Портденъ 9 солютария, 1780/девятый маркинди, кварто РјРѕСЂСЃРєРѕР№ черепахи 6/317. «Трезубец». 5 страница
— Там говорится об одном утре, когда «железо пролилось с небес, и встала стена огня», — сказал он наконец. — «горизонт на востоке полыхал таким огнем, что, даже со дна моря, можно было ослепнуть, пылал таким жаром, что загорался воздух, вспыхивали горы, плавился металл. Там было гораздо, гораздо жарче, чем в самом сердце литейни. Началось утро, и мир загорелся…
За считанные минуты поднялась стена огня и окружила их, встала над головами, затмила небо и выжгла каждый атом газа в воздухе. Прошло еще несколько минут, и огонь сжался до такой степени, что его кромки стали видимы, и оказалось, что он имеет форму диска. Ржара начала понемногу спадать, хотя океаны все еще были толщей расплавленного металла…
Время шло, и огонь в небесах уменьшился, сместился на запад. К полудню диск сжался еще больше и стал всего лишь солнцем на дальнем горизонте. В полдень он был еще меньше, а земля стала очень холодной…
Солнце сжалось Рё откатилось РЅР° запад, Рё РјРёСЂ погрузился РІ долгие, затянувшиеся сумерки, Рё обиталище Призрачников стало холоднее Рнеистого океана. Рљ ночи небо почернело, Р° солнце стало всего лишь РїРѕРґРІРёР¶РЅРѕР№ звездой…
Рнаступил холод — стало холоднее, чем это можно себе представить. Мир закутался в одеяла льда и инея — сами газы, сам эфир вздыбились ледяными горами и стенами, затвердели так, что стали прочнее камня.»
Он слегка улыбнулся, посмотрев на Беллис.
— Таков был дом Призрачников. Представьте себе, какие существа могли жить, могли выжить в таком месте. Как они, должно быть, искали отдохновения. Поэтому—то они и оставили свой дом.
Она ничего не сказала.
— Вы понимаете, что я имею в виду, говоря о Ломаной стране? — спросил он.
Беллис нахмурилась, потом кивнула.
— У нас в Нью—Кробюзоне это называется… — Она не сразу подыскала перевод. — Гипотеза Треснувшей земли. У меня когда—то был друг, занимался наукой. Он любил поговорить о таких вещах.
— Ломаная страна, лежащая Р·Р° невероятным морем, — сказал Доул. — РЇ РІ юности потратил немало времени, изучая мифы Рё РєРѕСЃРјРѕРіРѕРЅРёСЋ. Треснувшая земля, страна Призрачников, «Верши дня»… Призрачники явились Рє нам СЃ восточной оконечности Вселенной. РћРЅРё миновали каменные глыбы, вращающиеся РІ небе, — еще РѕРґРёРЅ РјРёСЂ, более С…СЂСѓРїРєРёР№, чем наш, РЅР° бескрайнем плато, — Рё пробрались СЃСЋРґР°, РЅР° землю столь благодатную, что РѕРЅР° могла показаться РёРј раем — бесконечное РјСЏРіРєРѕРµ утро. Рфизические законы здесь отличались РѕС‚ законов РёС… земли. РџСЂРёСЂРѕРґР° этого РјРёСЂР° была спорной… Некоторые РіРѕРІРѕСЂСЏС‚, что РёС… приземление сопровождалось таким выбросом энергии, что вполне РјРѕР¶РЅРѕ было разбудить хаос Вихревого потока, прамо над местом перехода. Рто сказки. РќРѕ РёС… прибытие Рё РІ самом деле было достаточно бурным, чтобы распороть РјРёСЂ, саму реальность. Треснутая земля была реальна Рё была РёС… творением. Если ты разбиваешь что—то, содержимое прорывается наружу… РџРѕРєРёРЅСѓРІ СЃРІРѕР№ первый РґРѕРј, СЏ несколько лет изучал этот разлом. Рскал методы Рё инструменты, которые позволили Р±С‹ понять его. Рђ РєРѕРіРґР° СЏ оказался здесь, Любовники увидели РІ РјРѕРёС… знаниях то, что СЏ Рё вообразить РЅРµ мог… Представьте себе мощь Призрачников, РёС… науку, РёС… магию. Представьте, что РѕРЅРё РјРѕРіСѓС‚ совершить, что РѕРЅРё СѓР¶Рµ совершили СЃ нашим РјРёСЂРѕРј. Р’С‹ видите масштаб катаклизма, вызванного РёС… прибытием. РќРµ только РІ физическом, РЅРѕ Рё РІ онтологическом смысле. Приземлившись, РѕРЅРё взломали РЅРµ только поверхность РјРёСЂР°, РЅРѕ Рё его законы. Что СѓР¶ тут удивляться, если РјС‹ СЃРѕ страхом РїСЂРѕРёР·РЅРѕСЃРёРј название империи Призрачников?
«Рвсе же, — шевелились в голове Беллис еретические мысли, — и все же именно мы урезонили Призрачников: Волхвосстание, а потом Кожесброс. Какими бы слабыми мы ни были».
— Говорят, что именно вы возглавляли Волхвосстание, — сказала она.
— Ничего я не возглавлял, — на удивление резко сказал Доул. — Рничего с тех пор. Я солдат, а не вожак. Великий Кромлех… это кастовый мир. Вы выросли в торгашеском городе, так что для вас это само собой разумеется. Вы понятия не имеете о свободе продавать свои услуги, делать то, что требует от вас наниматель. Никакой я не вожак.
Утер Доул пошел с ней по коридорам «Гранд—Оста».
Когда он остановился на одном из множества пересечений, Беллис на мгновение показалось, что он сейчас поцелует ее, и глаза ее расширились. Но это не входило в его намерения.
Он приложил палец к губам.
— Я хочу, чтобы вы узнали кое—что о Любовниках, — сказал он.
— А как их зовут? — спросила Беллис, чувствуя усталое раздражение. — Меня уже тошнит от этой… таинственности. Не верю, что вы не помните.
— Помню, — сказал Утер Доул. — Конечно помню. Но их прежние имена не имеют никакого значения. Теперь они — Любовники. Лучше вам запомнить это.
Доул повел ее РЅР° РЅРёР¶РЅРёРµ палубы, РіРґРµ РЅРµ было РЅРё Р·РІСѓРєРѕРІ, РЅРё патрулей. В«Рто еще зачем?В» — думала Беллис, взволнованная Рё испуганная. Теперь РѕРЅРё находились РІ темной Рё очень тихой части корабля. Здесь РЅРµ было РѕРєРѕРЅ — Доул Рё Беллис спустились РЅРёР¶Рµ ватерлинии, РІ те уголки корабля, РєСѓРґР° давно никто РЅРµ наведывался.
Наконец Доул нырнул под лабиринт труб и провел ее в маленькое помещение — не комнату, скорее закуток. Стены, пол — все здесь было покрыто пылью, краска шелушилась.
Доул поднял палец перед губами Беллис.
Она понимала, что тому, кто тайно действует против Саргановых вод, не стоит попадать в зависимость от Доула, заводить с ним дружбу. «Что я здесь делаю?» — подумала она.
Утер Доул поднял палец к потолку, находившемуся всего в паре дюймов над его головой, и выразительно наклонил голову. Прошло несколько секунд, прежде чем Беллис что—то услышала, а когда услышала, то не сразу поняла, что это такое.
Голоса. Приглушенные слоями РІРѕР·РґСѓС…Р° Рё металла. Полузнакомые. Беллис задрала голову. Теперь РѕРЅР° почти разбирала слова. Рто было случайно обнаруженное место для подслушивания. Благодаря причудливому сочетанию конструкции Рё материалов Р·РІСѓРєРё РёР· помещения наверху проникали (РїРѕ трубам, полым стенам?) через потолок.
Голоса из помещения наверху.
Комната Любовников.
Беллис удивленно вздрогнула. Она слышала голоса Любовников.
Медленно и осторожно, словно те каким—то образом могли увидеть ее, Беллис выгнула шею и прислушалась.
Слова, произносимые с быстрыми придыханиями, перескакивали через регистры. Звуки. Кошачьи, просящие, довольные. Вздохи сексуальной близости, боль, другие сильные эмоции. Рслова, проникающие сквозь металл.
…мой… скоро… жарь… да и… режь… здесь… моя… режь… да, да…
Да.
Слова многократно повторялись. Беллис отшатнулась от них — физически, буквально, отошла в сторону от слабой точки в металле. Слова, звуки произносились быстро нараспев и были так насыщены страстью и желанием, то их приходилось обрубать, иначе они превратились бы в бессловесный визг.
режь да мой режь
Два потока слов, мужской и женский голоса, накладывающиеся друг на друга, переплетающиеся, неразделимые — их ритмы неразделимы.
«Джаббер милостивый!» — подумала Беллис. Утер Доул бесстрастно смотрел на нее.
В«Режь, Рё режь, Рё жарь, Рё режь!В» — думала РѕРЅР°, РІ ужасе направляясь Рє двери. РћРЅР° думала Рѕ том, чем эти РґРІРѕРµ занимались РІ своей комнате всего РІ нескольких футах РѕС‚ нее.
Доул повел ее прочь из этой жуткой норы. Они миновали слои металла, вышли на ночной воздух. Доул по—прежнему не говорил ни слова.
«Что же это ты делаешь? — думала Беллис, глядя ему в спину. — Зачем ты мне это показал?»
В его манерах ничто не говорило о похоти. Беллис не могла этого понять. Сдержанный, красноречивый и официальный, в собственной комнате он был только рассказчиком — посвящал ее в необычные истории, излагал разные теории. А здесь, в этих коридорах, превратился в проказливого мальчишку, который нашел себе укрытие и прячется в нем. С невысказанным, неописуемым бахвальством, какого можно ждать от ребенка, Доул провел ее в свою насиженную берлогу, открыл ей свою тайну. РБеллис не могла понять, зачем.
Ее била дрожь при воспоминаниях об этих похотливых выкриках, о проявлениях страсти Любовников. А может быть, и любви. Она думала об их шрамах, надрезах. Кровь и рассеченная кожа, любовная лихорадка. Тошнота подступала к горлу. Но Беллис приводило в ужас не кровопролитие, не их ножи и не то, что они делали. Вовсе не это. Такие мелочи вовсе не волновали ее — это она могла понять.
Тут появлялось кое—что еще. Сами эмоции, напряженный, головокружительный, тошнотворный пыл, который Беллис слышала в их голосах, — вот что нагоняло на нее страх. Они пытались слиться воедино, рассечь себя и истечь кровью друг в друга. Они разрушали свои личности ради чего—то очень далекого от секса.
Рта безумная страсть СЃРѕ стонами, которую РѕРЅРё считали любовью, РЅР° взгляд Беллис, была СЃСЂРѕРґРЅРё мастурбации Рё вызывала отвращение.
Беллис приходила от этого в ужас. Тошнота, страх и ужас — вот что вызывала у нее эта страсть.
ГЛАВА 31
Днем Шекель был свободен.
Как и большинство молодых бездельников, ошивавшихся у причалов Базилио, Шекель зарабатывал на жизнь тем же способом, что и в Нью—Кробюзоне: исполнял поручения, доставлял послания и товары, смотрел, слушал и запоминал ради случайной горсти монет от временного нанимателя. На соли он теперь говорил бойко и разборчиво, если не сказать свободно.
Чуть больше половины вечеров он проводил с Анжевиной, — та жила на «Касторе» Тинтиннабулума, под колокольней. Часто она возвращалась довольно поздно, потому что Тинтиннабулум засиживался со своими коллегами, Круахом Аумом, Беллис и Любовниками, и Анжевина приносила ему книги и документы из библиотеки или из его секретной лаборатории на корме «Кастора». Возвращалась она усталой, и Шекель утешал ее ужином и неумелым массажем.
Анжевина не особо распространялась о проекте «Аванк», но Шекель чувствовал ее напряжение и воодушевление.
Остальные вечера он проводил в том месте, которое все еще считал своим домом и делил с Флорином Саком.
Флорин, как и Анжевина, участвовал в работах по проекту, а потому нередко задерживался допоздна. Но если он был дома, то охотно говорил о том, что делает. Он рассказывал Шекелю о необыкновенной уздечке, уходящей в чистую воду, о стайках ярких тропических рыб, проплывающих туда—сюда сквозь отверстия в звеньях, которые уже успели обрасти водорослями и цепкими моллюсками. По ночам сбруя подсвечивалась холодным светом. После долгих часов работы — сварки, испытаний, обсуждений, попеременно действуя как конструктор, бригадир и монтажник, Флорин чувствовал себя обессиленным и очень счастливым.
Шекель убирал комнаты, наводил порядок. Если он не готовил для Анжевины, то готовил для Флорина.
Его снедало беспокойство.
За две ночи до этого Шекель, ночуя в своем первом доме на корабле—фабрике, внезапно проснулся после полуночи, сел и замер, прислушиваясь.
Он оглядел комнату, в которой царил полумрак, лишь слегка рассеиваемый огнями и звездами за окном, — стол, стулья, бадья, тарелки, кастрюли, пустая кровать Флорина (опять работает за полночь). Но даже и в таких сумерках спрятаться было негде, и Шекель прекрасно видел, что он здесь один.
Рв то же время чувствовал — не один.
Шекель зажег свечу. Никаких необычных звуков, огней или теней, но ему по—прежнему казалось, что всего миг назад он видел или слышал что—то — снова и снова, словно его воспоминания обгоняли его, напоминая о том, что еще только должно было случиться.
Наконец он снова улегся спать и проснулся лишь со смутным чувством того, что ночью его посетили дурные предзнаменования. Но на следующий вечер то же ощущение чьего—то вторжения повторилось с приходом темноты, задолго до того, как Шекель лег спать. Он стоял (молча, сосредоточившись и, наверное, с дурацким видом) и неуверенно оглядывался. Кажется, эта одежда лежала в другом месте. Рэта книга. Рэти тарелки.
Внимание Шекеля быстро перемещалось между предметами, между стопками и грудами вещей, глаза его бегали, словно он следил за кем—то, кто двигался по комнате, прикасаясь к вещам, по очереди переворачивая их. Шекеля обуяли злость и страх одновременно.
Он хотел было бежать, но преданность Флорину заставила его остаться. Он зажег лампы и принялся громко напевать, потом начал готовить — шумно и быстро — и занимался этим до возвращения Флорина, который, к счастью, пришел в этот день еще до того, как звуки за окном стихли.
К облегчению и удивлению Шекеля, когда он заговорил о своих странных ощущениях, Флорин прореагировал серьезно и с интересом.
Он оглядел крохотную комнату и тихонько пробормотал:
— Особенное времечко, приятель.
Несмотря на усталость, он поднялся и прошел по комнате путем, описанным Шекелем. Он трогал предметы, мимо которых проходил, внимательно их разглядывал, мурлыкал себе под нос и потирал подбородок.
— Не вижу никаких следов, Шекель, — сказал он, по—прежнему вглядываясь внимательно. — Особенное времечко. Сейчас самые разные типы пускают в ход самые разные штуки — ложь, слухи и вообще Джаббер знает что. Пока те, кто выступает против Саргановых вод и проекта, не заявляют об этом слишком громко. Они сделают это попозже, я даже не сомневаюсь. Но может быть, есть и такие, кто иными способами пытается помешать осуществлению проекта. Я тут не ахти какая шишка, дружище Шекель, но известно, что я летал на остров и что я участвую в создании узды. Может быть, кто—то пробрался сюда, чтобы попытаться… ну, не знаю… как—то помешать. Найти что—нибудь, что может усилить их позиции. Но я не так уж глуп, чтобы держать здесь чертежи. Люди устали. Дела продвигаются слишком быстро. Словно сами по себе. — Он оглянулся еще раз, потом поймал взгляд Шекеля. — Мне хочется сказать: пускай себе. Если ты прав, если пока они ничего не берут и не трогают нас, то пошли они в жопу. Меня это не пугает.
Он улыбнулся — мол, мне море по колено.
— Рвсе—таки… — тихо отозвался Шекель, — все—таки…
Когда на следующий день Шекель рассказал о своих ощущениях Анжевине, она почти слово в слово повторила то, что сказал Флорин Сак.
— Может, РІ этом что—то Рё есть, — неторопливо сказала РѕРЅР°. — Сейчас, видишь ли, странное время. Люди возбуждены, некоторые испуганы. По—моему, любовничек, невидимые пришельцы — РЅРµ самое странное РёР· того, что нам предстоит увидеть РІ несколько следующих недель. Фабрики работают над уздечкой день Рё ночь, Рё люди начинают ворчать. РќРё времени, РЅРё людей для РґСЂСѓРіРёС… работ нет, никакие запасные части, никакие металлические изделия РЅРµ выпускаются. В«Рта буровая платформа выкачивает столько энергии, — РіРѕРІРѕСЂСЏС‚ люди, — РЅРµ РїРѕСЂР° ли использовать ее для нашей выгоды? Сколько еще РЅСѓР¶РЅРѕ этому треклятому аванку?..В» Рђ ему РЅСѓР¶РЅРѕ немало. Ему РЅСѓР¶РЅРѕ РґРѕ хрена — сейчас Рё всегда. — РћРЅР° встретилась СЃ РЅРёРј взглядом Рё взяла его Р·Р° СЂСѓРєСѓ. — Рђ РІСЃРµ эти недовольные голоса — РІ Баске, Дворняжнике, больше всего РІ РЎСѓС…РѕР№ осени, РЅРѕ Рё вообще РїРѕРІСЃСЋРґСѓ — Р±СѓРґСѓС‚ звучать РІСЃРµ громче. РљРѕРіРґР° только люди РїРѕР№РјСѓС‚, что нефть Рё РіРѕСЂРЅРѕРµ молоко РЅСѓР¶РЅС‹ РЅР° вещи поважнее, чем РёС… мелкие делишки?
Говорила она рассеянно, вспоминая слышанные ею обрывки разговоров Тинтиннабулума, и Шекелю оставалось только согласно кивать.
— Они уже появились, эти смутьяны, — продолжала она свои размышления. — Вордакин в Дворняжнике, Саллоу в Баске. Таинственный Саймон Фенч. Листовки, граффити, слухи. У хороших людей тоже есть сомнения. Я слышала, что Хедригалл, который предан властям до мозга своих деревянных костей, даже знает этого Фенча, а иногда и выпивает с ним. Когда аванк будет вызван, увидишь, как люди загорятся. Такое замечательное событие никого не оставит равнодушным. Но это будет еще не конец, Шекель, можешь мне поверить.
Крум—парк расцвел в обжигающей жаре случайного тропического лета Армады.
Когда Беллис в последний раз приходила сюда, все было зеленым, влажным и буйным и пахло живицей. Теперь над зеленью господствовали весенние и летние цвета: под ногами ковер из быстроцветов, наверху, то там, то здесь — еще не отошедшие от зимы верхушки деревьев. Первые яркие летние цветы соперничали с разноцветными сорняками, кизилом и фиалками. На деревьях кишели мелкие существа.
Беллис пришла РІ парк РЅРµ СЃ Сайласом, Р° СЃ Роганнесом Тиарфлаем Рё потому испытывала забавное ощущение — будто РѕРЅР° ведет себя как неверная жена.
РћРЅР° пошла СЃРІРѕРёРј излюбленным маршрутом, РїРѕ бывшему РєРѕСЂРёРґРѕСЂСѓ между каютами: теперь это был каньон, поросший плющом. РР· стен торчали страстоцветы, разбитые РѕРєРЅР° были почти РЅРµ РІРёРґРЅС‹ Р·Р° переплетением корней. Там, РіРґРµ прежние каюты — ныне холмы — переходили РІ травянистую поверхность Рё тропинка открывалась солнцу, начиналась РєСЂРѕРјРєР° остролистой жимолости, РІ зарослях которой гудели пчелы.