить, если бы не передал их столь ненавидевший Тимура Ибн Арабшах. Снизошла ли на Великого эмира благодать в последние дни его жизни, а может, следует взглянуть на него в новом свете не для того, разумеется, чтобы увидеть в нем истинного героя, но затем, чтобы снять с него маску, приросшую к нему за полтысячи лет, и возвратить его облик к человеческому?
Во всем лагере читали молитвы. Внезапно Тимур издал ужасный хрип и произнес священную мусульманскую сентенцию: «Нет Бога, кроме Аллаха». С этими словами он испустил дух. Было около восьми часов утра.
Его забальзамировали, положили в гроб из черного дерева, обитый серебряной парчой, и отвезли в Самарканд. Он был помещен в саркофаг, вырезанный из цельного куска зеленого нефрита, и оставлен в великолепном памятнике, именуемом Эмировым мавзолеем, Гур-Эмиром, в ту пору еще не завершенном, где к нему присоединятся его сыновья, Мираншах и Шахрух, его внук Улугбек, а также горячо любимый Мухаммед-Султан, уже почивавший в примыкавшей к мавзолею пристройке. Странно, но Тимур не занимает почетного места; оно досталось его духовному учителю Саиду Бараке, старцу, умершему на Кавказе, куда он прибыл к нему, чтобы попытаться утешить. Тамерлан попросил, чтобы его положили у ног этого человека, дабы тот заступился за него на Страшном суде. [126]
Часть вторая
Человек и его время
Глава VIII
Портрет
Свидетельства искусства
Любивший живопись Тимур заказывал свои портреты у официальных придворных художников, весьма вероятно, требуя, чтобы те его изображали таким, каким он являлся в действительности. К несчастью, эти работы исчезли, а портреты Великого эмира, имеющиеся в нашем распоряжении, написаны после его смерти. Все они отвергаются, возможно, неправомерно. Самые старые персидские миниатюры сделаны в XV веке по велению его наследников работавшими для них живописцами, коих окружали люди, еще хорошо его помнившие, во многих случаях знавшие и имевшие возможность сравнивать с портретами Тимура, украшавшими его дворцы. То, что им отказывают в документальности, всего лишь логическая ошибка.
Утверждают, будто бы в исламском искусстве запрещено изображать людей в их реальном виде; изображение должно быть искаженным, а также безымянным, что делает его типологичным. Это верно, но сей закон обременен многими исключениями, и мы располагаем многочисленными изображениями мусульманских владык, вполне узнаваемыми: XV столетие предоставило в наше распоряжение по меньшей мере один пример, а именно портрет Османа Мехмеда II, захватившего Константинополь и приказавшего нарисовать себя таким, каким являлся, не льстя и не идеализируя, сразу двум живописцам, турку Синан Бею и итальянцу Беллини. В другой области, пластическом искусстве, мы имеем свидетельство Клавихо, описавшего скульптурные изображения орлов и соколов из серебра, которые он видел в стане Тимура; он подчеркивает, что «форма и повадки этих хищников были точно переданы, что они совершенно походили на свои живые модели». Где же в таком случае в этих произведениях, принадлежавших Тимуридам, дорогая исламу стилизация? [128]
Тимуридские миниатюры и те, более многочисленные, что были исполнены в Индии, могут, однако, дать нам лишь приблизительное представление о Тамерлане, поскольку не были созданы на основе непосредственного наблюдения модели. Еще менее достоверны рисунки и живопись, коими мы обязаны немцам, англичанам, итальянцам и французам. Они представляют Великого эмира в западных облачениях, придающих ему сходство с каким-нибудь лордом времен Войны Алой и Белой розы, или с флорентийским дворянином, или тевтонским рыцарем… Однако, несмотря на эти фантастические наряды, многие черты лица повторяются, если не воспроизводятся постоянно, и перекликаются с теми, что можно видеть на тимуридских миниатюрах.
Почти всегда его голова покрыта остроконечным колпаком с широкими войлочными или меховыми полями, а не исламским тюрбаном, что соответствует действительности. Лицо продолговатое, с немного выступающими скулами. Брови густые. Жесткие усы свисают по обе стороны рта, на подбородке видна небольшая бородка или порой — окаймляющий щеки простой воротник. Чаще всего выражение лица суровое, аскетическое, печальное, с заостренными чертами; морщины более или менее глубокие. На одном из рисунков, хранящихся в Кабинете эстампов Национальной библиотеки в Париже правитель (погрудный портрет) окружен солнцем и луной, привычными со времен Сельджукидов тюркскими символами, что указывает на то, что художник был знаком с реалиями. Таким образом, налицо попытка подчеркнуть по меньшей мере то, что может характеризовать обличье Тимура, что, впрочем, не мешало использовать и традиционный символизм. В тимуридской живописи Тамерлан, как и положено, величественно восседающий, уже не держит в деснице кубка или вековечной флейты, но в шуйце у него то ли карманный платок, то ли салфетка, более поздние эмблемы царского достоинства.
Словесные описания дают сведений ненамного больше. Наиболее точным, несомненно, является то, что вышло из-под пера Ибн Арабшаха: «Он был велик и крепок. У него была крупная голова, высокий лоб, кожа его была белой и тонкой… его плечи были широки, ноги длинны, руки сильны. Он был увечен на правые ногу и руку. Он носил длинную бороду. Блеск его взгляда был трудно переносим, его голос был высок и силен». Другие источники неточны или противоречивы. В одних можно прочитать, что он был «узок телом и незначителен ростом»; в других — что он имел «геркулесово телосложение». Одни говорят о его повелительном и прямом взоре; другие — что глаза его беспокойно бегали. Клавихо довольствуется сообщением о том, что от старости у него не поднимались веки. [129]