Ричард Г. Нунан, 51 год, представитель поставщиков электронного оборудования при Хармонтском филиале МИВК
Ричард Г. Нунан, представитель «Саймон кибернетикс», «Мицубиси дэнси» и «АГ Электроненвиртшафт» при Хармонтском филиале Международного института внеземных культур, сидел за столом у себя в кабинете и рисовал чертиков в огромном блокноте для деловых заметок. При этом он добродушно улыбался, кивал лысой головой и не слушал своего собеседника. Собеседник делал, вернее, воображал, что делает ему втык.
— Мы это учтем, Валентин, — сказал, наконец, Нунан, дорисовав десятого для ровного счета чертика и захлопывая блокнот. — В самом деле — безобразие.
Валентин протянул тонкую руку и аккуратно стряхнул пепел в пепельницу.
— Что именно вы учтете, Дик? — вежливо осведомился он.
— Все, что вы сказали, до последнего слова, — весело ответил Нунан, откидываясь в кресле.
— А что я сказал?
— Это не важно, — сказал Нунан. — Что бы вы ни сказали, все будет учтено.
Валентин сидел перед ним в кресле для посетителей, маленький, изящный, аккуратный, на замшевой курточке — ни пятнышка, на поддернутых брюках — ни морщинки, ослепительная рубашка, строгий одноцветный галстук, сияющие ботинки, на тонких бледных губах — ехидная улыбочка, огромные черные очки скрывают глаза, над широким низким лбом — черные волосы жестким ежиком.
— По-моему, вам зря платят ваше фантастическое жалованье, — сказал он. — Мало того, по-моему, вы саботажник, Дик.
— Чш-ш! — произнес Нунан шепотом. — Ради бога, не так громко.
— В самом деле, — продолжал Валентин. — Я довольно давно слежу за вами: по-моему, вы совсем не работаете.
— Одну минутку, — прервал его Нунан и помахал розовым толстым пальцем. — Как это — не работаю? Разве хоть одна рекламация осталась без ответа?
— Не знаю, — сказал Валентин и снова стряхнул пепел. — Приходит хорошее оборудование, приходит плохое оборудование. Хорошее приходит чаще, а при чем здесь вы — не знаю!
— Вот если бы не я, — возразил Нунан, — хорошее бы приходило реже. Кроме того, вы, ученые, все время портите хорошее оборудование, а потом заявляете рекламацию, и кто вас тогда покрывает? Вот, например, что вы сделали с «ищейкой»? Великолепный аппарат, блестяще показал себя в геологоразведке, устойчивый, автономный… А вы гоняли его в совершенно ненормальных режимах, запалили механизм, как старую лошадь…
— Напоили не вовремя и не задали овса, — заметил Валентин. — Конюх вы, Дик, а не промышленник!
— Конюх, — задумчиво повторил Нунан. — Это уже лучше. Вот несколько лет назад здесь работал доктор Панов, вы его, наверное, знали, он потом погиб… Так вот, он полагал, что мое призвание — разводить крокодилов.
— Я читал его работы, — сказал Валентин. — Очень серьезный и обстоятельный человек. На вашем месте я бы призадумался над его словами.
— Хорошо. Поразмыслю на досуге… Вы мне лучше скажите, чем вчера кончился пробный запуск СК-3?
— СК-3? — повторил Валентин, морща бледный лоб. — А… «Скоморох»! Ничего особенного. По маршруту прошел хорошо, принес несколько «браслетов» и какую-то пластинку неизвестного назначения… — Он помолчал. — И пряжку от подтяжек фирмы «Люкс».
— А что за пластинка?
— Сплав ванадия, пока трудно сказать точнее. Поведение нулевое.
— Почему тогда СК его притащил?
— Спросите у фирмы. Это уже по вашей части.
Нунан постучал карандашиком по блокноту.
— В конце концов это же был пробный запуск, — проговорил он. — А может быть, пластинка разрядилась… Знаете, что я вам посоветую? Забросьте ее опять в Зону, а через денек-другой пошли те за ней «ищейку». Я помню, в позапрошлом году…
Зазвонил телефон, и Нунан, сразу забыв о Валентине, схватил трубку.
— Мистер Нунан? — спросила секретарша. — Вас снова спрашивает господин Лемхен…
— Соединяйте…
Валентин поднялся, положил потухший окурок в пепельницу, поднял руку, пошевелил на прощанье пальцами и вышел — маленький, прямой, складный.
— Мистер Нунан? — раздался в трубке знакомый медлительный голос.
— Слушаю вас.
— Нелегко застать вас на рабочем месте, мистер Нунан.
— Я принимал новую партию…
— Да, я уже знаю. Мистер Нунан, я приехал ненадолго, есть несколько вопросов, которые необходимо обсудить при личной встрече. Имеются в виду последние контракты «Мицубиси дэнси». Юридическая сторона.
— К вашим услугам.
— Тогда, если вы не возражаете, минут через тридцать в конторе нашего отделения. Вас устраивает?
— Вполне. Через тридцать минут.
Ричард Нунан положил трубку, поднялся и, потирая пухлые руки, прошелся по своему кабинету. Он даже запел какой-то модный шлягер, дал петуха и добродушно рассмеялся над собой. За тем он взял шляпу, перекинул через руку плащ и вышел в приемную.
— Детка, — сказал он секретарше. — Меня понесло по клиентам. Оставайтесь командовать гарнизоном, удерживайте, как говорится, крепость, а я вам принесу шоколадку.
Секретарша расцвела, Нунан послал ей воздушный поцелуй и покатился по коридорам. Несколько раз его пытались поймать за полу — он увертывался, отшучивался, просил удерживать позиции и в конце концов, так никем и не уловленный, выкатился из здания, привычно взмахнув перед носом у сержанта нераскрытым пропуском.
Над городом висели низкие тучи, парило, громыхал гром. Первые неуверенные капли дождя черными звездочками расплывались на асфальте.
Накинув плащ на голову и плечи, Нунан рысцой побежал вдоль шеренги машин к своему «пежо», открыл дверцу, нырнул внутрь и, сорвав с головы плащ, бросил его на заднее сиденье. Затем из бокового кармана пиджака он вытащил черную круглую палочку «этака», вставил в аккумуляторное гнездо, большим пальцем задвинул до щелчка; поерзав задом, поудобнее устроился за рулем и нажал педаль. «Пежо» беззвучно выкатился на сере дину улицы и, набирая скорость, понесся к выходу из предзонника.
Дождь хлынул внезапно, разом, как будто в небесах опрокинули чан с водой. Нунан запустил «дворники» и снизил скорость. Мостовая сделалась скользкой, машину заносило на поворотах. Итак, рапорт получен, думал Нунан. Сейчас нас будут хвалить. Что ж, я — за. Я люблю, когда меня хвалят. Особенно когда хвалит сам господин Лемхен. Странное дело, почему мне это так нравится? Денег мне не прибавят. Славы? Какая у нас может быть слава? Слава, о которой осведомлены три человека. Ну, скажем, четыре, если считать Бейлиса. Забавное существо — человек… Похоже, мы любим похвалу как таковую. Как детишки — мороженое. Комплекс неполноценности — вот что. Похвала тешит наши комплексы. И очень глупо. Как я могу подняться в собственных глазах? Что я — сам себя не знаю? Старого толстого Ричарда Г. Нунана? А кстати, что такое это «Г.»? Вот тебе и на! И спросить не у кого… Не у господина же Лемхена спрашивать! А, вспомнил! Герберт. Ричард Герберт Нунан. Ну и льет…
Он вывернул на Центральный проспект и вдруг подумал: до чего сильно вырос городишко за последние годы. Экие небоскребы отгрохали… Вон еще один строят! Это что же будет у нас? А, луна-комплекс — лучшие в мире джазы и публичный дом на тысячу станков, все для нашего доблестного гарнизона… и для наших храбрых туристов, особенно пожилых… и для благородных рыцарей науки… А окраины пустеют. Уже некуда возвращаться вставшим из могил покойникам.
― Восставшим из могил пути домой закрыты, поэтому они печальны и сердиты, — произнес он вслух.
Да, хотел бы я знать, чем все это кончится. Десять лет назад я совершенно точно гнал, чем это должно кончиться. Непреодолимые кордоны. Пояс пустоты шириной в пятьдесят километров. Ученые и солдаты, больше никого. Страшная язва на теле моей планеты должна быть заблокирована намертво. И ведь надо же, вроде бы все так считали, не только я. Какие произносились речи, какие предлагались законопроекты… И теперь уже даже не вспомнишь, каким образом эта всеобщая стальная решимость расплылась вдруг киселем. С одной стороны — нельзя не признать, с другой стороны — нельзя не согласиться. Кажется, все началось, когда первые сталкеры вынесли из Зоны первые «этаки». «Батарейки»… Да, кажется, с этого и началось. Язва оказалась не такой уж язвой, и даже не язвой вовсе, а сокровищницей… А теперь уже никто и не знает, что это. Пользуются помаленьку… Десять лет корячатся, миллиарды ухлопали, а организованного грабежа наладить так и не могут. Каждый делает свой маленький бизнес, а ученые лбы с важным видом сообщают: с одной стороны, нельзя не признать, а с другой стороны, нельзя не согласиться, поскольку объект такой-то, будучи облучен рентгеном под углом восемнадцать градусов, испускает квазитепловые электроны. Ну их к дьяволу. Все равно до самого конца мне не дожить…
Машина проехала мимо особняка Стервятника Барбриджа во всех окнах по случаю проливного дождя горел свет, видно было, как в окнах второго этажа, в комнатах красотки Дины, движутся танцующие пары. Не то спозаранку начали, не то никак со вчерашнего кончить не могут. Мода такая пошла в городе, танцевать сутками напролет. Крепкую мы вырастили молодежь, феноменальная выносливость.
Нунан остановил машину перед невзрачным зданием с неприметной вывеской: «Юридическая контора Корш, Корш и Саймак». Он вынул и спрятал в карман «этак», снова натянул па голову плащ, подхватил шляпу и опрометью бросился в парадное, мимо швейцара, углубившегося в газету, по лестнице, покрытой потертым ковром, застучал каблуками по темному коридору второго этажа, пропитанному специфическим запахом, природу которого он в свое время тщился выяснить, да так и отступился, распахнул дверь в конце коридора и вошел в приемную. На месте секретарши сидел незнакомый, очень смуглый молодой человек. Он был без пиджака, рукава сорочки его были засучены, и он копался в потрохах какого-то сложного электронного устройства, установленного на столике для пишущей машинки. Ричард Нунан повесил плащ и шляпу, обеими руками пригладил остатки волос за ушами и вопросительно взглянул на молодого человека. Тот кивнул. Тогда Нунан открыл дверь в кабинет.
Господин Лемхен грузно поднялся ему навстречу из большого кожаного кресла, стоявшего у занавешенного портьерой окна. Прямоугольное генеральское лицо его собралось в складки, означающие не то приветливую улыбку, не то скорбь по поводу дурной погоды, не то с трудом обуздываемое желание чихнуть.
— Ну, вот и вы, — медленно проговорил он. — Входите, располагайтесь.
Нунан поискал взглядом, где бы расположиться, и не обнаружил ничего, кроме жесткого стула с прямой спинкой за столом. Тогда он присел на стол. Веселое настроение его почему-то начало улетучиваться — он и сам не понимал почему. Вдруг ему стало ясно, что хвалить его не будут. Скорее, наоборот. День втыков, философически подумал он и приготовился к худшему.
— Закуривайте, — сказал Лемхен, снова опускаясь в кресло.
— Спасибо, не курю.
Господин Лемхен покивал головой с таким видом, словно подтвердились самые дурные его предположения, соединил перед лицом кончики пальцев обеих рук и некоторое время внимательно разглядывал образовавшуюся фигуру.
— Полагаю, юридические дела фирмы «Мицубиси дэнси» мы обсуждать с вами не будем? — проговорил он наконец.
Это была шутка. Ричард Нунан с готовностью улыбнулся и сказал:
— Как вам будет угодно.
Сидеть на столе было чертовски неудобно, ноги не доставали до полу, резало зад.
— С сожалением должен сообщить вам, Ричард, — сказал Лемхен, — что ваш рапорт произвел наверху чрезвычайно благоприятное впечатление…
— Гм… — произнес Нунан. «Начинается», — подумал он.
— Вас даже собирались представить к ордену, — продолжал Лемхен. — Но я предложил повременить. И правильно сделал. — Он, наконец, оторвался от созерцания фигуры из десяти пальцев и посмотрел на Нунана исподлобья. — Вы спросите меня, почему я проявил такую, казалось бы, чрезмерную осторожность.
— Наверное, у вас были к тому основания, — вежливо сказал Нунан.
— Да, были. Ведь что получалось из вашего рапорта, Ричард? Группа «Метрополь» ликвидирована. Вашими усилиями. Группа «Зеленый цветочек» взята с поличным в полном составе. Блестящая работа. Тоже ваша. Группы «Варр», «Квазимодо», «Странствующие музыканты» и все прочие, я не помню их названий, самоликвидировались, осознав, что не сегодня завтра их накроют. Это все на самом деле так и было, все подтверждается перекрестной информацией. Поле боя очистилось. Оно осталось за вами, Ричард. Противник в беспорядке отступил, понеся большие потери. Я верно изложил ситуацию?
— Во всяком случае, — осторожно сказал Нунан, — последние три месяца утечка материалов из Зоны через наш город прекратилась… По крайней мере, по моим сведениям, — добавил он.
— Противник отступил, не так ли?
— Ну, если вы настаиваете именно на этом выражении… то так.
— Не так! — сказал Лемхен. — Дело в том, что этот противник никогда не отступает. Я это знаю твердо. И именно поэтому я предложил воздержаться от немедленного представления вас к награде.
В гробу я видал такие и такие твои награды, думал Нунан, раскачивая ногой и уныло глядя на мелькающий носок ботинка. В сортир я твои такие и такие ордена вешал. Тоже мне моралист, я и без тебя знаю, с кем я здесь имею дело, нечего мне морали читать, какой такой и такой у меня противник. Так и скажи просто и ясно, где, как и что я прошлепал… что эти сволочи затеяли еще, где, как, какие нашли щели… и без предисловий по возможности, я тебе не приготовишка сопливый.
— Что вы слышали о Золотом шаре? — спросил вдруг Лемхен. Господи, Золотой-то шар здесь при чем, с раздражением подумал Нунан. Так твою мать с твоей манерой разговаривать.
— Золотой шар есть легенда, — скучным голосом отрапортовал он. — Мифическое сооружение в Зоне, имеющее форму и вид некоего Золотого шара, предназначенного для исполнения человеческих желаний.
— Любых?
— В соответствии с каноническим текстом легенды — любых. Существуют, однако, варианты.
— Так, — произнес Лемхен. — А что вы слышали о «смерть-лампе»?
— Восемь лет назад сталкер по имени Стефан Норман и по кличке Очкарик вынес из Зоны некое устройство, представляющее собою, по слухам, нечто вроде системы излучателей, смертоносно действующих на земные организмы. Упомянутый Очкарик торговал этот агрегат институту. В цене они не сошлись, Очкарик ушел в Зону и не вернулся. Где находится сейчас агрегат — неизвестно. В институте до сих пор рвут на себе волосы. Известный вам Хуг из «Метрополя» предлагал за этот агрегат любую сумму, какая уместится на листке чековой книжки.
— Все? — спросил Лемхен.
— Все, — ответил Нунан. Он демонстративно оглядывал комнату. Комната была скучная, смотреть было не на что.
— Так, — сказал Лемхен. — А что вы слышали о «рачьем глазе»?
— О чьем глазе?
— О рачьем. Рак, знаете? — Лемхен постриг воздух двумя пальцами. — С клешнями…
— Первый раз слышу, — сказал Нунан, нахмурившись.
— Ну, а что вы знаете о «гремучих салфетках»?
Нунан слез со стола и встал перед Лемхеном, засунув руки в карманы.
— Ничего не знаю, — сказал он. — А вы?
— К сожалению, я тоже ничего не знаю ни о «рачьем глазе», ни о «гремучих салфетках». А между тем они существуют.
— Из моей Зоны? — спросил Нунан.
— Вы сядьте, сядьте, — сказал Лемхен, помахивая ладонью. — Наш разговор только начинается. Сядьте.
Нунан обогнул стол и уселся на жесткий стул с высокой спинкой. Куда гнет? — лихорадочно думал он. Что еще за новости? Наверное, нашли что-нибудь в других Зонах, а он меня разыгрывает, скотина, так его и не так. Всегда он меня не любил, старый хрен, не может забыть того стишка…
— Продолжим наш маленький экзамен, — проговорил Лемхен, отогнул портьеру и выглянул наружу. — Льет, — сообщил он. — Люблю. — Он отпустил портьеру, откинулся в кресле и, глядя в потолок, спросил: — Как поживает старый Барбридж?
— Стервятник Барбридж переменил специальность. Содержит четыре бара, веселый дом и, кроме того, торгует, по-видимому, своей дочерью… не в прямом, правде, смысле. Поставляет клише для подпольных порнографов. А может быть, впрочем, и в прямом. Последнее время я им не интересуюсь. Он калека, в средствах не нуждается, в Зону не ходит.
Лемхен удовлетворенно покивал.
— Похоже на правду, — заметил он. — А что поделывает Креон Мальтиец?
— Один из немногих действующих сталкеров. Был связан с группой «Квазимодо», теперь сбывает товар институту через меня. На всякий случай я держу его на свободе. Когда-нибудь кто-нибудь клюнет. Правда, последнее время он сильно пьет и, боюсь, долго не протянет. Зона пьяных не любит.
— Контакты с Барбриджем?
— Ухаживает за его дочерью. Успеха не имеет.
― Очень хорошо, — сказал Лемхен. — А что слышно о Рыжем Шухарте?
— Месяц назад вышел из тюрьмы. В средствах не нуждается. У него… — Нунан помолчал. — Словом, у него семейные неприятности. По-моему, ему сейчас не до Зоны.
— Все?
— Все.
— Не много, — сказал Лемхен. — А как обстоят дела у Счастливчика Картера?
— Он уже давно не сталкер. Торгует подержанными автомобилями, и потом у него мастерская по переоборудованию автомобилей на питание от «этаков». Четверо детей, жена умерла год назад. Теща.
Лемхен покивал.
— Ну кого из стариков я еще забыл? — добродушно осведомился он.
— Вы забыли Джонатана Майлзла по прозвищу Кактус. Сейчас он в больнице, умирает от рака. И вы забыли Гуталина…
— Да-да, что Гуталин?
— Гуталин все тот же, — сказал Нунан. — У него группа из трех человек. Неделями пропадают в Зоне. Все, что находят, уничтожают на месте. А его общество Воинствующих Ангелов распалось.
— Почему?
— Ну, как вы помните, они занимались тем, что скупали хабар, и Гуталин относил его обратно в Зону. Дьяволово дьяволу. Теперь скупать стало нечего, а кроме того, новый директор филиала натравил на них полицию.
— Понимаю, — сказал господин Лемхен. — Ну а молодые?
— Что ж — молодые… Приходят и уходят. Есть человек пять-шесть с кое-каким опытом, но последнее время им некому сбывать хабар, и они несколько растерялись. Я их понемножку приручаю. Думаю, что со сталкерством в моей Зоне покончено. Старики сходят, молодежь ничего не умеет, да и престиж профессии уже не тот, что раньше. Идет техника, сталкеры-автоматы.
— Да-да, я слышал об этом, — сказал Лемхен. — Однако, если не ошибаюсь, эти сталкеры-автоматы не оправдывают пока и той энергии, которую потребляют. Или я ошибаюсь?
— Это вопрос времени. Скоро начнут оправдывать.
— А как скоро?
— Лет через пять, не раньше… Лемхен снова покивал.
— Между прочим, вы, наверное, еще не знаете, противник то же стал применять сталкеры-автоматы.
— В моей Зоне? — спросил Нунан, насторожившись.
— Да, и в вашей тоже. Они базируются на Рексополисе, перебрасывают оборудование на вертолетах через горы в Змеиное ущелье, на Черное озеро, к подножью Болдерпика…
— Так ведь это же периферия, — сказал Нунан недоверчиво. — Что они там могут найти?
— Мало, очень мало. Но находят. Впрочем, это для справки, это вас не касается. Резюмируем. Сталкеров-профессионалов в Хармонте почти не осталось. Те, что остались, к Зоне больше отношения не имеют. Молодежь растерялась и находится в процессе приручения. Противник разбит, отброшен, залег где-то и зализывает раны. Утечка материалов из Хармонтской Зоны уже три месяца как прекратилась. Так?
Нунан молчал. Сейчас, думал он. Сейчас он мне врежет. Но где же у меня дыра? И здоровенная, видно, пробоина. Ну, давай, давай, старая морковка! Не тяни душу за…
— Не слышу ответа, — произнес Лемхен и приложил ладонь к морщинистому волосатому уху.
— Ладно, шеф, — мрачно сказал Нунан. — Хватит. Вы меня уже сварили и изжарили, подавайте на стол.
Лемхен неопределенно хмыкнул.
— Вам даже нечего мне сказать, — проговорил он с неожиданной горечью. — Если уж вы, работники на местах, хлопаете ушами перед начальством, то представляете, каково было мне, когда позавчера… — Он вдруг оборвал себя, поднялся и побрел по кабинету к сейфу. — Короче говоря, за последние два месяца, только по имеющимся сведениям, комплексы противника получили свыше шести тысяч единиц материала из различных Зон. — Он остановился около сейфа, погладил его по крашеному боку и резко повернулся к Нунану. — Не тешьте себя иллюзиями! — заорал он. — Отпечатки пальцев Барбриджа! Отпечатки пальцев Мальтийца! Отпечатки пальцев Носатого Бен-Галеви, о котором вы да же не сочли нужным мне упомянуть! Отпечатки пальцев Гундосого Гереша и Карлика Цмыга! Так-то вы приручаете вашу молодежь? «Браслеты»! «Иголки»! «Белые вертячки»! И мало того, какие-то «рачьи глаза», какие-то «сучьи погремушки», «гремучие салфетки», черт бы их подрал! — Он снова оборвал себя, вернулся в кресло, снова соединил пальцы и вежливо спросил: — Что вы об этом думаете, Ричард?
Нунан вытащил носовой платок и вытер шею и затылок.
— Ничего не думаю, — просипел он честно. — Простите, шеф, я сейчас вообще не могу думать. Дайте отдышаться… Барбридж… Можете подтереться моим послужным списком, но Барбридж не имеет никакого отношения к Зоне! Я знаю каждый его шаг! Он устраивает попойки и пикники на озерах, он зашибает хорошие деньги, и ему просто не нужно… Простите, я чепуху, конечно, говорю, но уверяю вас, я не теряю Барбриджа из виду с тех пор, как он вышел из больницы!
— Я вас больше не задерживаю, — сказал Лемхен. Даю неделю сроку. Представьте соображения, каким образом материалы из Зоны могут попадать в руки Барбриджа… и всей прочей сволочи. До свидания.
Нунан поднялся, неловко кивнул в профиль господина Лемхена и, продолжая вытирать платком обильно потеющую шею, вышел в приемную. Смуглый молодой человек курил, задумчиво глядя в недра развороченной электроники. Он мельком глянул в сторону Нунана, глаза у него были пустые, обращенные внутрь. Ричард Нунан кое-как нахлобучил шляпу, сунул плащ под мышку и пошел вон. Такого со мной, пожалуй, еще не бывало, беспорядочно думал он. Надо же — Носатый Бен-Галеви, уже кличку успел заработать… Когда? Этакий шибздик, соплей перешибить можно… мальчишка… Нет, все это не то… Ах ты, сволочь безногая! Как же ты меня уел! Без штанов ведь пустил, грязными носками накормил… Как же это могло случиться? Этого же просто не могло случиться! Прямо как тогда, в Сингапуре — мордой об стол, затылком об стену…
Он сел в автомобиль и некоторое время, ничего не соображая, шарил пальцами по щитку, ища ключ зажигания. Со шляпы текло на колени, он снял ее и не глядя швырнул на заднее сиденье. Дождь заливал переднее стекло, и Ричарду Нунану представлялось почему-то, что именно из-за этого он никак не может понять, что же делать дальше. Осознав это, он с размаху стукнул себя кулаком в лысый лоб. Полегчало. Сразу вспомнилось, что ключа зажигания нет и быть не может, а есть в кармане «этак». «Вечный аккумулятор». И надо его вытащить из кармана, мать его сучью за ногу, и вставить в приемное гнездо, и тогда можно будет, по крайней мере, куда-нибудь поехать, подальше от этого дома, где из окна за ним наверняка наблюдает эта старая брюква… Рука Нунана с «этаком» замерла на полпути. Так. С кого начать — я, по крайней мере, знаю. Вот с него и начну. Ох, как я с него начну! Никто ни с кого никогда так не начинал, как начну с него я сей час. И с таким удовольствием. Он включил «дворники» и погнал машину вдоль бульвара, почти ничего не видя перед собой, но уже понемногу успокаиваясь. Ничего. Пусть как в Сингапуре. В конце концов в Сингапуре ведь все кончилось благополучно. Подумаешь, разок мордой об стол… Могло быть и хуже. Могло быть не мордой и не об стол… а обо что-нибудь с гвоздями. Господи, как просто все это можно было бы сделать! Сгрести в одну кучу всю эту сволочь, засадить лет на пятнадцать… или выслать к чертовой матери! В России вот о сталкерах и не слыхивали. Там вокруг Зон действительно стальной барьер, никого лишнего, ни туристов этих вонючих, ни Барбриджей… ни шведов этих с челюстями, идиотов. Просто надо, господа, просто! Никаких сложностей тут, ей-богу же, не нужно. Нечего тебе делать в Зоне — до свидания, на сто первый километр. В Россию податься, что ли? Не возьмут… Ладно, не будем отвлекаться. Где этот бардачок? Не видно ни черта… Ага. вот он.
Время было неурочное, но заведение «Пять минут» сияло огнями, что твой «Метрополь». Отряхиваясь, как собака, вылезшая из воды на берег, Ричард Нунан вступил в ярко освещенный холл, провонявший табаком, парфюмерией и прокисшим пивом. Старый Бенни, еще без ливреи, сидел за стойкой наискосок от входа и что-то жрал, держа вилку в кулаке. Перед ним, расположив среди пустых кружек чудовищный бюст, возвышалась Мадам — пригорюнясь, смотрела, как он ест. В холле еще даже не убирали после вчерашнего. Когда Нунан вошел, Мадам сейчас же повернула в его сторону широкое наштукатуренное лицо, сначала недовольное, но тут же расплывшееся в профессиональной улыбке.
— Хо! — пробасила она. — Никак господин Нунан! Ранняя пташка! Девочки еще отдыхают…
Бенни продолжал жрать, он был глуховат.
— Привет, старушка! — отозвался Нунан, подходя. — Зачем мне девочки, когда передо мной настоящая женщина!
Бенни наконец заметил его. Страшная маска, вся в синих и багровых шрамах, заменявшая ему лицо, с натугой перекосилась в приветливой улыбке.
— Здравствуй, Ричард, — прохрипел он. — Обсушиться зашел?
Ричард улыбнулся в ответ и сделал ручкой: он не любил разговаривать с Бенни, все время приходилось орать.
— Где хозяин, дети мои? — спросил он.
— У себя, — ответила Мадам. — И кажется, по обыкновению, не один…
— Губит он себя, — сказал Ричард. — В ущерб здоровью и в ущерб заведению. Мадам, прошу приготовить мне любимое. Я скоро вернусь.
Бесшумно ступая по толстому синтетическому ковру, он прошел по коридору мимо задернутых портьерами стойл — на стене возле каждого стойла красовалось изображение какого-нибудь цветка, — свернул в неприметный тупичок и без стука толкнул обшитую кожей дверь.
Мосол Катюша действительно был не один. Он был до такой степени не один, что ничего не соображал и только всхрапывал и хрюкал, ничего не видя и не слыша, и первой заметила постороннего Жизель, хранящая профессиональное хладнокровие даже в такие минуты.
— Солнышко, — сказала она Мослу. — К тебе господин Нунан. Мосол Катюша поднял на Ричарда налитые кровью глаза, медленно пришел в себя и вскочил, оттолкнув Жизель. Он еще всхра пывал и тяжело дышал, но с ним уже можно было иметь дело. Он пробормотал что-то насчет дождя и ревматизма, затем повернулся к растрепанной Жизели и сухо произнес:
— Можете идти и учтите все, что я вам сказал.
Нунан сел у стола и некоторое время молча рассматривал Мосла Катюшу. Мосол, деликатно отвернувшись, хлопотливо приводил себя в порядок. Жизель, подобрав свои тряпки, испарилась.
— Закрой-ка дверь на ключ, голубчик, — сказал Нунан. Мосол, плоскостопо бухая ножищами, подбежал к двери, щелкнул ключом и вернулся к столу. Он волосатой горой возвышался над столом, преданно глядя на Нунана. Нунан рассматривал его через прищуренные веки. Почему-то он вспомнил, что настоящее имя Мосла Катюши — Рафаэль. Мослом его прозвали за чудовищные костлявые кулаки, сизо-красные и голые, торчащие из густой шерсти, покрывающей его руки, словно из манжет. Катюшей же он назвал себя сам в полной уверенности, что это традиционное имя великих монгольских царей. Рафаэль. Ну что ж, Рафаэль. Начнем.
— Как дела? — спросил он, ласково улыбаясь.
— В полном порядке, босс, — поспешно ответствовал Рафаэль-Мосол и потрогал болячку на носу.
— Тот скандал уладил в комендатуре?
— Уплатил штраф пятьдесят монет, все довольны.
— Пятьдесят монет с тебя, — сказал Нунан. — Твоя вина, голубчик. Надо было следить.
Рафаэль сделал несчастное лицо и с покорностью развел огромные ладони.
— Пол в холле надо перестелить, — сказал Нунан.
— Будет сделано.
Нунан помолчал, топорща губы.
— Хабар? — спросил он, понизив голос.
— Есть немножко, — тоже понизив голос, произнес Мосол.
— Покажи…
Мосол кинулся к сейфу, достал сверток, положил его на стол перед Нунаном и развернул. Нунан небрежно, одним пальцем, покопался в кучке «черных брызг», взял «браслет», оглядел его со всех сторон и положил обратно.
— Это все? — спросил он.
— Не несут… — виновато сказал Мосол.
— Не несут… — повторил Нунан.
Он тщательно прицелился и изо всех сил пнул носком ботинка Мослу в голень. Мосол охнул, пригнулся было, чтобы схватиться за ушибленное место, но тут же снова выпрямился и вытянул руки по швам. Тогда Нунан вскочил, словно его пырнули в зад, схватил Мосла левой рукой за воротник сорочки и пошел на него, лягаясь, вращая глазами и шепча ругательства. Мосол, ахая и охая, задирая голову, как испуганная лошадь, пятился до тех пор, пока не рухнул на диван.
— На две стороны работаешь, стерва? — прошипел Нунан прямо в его белые от ужаса глаза. — Стервятник в хабаре купается, а ты мне дерьмо в бумажечке подносишь?
Он развернулся и ударил Мосла по лицу, стараясь зацепить нос с болячкой.
— В тюрьме сгною! — шипел Нунан. — В навозе у меня жить будешь! Навоз жрать будешь! Жалеть будешь, что на свет родился!
Он снова с размаху ткнул кулаком в болячку.
— Откуда у Барбриджа хабар? Почему ему несут, а тебе не несут? Кто несет? Почему я ничего не знаю? Ты на кого работаешь, свинья волосатая? Говори!
Мосол беззвучно открывал и закрывал рот. Нунан отпустил его, вернулся в кресло и сел, задрав ноги на стол.
— Ну? — сказал он.
Мосол с хлюпаньем втянул носом кровь и сказал:
— Ей-богу, босс. Чего вы? Какой у Стервятника хабар? Нет у него никакого хабара. Нынче ни у кого хабара нету.
— Ты что, спорить со мной будешь? — ласково спросил Нунан, снимая ноги со стола.
— Да нет, босс… Ей-богу… — заторопился Мосол. — Да провалиться мне! Какое там — спорить, и в мыслях этого нету!
— Вышвырну я тебя, — сказал задумчиво Нунан. — Потому что либо ты скурвился, либо работать не умеешь. На кой черт ты мне такой-сякой сдался? Таких, как ты, я на четвертак десяток на беру. А мне настоящий человек нужен при деле. Ты ведь мне здесь только девчонок портишь да пиво жрешь.
— Погодите, босс, — рассудительно сказал Мосол, размазывая кровь по морде. — Что это вы сразу, с налету… Давайте все-таки разберемся. — Он осторожно потрогал болячку кончиками пальцев. — Хабару, говорите, много у Барбриджа… Не знаю. Извиняюсь, конечно, но это вам кто-то залил. Ни у кого сейчас хабару нет. В Зону ведь одни сопляки ходят, так они ж не возвращаются… Нет, босс, это вам кто-то заливает…
Нунан искоса следил за ним. Было похоже, что Мосол действительно ничего не знает. Да ему и не выгодно было врать. На Стервятнике много не заработаешь.
— Эти пикники — выгодное дело? — спросил он.
— Да не так, чтобы очень… Лопатой не загребешь… так ведь сейчас в городе выгодных дел не осталось.
— Где эти пикники устраиваются?
— Так, в разных местах… у Белой Горы, на горячих источниках бывают, на Радужных озерах… Больше всего, пожалуй, на горячих источниках, там… это… в теплой водичке… — Он гигикнул и сейчас же пришипился. — Вот так.
— А какая клиентура?
Мосол снова потрогал болячку, посмотрел на пальцы и сказал доверительно:
— Если вы, босс, хотите сами за это дело взяться, я бы вам не советовал. Против Стервятника вам здесь не посветит.
— Это почему же?
— У Стервятника клиентура: голубые каски — раз, ― Мосол принялся загибать пальцы. — Офицеры из комендатуры— два, туристы из «Метрополя», из «Белой Лилии», из «Пришельца»… это три. Потом у него уже реклама поставлена, местные ребята тоже к нему ходят…
Ей-богу, босс, не стоит с этим связываться. За девочек он нам платит не то чтобы богато…
— Даже местные к нему ходят?
— Молодежь в основном.
— Ну и что там на пикниках делается?
— Что делается… Едем туда на автобусах, так? Там уже палаточки, буфет, музычка… Ну и каждый развлекается как хочет. Офицеры больше с девочками, туристы прутся на Зону смотреть… ежели у горячих источников, то до Зоны там рукой подать, прямо за Лавовой расщелиной… Стервятник туда лошадиных костей накидал, вот они и смотрят…
— А местные?
— Местным, конечно, это все до феньки… Так, развлекаются, кто как умеет…
— А Барбридж?
— Так а что Барбридж? Как все, так и Барбридж…
— А ты?
— А что — я? Как все, так и я… Смотрю, чтобы девочек не обижали, и… это… ну, там… ну, как все, в общем.
— И сколько это продолжается?
— Когда как. Когда трое суток, а когда и всю неделю.
— И сколько это удовольствие стоит? — спросил Нунан, думая совсем о другом. Мосол ответил что-то, но Нунан его не слышал. Вот она, прореха, думал он. Несколько суток… несколько ночей. Просто невозможно в этих условиях проследить за Барбриджем, если даже ты специально задался этой целью, а не валяешься с девками и не сосешь пиво, как это, несомненно, делает мой монгольский монарх… И все-таки ничего не понятно, он же безногий. А там расщелина… Нет, тут что-то не то.
— Кто из местных ездит постоянно?
— Да я ж говорю, больше молодежь… Самые оторвы, какие есть в городе. Ну там… Галеви, Ражба, Куренок Цапфа… этот… Цмыг… Ну, Мальтиец бывает. Теплая компания. Они это дело называют «воскресная школа». Что, говорят, посетим «воскресную школу»? Они там в основном насчет пожилых баб. Прикатит какая-нибудь старуха из Брюсселя, а Барбридж ей мальчика для всяких услуг, плата отдельно… Есть там ребята — неплохо зарабатывают.
— «Воскресная школа», — повторил Нунан.
Какая-то странная мысль появилась вдруг у него. Школа. Он поднялся.
— Ладно, — сказал он. — Бог с ними, с пикниками. Это не для нас. Но чтоб ты знал: у Стервятника есть хабар, а это уже наше дело, голубчик. Это мы просто так оставить не можем. Ищи, Мосол, ищи, а то выгоню я тебя к чертовой матери. Откуда он берет хабар, кто ему доставляет, выясни все и давай на двадцать процентов больше, чем дает он. Понял?
— Понял, босс, — Мосол уже тоже стоял, руки по швам, на измазанной морде — преданность.
— И перестань портить мне девок, сволочь! — заорал вдруг Нунан и вышел.
В холле у стойки он не спеша распил свой аперитив, побеседовал с Мадам насчет падения нравов у нынешней молодежи, намекнул ей, что в ближайшем будущем намерен расширить заведение, понизив голос, посоветовался, как быть с Бенни — стар становится мужик, слуха нет, реакция уже не та, не поспевает, как раньше… Было уже шесть часов, хотелось есть, а в мозгу все сверлила, все крутилась неожиданная мыслишка, ни с чем не сообразная и в то же время многое объясняющая… Впрочем, и так уже кое-что объяснилось, исчез с этого дела раздражающий и пугающий налет мистики, осталась только досада на себя, что раньше не подумал о такой возможности, но главное-то было не в этом, главное было в этой мыслишке, которая все крутилась и крутилась и не давала покоя.
Попрощавшись с Мадам и пожав руку Бенни, Нунан поехал прямиком в «Боржч». Вся беда в том, что мы не замечаем, как проходят годы, думал он. Плевать на годы — мы не замечаем, как все меняется. Мы знаем, что все меняется, нас с детства учат, что все меняется, мы много раз видели своими глазами, как все меняется, и тем не менее мы совершенно не способны заметить тот момент, когда изменение происходит, или ищем изменения не там, где следовало бы. Вот уже появились новые сталкеры — оснащенные кибернетикой. Старый сталкер был грязным угрюмым человеком, который со звериным упорством, миллиметр за миллиметром, полз по Зоне, зарабатывая себе куш. Новый сталкер — это приличный человек при галстуке, инженер, сидит где-нибудь в километре от Зоны, в зубах сигаретка, возле локтя — стакан с бодрящей смесью, сидит себе и следит за экранами. Человек на жалованье. Очень логичная картина. До того логичная, что все остальные возможности просто на ум не приходят. А ведь есть и другие возможности. «Воскресная школа», например.
В «Боржче» было много света и очень вкусно пахло. «Боржч» тоже изменился. Ни тебе пьянки, ни тебе веселья, Гуталин теперь сюда не ходит, брезгует, и Рэдрик Шухарт, наверное, сунул нос свой конопатый, покривился и ушел. Эрнест сидит, заправляет делами его старуха — дорвалась: солидная постоянная клиентура — весь институт сюда ходит обедать, да и старшие офицеры, — уютные кабинки, готовят вкусно, берут недорого, пиво всегда свежее. Добрая старая харчевня.
В одной из кабинок Нунан увидел Валентина. Физик, читая сложенный пополам журнал, сидел над чашечкой кофе. Нунан подошел.
— Разрешите соседствовать? — спросил он. Валентин поднял на него черные окуляры.
— А, — сказал он. — Прошу.
— Сейчас, только руки помою, — сказал Нунан, вспомнив вдруг болячку на носу Мосла Катюши.
Здесь его хорошо знали. Когда он вернулся и сел напротив Валентина, на столе уже стояла маленькая жаровня с дымящимся шураско и высокая кружка пива — не холодного и не теплого, как он любил. Валентин отложил журнал и пригубил кофе.
— Слушайте, Валентин, — сказал Нунан, отрезая кусочек мяса и обмакивая его в соус. — Как вы думаете, чем все это кончится?
— Вы о чем?
— Посещение. Зоны, сталкеры, военно-промышленные комплексы — вся эта куча… Чем все это может кончиться?
Валентин долго смотрел на него слепыми черными стеклами. Потом он закурил сигарету и сказал:
— Для кого? Конкретизируйте.
— Ну, скажем, для человечества в целом, — предложил Нунан.
— Это зависит от нашей глупости, — сказал Валентин. — А точнее, от везенья нашего или невезенья. Теперь мы знаем, что в целом для человечества Посещение прошло в общем бесследно. Для человечества все проходит бесследно. Конечно, не исключено, что, таская наугад каштаны из этого огня, мы в конце концов вытащим что-нибудь такое, из-за чего жизнь на нашей планете вообще станет невозможной. Это будет невезенье. Но это, согласитесь, всегда грозило человечеству и без всяких Посещений. — Он посмотрел на Нунана сквозь дым сигареты и улыбнулся. — Я вижу, вы не удовлетворены. Но я, видите ли, давно уже отвык рассуждать о человечестве в целом. Человечество в целом — слишком стационарная система, ее ничем не проймешь.
— А что можно пронять?
— Нашего брата ученого можно пронять. Вашего брата бизнесмена тоже. Хотя… Вот скажите по чести. Ричард, что для вас, дельца, изменилось оттого, что вы узнали: есть во Вселенной еще по крайней мере один разум, помимо человеческого?
— Как вам сказать, — возразил Нунан. — Я, например, вот уже много лет ощущаю некоторое неудобство, неуютность какую-то. Хорошо, они пришли и сразу ушли. А если они придут снова и им взбредет в голову остаться? Для меня это, знаете ли, не праздный вопрос: кто они, как они живут, что им нужно… В самом примитивном варианте я должен буду думать, как мне изменить производство. Я должен быть готов. А если я вообще окажусь не нужным в их системе? Я оставляю в стороне вопрос, что будет, если мы все окажемся ненужными… Слушайте, Валентин, раз уж к слову пришлось… Существуют какие-нибудь ответы на вопросы, которые я задал? Кто они? Что им здесь было нужно? Вернутся они или нет?
— Ответы существуют, сказал Валентин, усмехаясь. — Их даже очень много, выбирайте любой.
— Ну, а вы сами что считаете?
— Откровенно говоря, я никогда не позволял себе серьезно об этом размышлять. Для меня Посещение — это прежде всего уникальное событие, чреватое для нас возможностью перепрыгнуть сразу через несколько ступенек в естественном процессе познания природы вещей. Что-то вроде путешествия в будущее технологии. Ну, как если бы Исааку Ньютону какой-нибудь чудотворец подбросил бы в лабораторию современный квантовый генератор…
— Ньютон бы ничего не понял, — с упреком сказал Нунан.
— Напрасно вы так думаете, — сказал Валентин. — Ньютон был очень умный человек.
— Ладно, бог с ним, с Ньютоном. Меня все-таки больше всего интересует, как вы толкуете Посещение. Пусть даже несерьезно. Ведь не может быть, что вы об этом вообще не думали…
— Хорошо. Только я должен предупредить вас, Ричард, что ваш вопрос находится в компетенции псевдонауки под названием ксенология. Ксенология — это некая неестественная помесь нехудожественной фантастики с формальной логикой. Основой ее метода является порочный прием — навязывание инопланетному разуму человеческой психологии.
— А что прикажете делать? Другой-то психологии, кроме человеческой, у нас нет…
— В том-то все и дело, — сказал Валентин. — Биологи в свое время уже обожглись, пытаясь перенести психологию человека на животных. Земных животных, заметьте…
— Позвольте, — сказал Нунан. — Это совсем другое дело. Ведь мы говорим о психологии разумных существ…
— Да. и все было бы очень хорошо, если бы мы знали, что такое разум.
— Разве мы до сих пор не знаем? — удивился Нунан.
— Представьте себе — нет. Обычно исходят из очень плоского определения: разум есть такое свойство человека, которое отличает его деятельность от деятельности животных. Этакая, знаете ли, попытка отграничить хозяина от пса, который все понимает, только сказать не может. Впрочем, из этого плоского определения вытекают более остроумные, хотя базируются они на горестных наблюдениях за упомянутой деятельностью человека. Например: разум есть способность живого существа совершать нецелесообразные или неестественные поступки…
— Да, это про человека, — согласился Нунан.
— Увы!.. Или, скажем, определение-гипотеза: разум есть не успевший сформироваться инстинкт. Имеется в виду, что инстинктивная деятельность всегда целесообразна и естественна. Пройдет миллион лет, и жизнь наша наладится: мы перестанем совершать ошибки, которые, вероятно, являются неотъемлемым свойством разума. И тогда, если во Вселенной что-нибудь изменится, мм благополучно вымрем, опять же именно потому, что разучились совершать ошибки, то есть пробовать разные, не предусмотренные программой варианты.
— Как-то это все у вас получается… унизительно.
— Пожалуйста, еще одно определение, очень возвышенное и благородное. Разум есть способность использовать силы окружающего мира без разрушения этого мира.
Нунан сморщился и замотал головой.
— Это не про человека, — сказал он. — Это что-то слишком уж возвышенное и благородное… Ну, а как насчет того, что человек — это, в отличие от животных, существо, испытывающее не преодолимую потребность в знаниях? Я где-то об этом читал.
— Я тоже, — сказал Валентин, усмехаясь. Но вся беда в том. что человек — массовый человек, я имею в виду, — слишком уж легко преодолевает свою потребность в знаниях. На самом деле человек, по-моему, вовсе не имеет потребности узнавать. У него есть потребность понять, а для этого знаний не надо. Гипотеза о боге, например, дает ни с чем не сравнимую возможность все понять, ничего не узнавая… На этом, между прочим, построена вся политика. Дай человеку крайне упрощенную систему мира и толкуй всякое событие на базе этой упрощенной модели. Такой подход не требует знаний. Несколько заученных формул плюс так называемая интуиция, так называемая практическая сметка и так называемый здравый смысл.
— Погодите, — сказал Нунан. Он допил пиво и со стуком по ставил пустую кружку на стол. — Не отвлекайтесь. Давайте все-таки так. Человек встретился с инопланетным существом. Как они узнают друг о друге, что они оба разумны?
— Представления не имею. — сказал Валентин. — Все, что я читал по этому поводу, сводится к порочному кругу. Если они способны к контакту, значит, они разумны. И наоборот: если они разумны, они способны к контакту. И вообще: если инопланетное существо имеет честь обладать психологией человека, то оно разумно. Такие дела, Ричард. Читали Воннегута?
— Вот тебе и на! — сказал Нунан. — А я-то думал, что у вас, ученых, все уже давным-давно разложено по полочкам.
— Разложить по полочкам и обезьяна может, — сказал Валентин.
— Нет, погодите, — сказал Нунан. Почему-то он чувствовал себя очень расстроенным. — Но если вы таких простых вещей не знаете… Ладно, бог с ним, с разумом. Видно, здесь черт ногу сломит. Насчет Посещения… Что вы все-таки думаете насчет Посещения?
— Пожалуйста, — сказал Валентин. — Представьте себе пикник…
Нунан вздрогнул.
— Как вы сказали?
— Пикник. Представьте себе: лес, проселок, лужайка. С проселка на лужайку съезжает машина, из машины выгружаются молодые люди, бутылки, корзины с провизией, девушки, транзисторы, фото- и киноаппараты… Разжигается костер, ставятся палатки, включается музыка… А утром они уезжают. Звери, птицы и насекомые, которые всю ночь с ужасом наблюдали то, что происходит, выползают из своих убежищ. И что же они видят? На траву понатекло автола, пролит бензин, разбросаны негодные свечи и масляные фильтры. Валяется ветошь, перегоревшие лампочки, кто-то обронил разводной ключ. От протекторов осталась грязь, налипшая на каком-то неведомом болоте. Ну, и сами понимаете: следы костра, огрызки яблок, обертки от конфет, консервные банки, пустые бутылки, чей-то носовой платок, чей-то перочинный нож, старые драные газеты, монетки, увядшие цветы с других полян…
— Я понял, — сказал Нунан. — Пикник на обочине.
— Именно. Пикник на обочине какой-то космической дороги. А вы меня спрашиваете, вернутся они или нет?
— Дайте-ка мне закурить, — сказал Нунан. — Черт бы побрал вашу псевдонауку. Как-то я все не так себе представлял.
— Это ваше право, — сказал Валентин.
— Это что же, они, значит, нас даже и не заметили?
— Почему же?..
— Ну, во всяком случае не обратили на нас внимания…
— Знаете, я бы на вашем месте не огорчался. — заметил Валентин.
Нунан затянулся, закашлялся, бросил сигарету.
— Все равно, — сказал он упрямо. — Не может быть… Черт бы вас, ученых, подрал! Откуда это у вас пренебрежение к человеку? Стремление его принизить…
— Подождите, — сказал Валентин. — Послушайте. «Вы спросите меня: чем велик человек? — процитировал он. Что создал вторую природу? Что привел в движение силы, почти космические? Что в ничтожные сроки завладел планетой и прорубил окно во Вселенную? Нет! Тем, что, несмотря на все это. уцелел и намерен уцелеть и далее».
Наступило молчание. Нунан думал.
— Может быть, это и так, — сказал он неуверенно. Конечно, с этой точки зрения…
— Да вы не огорчайтесь, — благодушно сказал Валентин. — Пикник — это ведь моя гипотеза. И даже не гипотеза, собственно, а так, картина… Так называемые серьезные ксенологи пытаются обосновать гораздо более солидные и льстящие человеческому самолюбию версии. Например, что никакого Посещения не было, что Посещение еще только будет; некий высокий разум забросил к нам на Землю контейнеры с образцами своей материальной культуры. Ожидается, что мы изучим эти образцы, совершим технологический прыжок и сумеем послать им ответный сигнал, который будет означать реальную готовность к контакту. Как вам это?
— Это уже значительно лучше, — сказал Нунан. Теперь я вижу, что среди ученых тоже попадаются порядочные люди.
— Или вот. Посещение имело место на самом деле. Но оно отнюдь не окончилось. Фактически мы сейчас находимся и состоянии контакта, только не подозреваем об этом. Пришельцы угнездились в Зонах и тщательно нас изучают, одновременно подготавливая к «жестоким чудесам грядущего».
— Вот это я понимаю! — сказал Нунан. — По крайней мере это объясняет таинственную возню в развалинах завода. Между прочим, ваш «пикник» ее не объясняет.
— Почему же не объясняет? — возразил Валентин. Могла ведь какая-нибудь девчушка забыть на лужайке любимого заводного медвежонка…
— Ну, это вы бросьте, — решительно сказал Нунан. ― Ничего себе — медвежонок, земля трясется… Впрочем, конечно, может быть и медвежонок. Пиво будете? Розалия! Эй. старуха! Две кружки пива господам ксенологам! А все-таки приятно с вами побеседовать, — сказал он Валентину. — Этакое прочищение мозгов, словно английской соли насыпали под черепушку… А то вот так работаешь, работаешь, а зачем, для чего, что будет, что случится, чем сердце успокоится…
Принесли пива. Нунан отхлебнул, глядя поверх пены, как Валентин с выражением брезгливого сомнения рассматривает свою кружку.
— Что, не нравится? — спросил он, облизывая губы.
— Да я, собственно, не пью, — нерешительно сказал Валентин.
— Ну да? — поразился Нунан.
— Черт возьми! — сказал Валентин и решительно отодвинул кружку. ― Закажите мне лучше коньяку, раз так, — сказал он.
― Розалия! — немедленно рявкнул вконец развеселившийся Нунан.
Когда принесли коньяк, он сказал:
— И все-таки так нельзя. Я уж не говорю про ваш «пикник» — это вообще свинство, но если даже принять версию, что это, скажем, прелюдия к контакту, все равно нехорошо. Ну, я понимаю там — «браслеты», «пустышки»… Но «ведьмин студень» зачем? «Комариные плеши», растительность эта страшная…
Простите, — сказал Валентин. — Я не совсем понимаю вашу терминологию. Какие, простите, плеши?
Нунан рассмеялся.
— Это не моя терминология, — сказал он. — Это все сталкеры. Фольклор, так сказать, рабочий жаргон. «Комариные плеши» — это области повышенной гравитации.
— А, да, весьма загадочное явление. Направленная гравитация. Вот о ней бы я поговорил с удовольствием, по вы ничего не поймете.
— Почему же это я ничего не пойму? Я тоже инженер.
— Вы не поймете, потому что я сам не понимаю. — сказал Валентин. — У меня есть только системы уравнений, но я сам не понимаю, как их можно истолковать… А «ведьмин студень» — это, вероятно, коллоидный газ?
— Он самый. Кстати, вы слыхали о катастрофе в Карригановских лабораториях?
— Я слыхал в основном о скандале… Руководство фирмы было обвинено в похищении этого самого коллоидного газа и в производстве исследований, запрещенных международным правом. А деталей самой катастрофы я не знаю.
— Мне рассказывали кое-что. Они поместили фарфоровый контейнер со «студнем» в специальную камеру, предельно изолированную от окружающей среды… то есть это они думали, что камера предельно изолирована… А когда они открыли контейнер манипуляторами, «студень» пошел через металл и пластик, как вода через промокашку, вырвался наружу, и все, с чем он соприкасался, превращалось опять же в «студень». Погибло тридцать пять человек, больше ста получило тяжелые увечья, и теперь все гигантское здание лаборатории — вы бывали там когда-нибудь? великолепное сооружение! — приведено в полную негодность. «Студень» стек в подвалы и нижние этажи, ну и сами понимаете…
Валентин весь сморщился.
— Преступники, — сказал он. — Но согласитесь, Ричард, пришельцы здесь ни при чем. Откуда они могут знать о существовании военно-промышленных комплексов?
— Надо было знать, — назидательно ответил Нунан.
— А они бы вам сказали на это: надо было давным-давно уничтожить военно-промышленные комплексы.
— И то верно, — согласился Нунан. — Вот им бы и заняться…
— То есть вы предлагаете вмешательство во внутренние дела человечества?
— Да, — сказал Нунан. — Так мы, конечно, можем зайти очень далеко. Не будем об этом. Поговорим лучше о том. с чего начали этот разговор. Чем же все это кончится? Вы говорите, что это не конкретный вопрос. Согласен. Тогда спросим так: что вы еще, ученые, надеетесь получить из Зоны? Что-нибудь фундаментальное, действительно способное перевернуть науку, технологию, образ жизни…
Валентин пожал плечами.
— Вы обращаетесь не по адресу, Ричард. Я не люблю фантазировать впустую. Когда речь идет о таких серьезных вещах, я предпочитаю осторожный скепсис. Если исходить из того, что мы уже получили, впереди целый спектр возможностей, и ничего определенного сказать нельзя.
— Ну хорошо, попробуем с другого конца. Что мы. по вашему мнению, уже получили?
— Как это ни забавно, довольно мало. Мы обнаружили много чудес, мы даже научились в некоторых случаях использовать эти чудеса для своих нужд, но управлять этими чудесами… Обезьяна нажимает красную кнопку — получает банан, нажимает белую — апельсин, но как раздобыть бананы и апельсины без кнопок — она не знает. Возьмем, скажем, «этаки». Мы научились ими пользоваться, мы открыли условия даже, при которых они размножаются делением, но мы до сих пор не сумели сделать пи одного «этака» и, судя по тому, что нам известно, сумеем не скоро. То есть я бы сказал так. Есть объекты, которым мы нашли применение. Мы используем их, разумеется, наверняка не так, как их использовали пришельцы… подозреваю, что мы вообще в большинстве случаев забиваем микроскопами гвозди, но все-таки мы их при меняем: «этаки», «браслеты», стимулирующие жизненные процессы… различные типы квазибиологических масс, которые произвели такой переворот в онкологии. В общем, что я их нам перечисляю! Вы знаете все это не хуже меня, «браслетик», я вижу, вы сами носите. Назовем эту группу объектов полезными. Можно без преувеличения сказать, что в какой-то степени человечество ими облагодетельствовано, хотя никогда не следует забывать, что и нашем эвклидовом мире всякая палка имеет два конца…
— Опыт с присадками к минеральным удобрениям? ― сказал Нунан.
— Например. Или применение «этаков» в военной промышленности… Я не об этом. Действие каждого полезного объекта нами более или менее изучено, более или менее объяснено. Сейчас оста новка за технологией, но лет через пятьдесят мы сами научимся изготавливать эти королевские печати и тогда вволю будем колоть ими орехи. Сложнее обстоит дело со следующей группой объектов, сложнее именно потому, что никакого применения они у нас не на ходят, а свойства их в рамках наших современных представлений решительно необъяснимы. Например, магнитные ловушки разных типов. Мы понимаем, что это магнитная ловушка, Панов это очень остроумно доказал. Но мы не понимаем, где источник такого мощного магнитного поля, в чем причина его сверхустойчивости… ничего не понимаем. Мы можем только строить фантастические гипотезы относительно таких свойств пространства, о которых мы раньше даже и не подозревали. Или К-231… Как вы их называете, эти черные красивые шарики, которые идут на украшения?
— «Черные брызги», — сказал Нунан.
— Вот-вот… Гм… Хорошее название… Ну, вы знаете про их свойства. Если пустить луч света в такой шарик, то свет выйдет из него с задержкой, причем эта задержка зависит от веса шарика, от размера, еще от некоторых свойств… и частота выходящего света всегда меньше частоты входящего… Что это такое? Вы знаете, что существует безумная идея, будто эти ваши «черные брызги» — это гигантские области пространства, обладающего иными свойствами, нежели наше, и принявшего такую свернутую форму под воздействием нашего пространства… — Валентин вытащил сигарету, закурил. — Короче говоря, объекты этой группы для нынешней человеческой практики совершенно бесполезны, хотя с чисто научной точки зрения они имеют огромное значение. Это свалившиеся с неба ответы на еще не заданные вопросы. Упомянутый выше сэр Исаак, конечно, не разобрался бы в лазере, но во всяком случае он бы понял, что такая вещь возможна, и это сильно бы повлияло на его научное мировоззрение. Я не буду вдаваться в подробности, но существование таких вещей, как магнитные ловушки, К-231, «белое кольцо», разом зачеркнуло целое поле недавно процветавших теорий и вызвало к жизни совершенно новые идеи. А ведь есть еще третья группа…
— Да, — сказал Нунан. — «Ведьмин студень» и прочее дерьмо…
— Нет, это следует отнести либо к первой, либо ко второй группе. Я имею в виду объекты, о которых мы знаем только понаслышке. Объекты, которые мы никогда не держали в руках. «Машина желаний», «бродяга Дик», «веселые призраки»…
— Минуточку, минуточку, — сказал Нунан. — Это еще что та кое? «Машина желаний» — это я понимаю…
Валентин усмехнулся.
— Видите, у нас тоже есть своя терминология, свой жаргон. «Бродяга Дик» — это гипотетический заводной медвежонок, который бродит в развалинах завода. А «веселые призраки» — это некая опасная турбуленция, имеющая место в некоторых районах Зоны.
— В первый раз слышу, — сказал Нунан.
— Вы понимаете, Ричард, — сказал Валентин, — мы ковыряемся в Зоне полтора десятка лет, но мы не знаем и тысячной доли того, что она содержит. А уж если говорить о воздействии Зоны на человека… Вот, кстати, тут нам придется ввести в классификацию еще одну, четвертую группу. Уже не объектов, а воздействий. Эта группа изучена безобразно плохо, хотя фактов накопилось, на мой взгляд, более чем достаточно. Вы знаете, Нунан, я физик и, следовательно, скептик, но и меня иногда мороз продирает но коже, когда я думаю об этих фактах.
— Живые покойники… — пробормотал Нунан.
— Да нет… Живые покойники — это загадочно, но не более того… Как бы это сказать… Это вообразимо, что ли… А вот когда вокруг человека вдруг ни с того ни с сего начинают происходить внефизические, внебиологические явления…
— А, вы имеете в виду эмигрантов?
— Вот именно. Математическая статистика, знаете ли, это очень точная наука, хотя и имеет она дело со случайностями. И кроме того, это очень красноречивая наука, очень наглядная…
Валентин, по-видимому, слегка охмелел. Он стал говорить громче, щеки его порозовели, а брови над черными окулярами высоко задрались, сминая лоб в гармошку.
— Мы не знаем, что произошло с жителями этого городка в самый момент Посещения. Но вот один из этих жителей решил эмигрировать. Какой-нибудь обыкновеннейший обыватель. Парикмахер. Сын парикмахера и внук парикмахера. Он переезжает, скажем, в Детройт. Открывает свою парикмахерскую, и начинается чертов бред. От девяноста до девяноста восьми процентов его клиентуры на протяжении года погибают: гибнут в автомобильных катастрофах, вываливаются из окон, вырезаются гангстерами и хулиганами, тонут на мелких местах и так далее, и так далее. Мало того. Число коммунальных катастроф в Детройте резко подрастает. В два раза чаще, чем раньше, взрываются газовые колонки. И три с половиной раза чаще, чем раньше, возникают пожары от не исправности электросети. В три раза увеличивается количество автомобильных аварий. В два раза возрастает смертность от эпидемий гриппа. Мало того. Резко возрастает количество стихийных бедствий в Детройте и его окрестностях. Откуда-то берутся смерчи и тайфуны, которых в городе не видывали с тысяча семьсот затертого года. Разверзаются хляби небесные, и озеро Онтарио, или Мичиган, или где там стоит Детройт, выходит из берегов… ну и все в таком роде. И такие катаклизмы происходят в любом городе, в любой местности, где селится эмигрант из районов Посещения, и количество этих катаклизмов прямо пропорционально числу эмигрантов, поселившихся в данном месте. И заметьте, действие это оказывают только те эмигранты, которые пережили само Посещение. Родившиеся после Посещения на статистику несчастных случаев никакого влияния не оказывают. Вы прожили здесь десять лет, но вы приехали после Посещения, и вас без опаски можно пускать хоть в Ватикан. Как объяснить такое? От чего нужно отказаться — от математической статистики? Или от здравого смысла? — Валентин схватил кружку и залпом допил остатки пива. Ричард Нунан почесал за ухом.
— М-да, — сказал он. — Я вообще наслышан о таких вещах, но я, честно говоря, всегда полагал, что это, мягко выражаясь, несколько преувеличено. Просто нужен был предлог, чтобы запретить эмиграцию…
Валентин горько усмехнулся.
— Ничего себе предлог! Кто же такому бреду поверит? Ну могли бы придумать какие-нибудь эпидемии… опасность распространения ненужных слухов… Мало ли что?
Он уперся локтями в стол и пригорюнился, опустив лицо в ладони.
— Я вам сочувствую, — сказал Нунан. — Действительно, с точки зрения нашей могучей позитивистской науки…
— Или, скажем, мутагенное воздействие Зоны, — прервал его Валентин. Он снял черные очки и уставился на Нунана черными подслеповатыми глазами. — Все люди, которые достаточно долго общаются с Зоной, подвергаются изменениям — как фенотипическим, так и генотипическим. Вы знаете, какие дети бывают у сталкеров, вы знаете, что бывает с самими сталкерами. Почему? Где мутагенный фактор? Радиации в Зоне никакой. Химическая структура воздуха и почвы в Зоне хотя и отличается от окружающей, но никакой мутагенной опасности не представляет. Что мне в таких условиях — в колдовство начать верить? В дурной глаз? Слушайте, Нунан, давайте выпьем еще пива. Я что-то разошелся, будь оно все неладно.
Ричард Нунан, ухмыляясь, потребовал еще две кружки пива, потом сказал:
— Так вот. Я вам сочувствую, конечно, в ваших метаниях. Но, откровенно говоря, лично мне ожившие покойники больше бьют по мозгам, чем даже данные статистики. Тем более, что данных статистики я никогда не видел, а покойников и видел, и обонял предостаточно. Скоро на старом кладбище никого не останется.
Валентин легкомысленно махнул рукой.
— А, ваши покойники, — сказал он. — Уверяю вас, что, с точки зрения достаточно общих принципов, эти живые покойники не более и не менее удивительная вещь, чем «вечные аккумуляторы». Просто «этаки» нарушают первый принцип термодинамики, а покойники — второй, вот и вся разница. А кроме того, все мы в каком-то смысле пещерные люди. Ничего страшнее призрака или вурдалака представить себе не можем. А по-моему, нарушение принципа причинности гораздо более страшная вещь, чем целые стада привидений… и всяких там чудовищ Рубинштейна… или Валленштейна?
— Франкенштейна…
— Да, конечно, Франкенштейна. Мадам Шелли. Супруга поэта. Или дочь. — Он вдруг засмеялся. — Знаете, у этих ваших покойников есть одно любопытное свойство. Автономная жизнеспособность. Можно у них, например, отрезать ногу, и нога будет ходить… то есть жить отдельно. Без всяких физиологических растворов. Так вот, недавно доставили в институт одного невостребованного покойника. Н-ну, препарировали его… Это мне лаборант Бойда рассказывал. Отделили правую руку для каких-то там надобностей, приходят на другое утро, смотрят — а она дулю показывает… — Валентин захохотал. — Каково? И так до сих пор. То разожмет пальцы, то опять сложит. Как вы думаете, что она этим хочет сказать?
— По-моему, символ довольно однозначный, — сказал Нунан, глядя на часы. — А не пора ли нам по домам, Валентин? У меня есть еще одно важное дело.
— Пойдемте, — сказал Валентин, тщетно пытаясь попасть лицом в оправу очков. — Ф-фу, напоили вы меня, Ричард. Он взял очки в обе руки и старательно водрузил их на место. У вас машина?
— Да, я вас завезу.
Они расплатились и направились к выходу. Валентин держался еще более прямо, чем обычно, и то и дело со стуком прикладывал палец к виску, приветствуя знакомых лаборантов, с любопытством и изумлением следивших за светилом институтской физики. У самого выхода, приветствуя расплывшегося в улыбке швейцара, он сбил с себя очки, и все трое кинулись их ловить.
— Ф-фу, Ричард, — приговаривал Валентин, влезал и «пежо». — Вы меня без-бож-но напоили. Нельзя же так, черт возьми… Неудобно. У меня завтра эксперимент. Вы знаете, любопытная вещь…
И он принялся рассказывать о завтрашнем эксперименте, то и дело отвлекаясь на анекдоты и повторяя: «Напоили… К чертовой матери…» Нунан отвез его в научный городок, решительно пресек неожиданно вспыхнувшее у Валентина желание добавить («и чего-нибудь, черт возьми, покрепче, чем ваше пиво… Какой там, к дьяволу, эксперимент? Знаете, что я с этим вашим экспериментом сделаю? Я его отложу!..») и сдал с рук на руки жене, пришедшей при виде супруга в веселое негодование.
— Г-гости? Кто? А, профессор Бойд? Очень приятно! Сейчас мы с ним дернем! Ричард, где вы, Ричард!..