Эксперимент 10 ПРЕВРАЩЕНИЕ СЛИЯНИЯ В КОНТАКТ
Рассматривая методику сознавания, мы до сих пор ограничивались тем, что стремились помочь вам улучшить ориентацию в среде и ощущение вашего физического организма. Мы работали над чувствами, фантазиями и воспоминаниями, ощущениями тела и болью. Это сознавание было ненаправленным в том смысле, что мы не предлагали вам искать что-то определенное; вы просто замечали и сознавали то, что само привлекало ваше внимание. Теперь мы переходим к направленному сознаванию – фокусировке, выделяющей сознавание определенных блокировок и "слепых пятен". Для этого следует в большей мере сознавать, как вы сами манипулируете собой и своей средой. Больше внимания следует уделить моторике – мышечной системе. Подходя к тому, что трудно наблюдать, вы должны будете воздействовать на процесс формирования гештальтов активным использованием мышц.
Естественно связывать ориентацию (экстероцепцию и проприоцепцию) с сенсорной системой, а движения и манипуляции – с мышечной системой. Это обычное разделение рецепторной и эффекторной функций. Важно, однако, помнить, что в нормальном здоровом поведении восприятие и действие, ощущения и мышцы работают в функциональном единстве. Например, видение невозможно без постоянных мелких движений глаз. Даже при судороге, когда потеряна проприоцепция от конечностей и возможны лишь наиболее грубые движения, остается значительная часть сенсорного опыта – гравитации, направления и т.п.
Несмотря на функциональное единство сенсорики и мышц, начальный акцент на сенсорной ориентации дает тактическое преимущество. Простое замечание и регистрирование не требует заметных мышечных движений и не привлекает внимания других. Между тем, осуществляя значительные, явные движения в среде, мы рискуем поставить себя в ложное положение, пережить смущение, замешательство, или каким-то иными способами навлечь на себя наказание со стороны окружающих. Поэтому легче и разумнее поработать сначала над улучшением своей ориентации. Но обретя уверенное сознавание того, где мы находимся, мы можем обратиться к эффекторной функции и ощутить, не рискуя вызвать в себе невыносимое чувство тревоги, как мы осуществляем свои действия.
Кроме того, работая сначала над ориентацией, а потом над манипуляцией, мы следуем за образованием симптомов и блоков. Обычно детям запрещают прежде всего явные мышечные движения и поведения, доставляющие беспокойство окружающим. Постепенно мы перестаем сознавать, что запрещаем их сами себе произвольно. Иными словами, поскольку это подавление (supression) было хроническим, и не было надежды, что оно перестанет быть необходимым, это подавление переходит в вытеснение (repression). То есть, поскольку мы перестаем удерживать на этом внимание (которое требует изменения и развития), подавление становится "бессознательным". Затем, поскольку подавление мышечных действий имеет тенденцию подавлять ощущения и делать их неэффективными, мы начинаем терять ориентацию. В наших экспериментах мы обращаем процесс, начиная с обострения сознавания того, где мы находимся и что ощущаем. Восстановив некоторую долю ориентации, мы можем начать возвращать себе способность ориентации, мы можем начать возвращать себе способность двигаться и конструктивно манипулировать собой и своей средой.
Мы подчеркиваем, что во всех типах деятельности, будь то ощущение, вспоминание или движение, слепые пятна и ригидность в определенном отношении сознаваемы, а не скрыты в недоступном "бессознательном". Необходимо уделить больше внимания и интереса тому аспекту, который сознается, так чтобы смутная фигура прояснилась и оформилась на своем фоне. Мы можем, по крайней мере, сознавать, что есть слепое пятно, и, работая последовательно на тем, что мы можем видеть или вспомнить, и над мышечными манипуляциями, посредством которых мы создаем пробел, мы постепенно разрушаем блокировку полного сознавания.
Любой здоровый инстинкт включает сознавание (фигуру/фон восприятия) и возбуждение (возрастающую мобилизацию энергии). Каждый блок, наоборот, требует выполнения постоянной работы по предотвращению контакта. Эта работа состоит именно в манипуляции собственной ориентацией, то есть в ограничении или искажении рецепторных функций таким образом, чтобы гештальт не формировался, а вместо этого две части поля, которые должны были бы дифференцироваться на фигуру и фон, протекают совместно, слитно, неразличимо. Иными словами, это "слияние" (confluence), которому и посвящен данный эксперимент. Если, несмотря на все противодействие, фигура/фон все же образуется, то этот процесс сопровождается обычным возбуждением. Но если человек не хочет вкладывать энергию в это возбуждение (что было бы естественным в разочаровании и проживании контакта), ему приходится подавлять эту энергию. Подавление возбуждения вызывает затруднения с дыханием, составляющие чувство тревоги – проблема, к которой мы обратимся в следующем эксперименте.
Восприятие и воспринимаемый объект, намерение и его осуществление, один человек и другой находятся в слиянии тогда, когда нет сознавания границы между ними, нет различения моментов "чуждости", отличающих их друг от друга. Без этого ощущения границ, ощущения чего-то иного, что должно быть замечено, что требует особого обращения с собой и обещает особую радость, – не может быть возникновения и развития фигуры/фона, следовательно, не может быть сознавания возбуждения, контакта.
Слияние патологично только когда оно поддерживается как средство предотвращения контакта. После того, как контакт достигнут и дрожит, слияние имеет совершенно другое значение. В конце любого успешного – то есть ничем не прерванного и естественно завершившегося – переживания всегда возникает слияние энергий или порождающих энергию материалов. Например, когда пища опробована на вкус, прожевана и проглочена – она уже не сознается. Контактная функция выполнила свою работу; завершены операции, которые были необходимы для того, чтобы сделать пищу пригодной для усвоения, и дальнейшая работа может быть предоставлена автоматическому и несознаваемому аппарату пищеварения. Энергия пищи усваивается – буквально "делается подобной" тому, что уже имеется в тканях и органах тела. Она перестает быть чужеродной, иной, она "натурализована", и становится новой силой, добавляемой к ресурсам организма. Она "течет" вместе с организмом, т.е. то, что было организмом и то, что было пищей, теперь находится в слиянии.
Процесс приобретения новых знаний имеет точно такую же форму. То, что ново, привлекает внимание своим отличием от уже известного, возбуждает интерес как что-то, что должно быть принято или отвергнуто, или частично принято и частично отвергнуто. Это может быть расширением знания, которое у человека уже есть, или заменой чего-то, во что человек до сих пор верил. Чтобы усвоить знание, нужно его рассмотреть, проработать, и до некоторой степени проработать себя. Таким образом уже известное и новое знание ассимилируются друг с другом и расширяется диапазон того, что человек понимает и может делать.
Если ассимиляция не доведена до завершения, новое знание может быть условно принято как что-то, что может "применяться" при заданных обстоятельствах. При полном усвоении знаемое и знающий едины, здесь нет "применения знания" к ситуации, подобно прикладыванию мази к ране или крема к лицу, – есть только человек-в-действии. Здесь человек и его знания находятся в нормальном здоровом слиянии.
Если в дальнейшем полностью усвоенный способ мышления, представления или делания на каком-то основании окажется неадекватным, или возникнет необходимость заменить его иным, это породит проблему, вновь будет полностью сознаваемо, заново проработано, и либо вновь утверждено, либо модифицировано, либо отвергнуто ж заменено чем-то лучшим. Только то, во что человек должен, как ему говорят, верить, или то, что его заставляют принять как обязанность – иными словами то, что не принято человеком полностью как его собственное и не усвоено им, не уподоблено ему самому – только это человек не может поставить под вопрос, даже если все обстоятельства этого требуют. Такого рода нарушение слияния с "авторитетами" вызовет слишком сильное чувство вины и тревожности.
Патологическое слияние – это такая ситуация, в которой составляющие части, ранее дифференцированные и отделенные друг от друга, совмещаются и удерживаются вместе, изолируясь от "игры" дальнейших переживаний. Это связывает энергию, связывает действительную и потенциальную деятельность обеих частей так, что их дальнейшее функциональное использование в организме становится невозможным. Рассмотрим, например, структуру какого-нибудь хронического запрещения. Предположим, человек сдерживает рыдания посредством произвольного сокращения диафрагмы, и это становится привычным и несознаваемым. При этом человек, который манипулирует своими функциями таким образом, не может ни рыдать, ни свободно дышать, то есть теряет обе функции. Не будучи способным выплакаться, он не освобождается от своей печали, не может покончить с ней; он даже не может ясно вспомнить, какая потеря вызывает его печаль. Тенденция рыдания и препятствующее этому сжатие диафрагмы образуют устойчивую линию борьбы двух противоположно направленных деятельностей, и это продолжающееся состояние войны изолировано от остальной части личности.
Задача психотерапии, очевидно, состоит в том, чтобы вернуть демаркационную линию, то есть сознавание частей как частей, в данном специфическом случае плача и сжатия диафрагмы. Плач – естественная потребность человеческого организма, который пережил потерю. Агрессия против плача, в данном случае – сжатие диафрагмы, стало необходимым только из-за установления слияния с "авторитетами", которые говорят: "Большие мальчики не плачут." Разрушение запрещения требует, чтобы энергия противоположных частей, находящихся в слиянии, была вновь разделена на плач и агрессию против плача, чтобы конфликт был пережит в нынешних более благоприятных обстоятельствах и разрешен. Разрешение должно включать не одну, а обе стороны конфликта. Печаль будет раз и навсегда разрешена "выплакиванием" ее. Агрессия против плача, противоречащая естественному функционированию, может быть направлена против антибиологических "авторитетов".
Полезная привычка оставляет внимание свободным для того, что ново и интересно. Было бы бессмысленным менять все привычки ради демонстрации способностей меняться. Вместе с тем, многие наши привычки возникли не свободно и поддерживаются не из-за своей эффективности, а в слиянии с кем-то, кто научил нас этим привычкам, в слиянии с нормами того или иного рода, отвлеченными представлениями о долге, правильности или полезности. Мы принимаем на веру, что они обретены спонтанно, однако попытка переменить их вызывает в нас настолько сильное сопротивление, что это безусловно является свидетельством нездорового слияния.
Отметьте некоторые свои привычки: как вы одеваетесь, как вы чистите зубы, как вы открываете или закрываете дверь, как вы печете пирог. Если они не кажутся вполне эффективными, или если другой образ действия кажется столь же хорошим и, кроме того, привносит разнообразие, – попробуйте изменить их. Что произойдет? Получаете ли вы удовольствие, учась делать что-то по-новому? Или вы встретились с сильным сопротивлением? Не опрокинет ли изменение одной какой-нибудь частности всю схему вашего заведенного порядка? Что происходит, когда вы наблюдаете, как кто-то выполняет работу, похожую на вашу? Не раздражают ли вас отличная, хотя бы небольшие, от того, как делаете это вы сами?
Проснувшись утром, человек довольно скоро входит в привычный тон и привычную последовательность действий, которые неизбежно нейтрализуют значительную часть доступной ему энергии и внимания.
Проснувшись, подумайте, прежде чем встать, о возможности чувствовать или действовать не так, как обычно. Не принимайте решений, которые должны быть неукоснительно выполнены, просто живо представьте себе возможности простых и легко выполнимых изменений в вашем обычном распорядке.
Люди, которые живут в нездоровом слиянии друг с другом, не вступают в личный контакт. Это обычная болезнь браков и длительных дружб. Партнеры в таком слиянии могут перенести лишь мимолетное различие взглядов или вкусов. Если проявляется более серьезное различие, они не могут проработать его до достижения подлинного согласия или согласия на разногласие. Они должны либо любыми возможными средствами восстановить потревоженное слияние, либо разойтись до изоляции; при этом они будут дуться, отворачиваться друг от друга, обижаться или другими способами перекладывать на другого задачу примирения. Если же не удается восстановить слияние, отношения становятся враждебными, пренебрежительными, или иным образом лишающими другого права на внимание.
Чтобы восстановить потревоженное слияние, человек пытается приспособить либо себя к другому, либо другого к себе. В первом случае он становится соглашателем, старается примириться, беспокоится по поводу малейших разногласий, нуждается в доказательствах полного приятия; человек готов отказываться от своей собственной индивидуальности, ищет благосклонности, впадает в рабство. В другом случае, когда человек не выдерживает противоречий, он начинает уговаривать партнера, улещивать его, принуждать или запугивать.
Если люди находятся в контакте, а не в слиянии, они не только уважают свое мнение и мнение партнера, свой и чужой вкус, ответственность каждого, но также приветствуют оживление и возбуждение из-за возникающих разногласий. Слияние ведет к рутине и застою, контакт – к возбуждению и росту.
Разумеется, в браках и старых дружбах может быть и здоровое слияние, когда это означает надежное принятие как само собой разумеющегося, что другой – "второе я". Но это принятие должно оправдывать себя, как любая другая здоровая привычка, гибкость и полезность в обеспечении удовлетворения и роста.
Наиболее важный случай личного слияния – несознаваемое отождествление (позже мы рассмотрим его подробнее как интроекцию). На отождествлении с нашими близкими, с нашими профессиональными ролями, партиями, языком и пр. строится всякая социальная общность. Это составляет то "мы", которое расширяет "я". Как и все усвоенное, отождествления становятся несознаваемыми; но они здоровы только в том случае, если при необходимости они могут быть вновь замечены и затем подтверждены, изменены или отвергнуты.
Рассмотрите как можно больше своих "черт": речь, одежду, поведение в целом и пр. – и задайте себе вопрос, подражая кому вы их обрели. Друзьям? Врагам? Если вы одобряете в себе эту черту, испытываете ли вы благодарность к ее источнику?
Межличностное слияние – разновидность транса или гипноза. Мы все поддаемся внушению в этом смысле, но защитой является доступность внушаемого сознаванию и способность оценивать эмоциональную привязанность к другому.
Понаблюдайте за своими реакциями на кинофильм или спектакль, отметьте, насколько вы отождествляетесь (как правило, не замечая этого) с действующими лицами. С какими именно? Есть ли действующие лица, с которыми вам трудно отождествляться?
Способность вызывать такое отождествление у зрителей определяет успех актера в создании "реальности" (лучше сказать – иллюзии реальности). От этого в значительной степени зависит популярность фильма или спектакля. Однако произведения искусства, которые достигают только этого, не имеют большой ценности, потому что эмоции, вызываемые по привычным каналам, реальным или воображаемым, представляют собой дешевые переживания, которые не опираются на сотворчество. Художественное переживание достойно называться лаковым лишь в том случае, если оно ведет вас к трудным отождествлениям с возможностями, отличающимися от привычных, к более широкому взгляду и более тонкому анализу. Далее, с точки зрения серьезного искусства, очень важны манера, стиль и техника исполнения. Как раз это невозможно воспринять, просто погружаясь в отождествление с действующими лицами; для этого надо быть внимательными и к тому, как они создаются. Обращая внимание на стиль с одновременным сознаванием действующих лиц и сюжета, вы будете отождествляться с артистом-творцом и сможете в какой-то степени разделить его радость творчества.
В заключение этого разговора о слиянии мы предлагаем вам рассмотреть вину и чувство обиды как симптомы нарушенного слияния. Если слияние между А и Б нарушается, А будет думать, что нарушил его либо он сам, либо Б, следовательно один из них виноват в этом. Если А полагает, что он сам сделал это, он должен исправить положение и принести свои извинения Б, чтобы восстановить слияние; если же он считает виноватым Б, он чувствует обиду, чувствует, что Б должен заплатить ему чем-то, от извинения до готовности понести наказание. По-немецки Shuld означает вину и долг; извиняться по-немецки entsuldigen – делать себя должным или виноватым.
Цель вины или обиды – этих бессознательных претензий к себе или к партнеру – в том, чтобы восстановить нарушенный баланс и исправить невыносимую ситуацию разрешенного слияния. Но при этом человек избегает действительного контакта с другим человеком как личностью, в форме ли взрыва гнева, акта благородного понимания и прощения, радования чужой радости, честности с собой, или любого другого действия, которое может здесь оказаться уместным, если верх не возьмет рабское стремление восстановить "статус кво".
Вспомните, по отношению к кому вы испытываете вину или обиду. Вызвали ли бы подобные действия то же чувство, если бы они принадлежали кому-нибудь другому? Теперь вспомните свои отношения с этим человеком в целом. В какой степени вы принимаете как само собой разумеющееся то, что, может быть, этим человеком вовсе не принимается как само собой разумеющееся? Хотите ли вы изменить статус кво? Тогда, вместо того, чтобы мучить себя чувствами вины или обиды, поищите путей расширения области контакта!
Виноватый и обижающийся по большей части переплетены друг с другом. Они зависят друг от друга (мы вернемся к этому механизму, когда пойдет речь о сосании, кусании и жевании в экспериментах на интроекцию). Эти люди боятся, что если определенное слияние, – какой бы бесконтактной и "непитательной" ни была эта эмоциональная связь – будет разорвано, то они останутся полностью и непоправимо лишенными питания!
Многие студенты сочли предложение посмотреть свои привычки совершенной чепухой, будучи вполне уверенными, что они попробовали различные способы выполнения определенных дел и выбрали наиболее эффективные и удобные. К чему тогда пробовать что-то еще, искать другие возможности? Это будет только потерей времени и причинит лишние неудобства. Многие вспоминали несчастную судьбу сороконожки, которая задумалась, которой ногой ступать после двадцать второй.
Некоторые попробовали выполнить несколько знакомых дел непривычным образом, нашли, что они – не "рабы привычки". Реакции других варьировались в диапазоне от согласия с тем, что небольшие изменения в заведенном порядке, например, бриться, вызывают раздражение, до испуганной констатации, что во вполне обычных действиях они не могут отойти от рутины ни на йоту без значительного внутреннего шока.
Один человек обнаружил, что если он вносит что-то новое в свое поведение, то чувствует себя "на неудачном пути". Он нашел, далее, что многое в его отношениях с другими людьми ограничивалось желанием скрывать свои предрассудки. В отношении своего "счастливого" распорядка дня он сказал: "Если я иду с кем-то, и мой спутник хочет идти другой дорогой, я заставляю себя идти вместе с ним, потому что не хочу, чтобы он знал о моей беспомощной вере в добрые и дурные предзнаменования. При этом я чувствую себя несчастным и сердитым; но я до сих пор не сознавал, что я сержусь на своего спутника, и считаю его обязанным мне чем-то за согласие идти его путем, в то время как в тайне я знаю, что это несчастливый для меня путь."
Некоторые отмечали, что могут вполне равнодушно смотреть, как другие делают нечто иначе, чем они сами. Другие испытывали в таких ситуациях раздражение или беспокойство. Приведем несколько примеров:
"Жена гладила мне брюки. Я нередко делаю это сам; но, разумеется, я делаю это не с такой аккуратностью и не с таким терпением, как она. Я стараюсь сделать это как можно скорее. В результате, посмотрев некоторое время на ее работу, я испытал раздражение, как будто я сам напрягался, чтобы заставить утюг двигаться быстрее."
"Я горжусь своим умением водить машину, но я очень косен в своих привычках. Это делает меня совершенно нетерпимым к другим водителям, ведут ли они свою машину или мою. Я сержусь, когда какой-нибудь водитель на дороге нарушает одно из "правил", которые я сам для себя установил, даже если это ничем не грозит ни мне, ни кому-либо другому. Моя жена вызывает во мне страшный гнев, если отклоняется хоть немного от того, что я считаю правильным, например, остается на малых оборотах секундой долее, чем сделал бы я."
"Я начинаю замечать, что часто испытываю беспокойство, если сталкиваюсь с другим способом действования."
"Я испытываю чуть ли принуждение закрывать двери, если кто-нибудь оставляет их открытыми. Если я пытаюсь не обращать внимания на открытую дверь, я сижу и мучаюсь беспокойством до тех пор, пока дверь не закрыта. Я пытался игнорировать это, но не могу. Неудобство от вставания и закрывания двери гораздо меньше, чем от ожидания, что раньше или позже кто-нибудь другой ее закроет."
"Меня очень беспокоит, если кто-нибудь делает что-нибудь иначе, чем сделал бы я. Я уверен, что они все испортят. Это чувство настолько сильно, что я ухожу в такое место, откуда не видно, что там делается; если же я остаюсь, я должен сказать работающим, как нужно это делать, иногда я прямо выхватываю работу из рук у людей и делаю ее сам."
Вот более пространный отчет:
"Я обнаружил, что являюсь рабом своих представлений об эффективности. В течение всей жизни я следовал привычке сводить все необходимые действия к системам привычек (я, например, причесываюсь перед бритьем, чтобы влага не попала на лицо, после того, как оно присыпано тальком); предположительно это делается для того, чтобы у меня оставалось больше времени для такого серьезного дела, как "думание". Познакомившись с литературой по психотерапии, я, конечно, узнал о механизме части привычек, которые показались мне ненужными и ритуалистическими. В данном эксперименте я попытался для пробы изменить некоторые из своих привычек, даже когда я был уверен, что эта привычка наиболее эффективна из всех возможных. Это действительно создавало тревогу. Сознавание того, что новая процедура – это эксперимент, и что ее можно оставить в любой момент, до некоторой степени смягчала беспокойство, но мое "супер-эго" (я) продолжает надоедать моему "эго" (мне), чтобы мы (я) что-то этим сделали. Когда я смотрю, как другие делают что-то, что я делаю определенным (наиболее эффективным) стилизованным образом, меня действительно беспокоит, что они "делают не так". Мне очень трудно удержаться от инструктирования их, даже если их действия меня не касаются и непрошенный совет может вызвать возмущение. Обычно я прибегаю в фантазии к облегчающей дело поговорке: "С дураком только дурак разговаривает."
Некоторые, не испытывая себя привязанными к какой бы то ни было рутине, рассказывали о "прискорбном" отсутствии регулярной и сберегающей усилия системе обращения с рутинными делами.
Что касается эксперимента, в котором нужно было до вставания из постели вообразить изменения рутинного распорядка, некоторые утверждали, что они чувствуют себя при этом слишком сонными, чтобы делать что-то в этом роде. Другие отмечали, что небольшие по видимости изменения могли сделать их день совершенно другим.
"В течение многих лет я пытался заставить себя вставать немного раньше, чтобы не было этой раздражающей спешки в последнюю минуту перед работой. На прошлой неделе, вместо того, чтобы, жалуясь на жизнь, все же проспать лишних 15 минут, однажды утром я представил себе, что случится, если я откажусь от этого удовольствия. Это не внесет значительного изменения в общее количество сна, но даст мне возможность начать день без давления. Забавно, что когда я посмотрел на дело таким образом, я увидел, что я не должен заставлять себя это делать, а хочу этого. В результате я не спешу, не шатаюсь от сна все утро и гораздо более расслаблен."
Многие участники эксперимента считают, что наиболее полно отождествляются с каким-то определенным действующим лицом в фильмах или пьесах. Те, кто отождествляет себя с героем или героиней, полагают, что все остальные делают то же; но нашлись многие, предпочитающие воображать себя "попираемым" или "попирающим", святым, грешником – независимо от того, является ли предпочитаемая ими роль центральной. Один человек утверждает: "Я всегда – совершенно всегда! – злодей."
Кроме некоторых исключительных поведенческих моментов, мало кто сознавал, что заимствовал привычки и черты поведения у других:
"Я знаю, что одну особую черту поведения заимствовал у отца: это разыгрывание "мудреца", разрешителя чужих проблем, устроителя чужих дел. Это беспокоит меня, потому что я не думаю, чтобы у меня было реальное понимание разного рода проблем. Мне действительно доставляет удовольствие помогать близким друзьям, когда я могу это сделать (так делал и мой отец), но я не чувствую себя благодарным ему за то, что он научил меня быть в центре всех забот на свете."
Что касается вины и обиды, наше предложение "поискать путей расширения области контакта" вызвало хор нетерпеливых вопросов, как это делать. С другой стороны, некоторые сообщали, что они начали это делать:
"Недавно у меня были проблемы с дочкой. Но вот я сунул свою гордыню в задний карман, и попробовал расширить область контакта, честно сообщив ей о моей обиде. И вот – они перестала меня задирать!"
Вот еще сообщение:
"Последние тринадцать лет мои отношения с родителями были напряженными. Мне не нравилось быть с ними, и обычно я ухитрялся быть настолько неприятным, что они тоже получали мало удовольствия от общения со мной. Я чувствовал себя обиженным, первоначально потому, что я считал их слишком строгими. Может быть, я также чувствовал себя виноватым, но этого я не сознавал. Я не знаю, чувствовали ли они мою враждебность, но полагаю, что они все еще любят меня несмотря на мое непослушание. Я уважаю их, потому что у них много прекрасных качеств. Я никогда не говорил им о своих чувствах. Мой Бог, я думаю, что теперь я сделаю это. Это уже не может ничего ухудшить! Если я обнаружу свои чувства (конечно, сказав и о том, что меня в них восхищает), самое худшее, что может случиться – это то, что моя "война" выйдет на поверхность, причем ее можно вести более интеллигентно. И мы можем прийти к лучшему взаимопониманию и увидеть, что у нас гораздо больше общего, нежели я сам до сих пор позволял себе думать. Конечно, стоит попытаться. В свете этих экспериментов я вижу, что мое поведение до сих пор было глупым, детским, неприспособленным. Надеюсь, что мой энтузиазм по поводу этого запоздалого проекта продлится некоторое время, потому что я увижу своих родителей только через месяц."