Я тут подумал. Вчера был отличный день, но спорим, сегодня будет еще лучше? Что скажешь? 4 страница

На этом она замолкает, я тоже ничего больше не говорю. Мне очень нравится эта бабушкина черта. Она чувствует, когда сказано достаточно и надо остановиться. И сегодняшнего разговора с ней оказывается достаточно, чтобы мои мысли вернулись к Колтону и его словам: «Ты знаешь, где найти меня».

Знаю. И не могу перестать думать об этом.

– Может, и съезжу, – спустя некоторое время говорю я. – Как-нибудь.

 

В мире есть много вещей, которые способны увлечь ваши глаза. Но лишь несколько способны увлечь ваше сердце. Цените их.

Майкл Нолан

 

Глава 9

 

Брауни – вот чем я оправдываю свою поездку в Шелтер Ков следующим утром. Я врезалась в его автобус, а он не только отвез меня в больницу, но был так заботлив, что приехал проведать. Так мил, что подарил мне цветок. Так предусмотрителен, что не давил на меня слишком сильно. Самое меньшее, что можно сделать в ответ, это отвезти ему тарелку брауни. Из блога его сестры я знаю, что он сладкоежка, и что брауни – первое, что он попросил, когда после операции ему разрешили есть. Ну а бабушкины брауни – пальчики оближешь. Он заслуживает хотя бы этого. Отдам и поеду на пляж.

Наполнив тарелку с верхом, я оборачиваю ее пищевой пленкой и пишу записку родителям, которые с утра пораньше успели куда-то уйти. Потом подхватываю свою пляжную сумку и выхожу за дверь, чтобы отправиться в тот же путь – и так же, если не больше, нервничая, – что и позавчера.

Когда я сворачиваю на главную улицу и вижу автобус Колтона на том самом месте, где он стоял в прошлый раз, мое сердце начинает биться быстрее, и я проезжаю мимо, так и не остановившись на свободной парковке с ним рядом. Выключаю музыку, чтобы не мешала думать. Сейчас у меня еще есть выбор. Уехать и не провиниться по-настоящему ни перед Колтоном, ни перед Трентом. Но. Если я так поступлю – если уеду, – то, возможно, не получу нового шанса узнать о нем больше. «Как-нибудь» истечет, Колтон забудет о своем приглашении, и возвращаться назад будет, наверное, слишком поздно.

Красный свет дает мне еще немного времени на раздумья. Я включаю поворотник. Выключаю. Снова включаю. Когда загорается зеленая стрелка, я в нерешительности стою на месте так долго, что сзади начинают сигналить, и тогда я разворачиваюсь и еду назад. К Колтону Томасу в Четыреста второй день. К месту, где в прошлый раз парковалась. Притормозив, я замечаю на бампере автобуса вмятину. Она больше, чем мне запомнилось. Непроизвольно съеживаюсь. Бросаю взгляд на тарелку на пассажирском сиденье, и внезапно порыв привезти ему брауни начинает казаться мне совершенно нелепым.

Я не знаю, что делаю. Только сейчас, оказавшись здесь, я понимаю, что не представляю, где искать его. Опускаю стекло. Оглядываюсь, как будто он вот-вот появится на улице. Утренний воздух еще прохладный, и меня немного попускает, когда я полными легкими делаю вдох. Сейчас примерно столько же времени, что и прошлый раз, и судя по тому, что говорил Колтон, он должен быть или в прокате, или в кафе. Я думала позвонить ему перед выездом, но сочла, что это будет уже перебор. Плюс, до момента, пока я не припарковала машину, я сомневалась, что пойду до конца. По правде говоря, я до сих пор в сомнениях, стоит ли. Пункт проката еще закрыт. В кафе тоже темно. Еще есть возможность…

– Машина все, припаркована? Двигатель выключен?

Я вздрагиваю от неожиданности и, подняв глаза, вижу Колтона – он только что с океана, гидрокостюм мокрый, с волос капает вода, под мышкой доска для серфа.

– Ты вернулась. – Он рад, однако не удивлен.

– Я… да.

Беру тарелку с брауни и в качестве объяснения протягиваю ее за окно.

– Это тебе. В знак благодарности… или извинения. – Бросаю взгляд на смятый бампер автобуса. Чувствую себя глупо, неловко и начинаю тараторить, выпаливая слова одно за другим. – С твоей стороны было очень мило отвезти меня в больницу после того, как я стукнула твой автобус, и мне жутко неудобно, что ты не разрешил за него заплатить, и я знаю, вчера я вела себя странно, да и в первый день тоже… в общем извини меня. Вот.

Я проталкиваю тарелку подальше, словно это движение может компенсировать то, кем я себя сейчас ощущаю – заикающейся размазней. Я отвыкла разговаривать с людьми. А из-за его манеры стоять, улыбаясь и внимательно слушая каждое слово, делать это раз в десять сложнее.

Колтон моргает один, два раза, потом расплывается в широкой усмешке и касается края тарелки.

– Не надо извиняться. Особенно за то, что привезла брауни. Я их обожаю.

Я успеваю остановить себя и не сказать «я знаю».

– Спасибо, – благодарит он искренне. – Сама пекла?

Прислонив доску для серфа к машине, он забирает из моих рук тарелку, отворачивает пленку и вытягивает один брауни. Пробует. Жует так медленно, словно делает какой-то тест, и на долю секунды я пугаюсь, не напортачила ли с ингредиентами, потому что, пока мы кулинарничали, вместо муки и какао-порошка думала, не переставая, о нем.

Наконец он глотает.

– Вау. – Приподнимает брови. – Без дураков… это самый вкусный брауни, который я когда-либо ел. За всю свою жизнь.

Я чувствую, что краснею.

– Я серьезно. – В доказательство он убирает с лица улыбку. – Поверь, я перепробовал их немало.

Мне становится смешно при виде его серьезной мины.

– Спасибо. Я… рада, что тебе понравилось.

– А я рад, что ты вернулась. – Колтон улыбается. – И, кстати, «понравилось» это еще мягко сказано. – Он сметает оставшуюся половину брауни. – Какими еще скрытыми талантами ты обладаешь, и чем собиралась заняться сегодня помимо доставки лучшего в мире благодарственного извинения?

Я смеюсь, опустив взгляд на свои коленки.

– Не знаю. Думаю вот, не сходить ли на пляж, раз уж позавчера не получилось.

– Там сегодня полно народу. – Колтон оглядывается через плечо на темный прокат. – Я могу показать тебе один классный маленький пляж… он в стороне от всего. Такое… местечко для местных.

– Хм. – Я откашливаюсь. Секунду обдумываю эту идею. – Да нет, спасибо. Я и так отняла у тебя много времени. Наверняка тебе нужно… – В свою очередь оглядываюсь на прокат. – Я просто хотела поблагодарить тебя и еще раз извиниться за автобус. – Я начинаю неуклюже возиться с ключами и роняю их в зазор между сиденьями. Ну конечно.

– Пустяки, правда, – говорит Колтон. – У меня нет никаких планов. Просто подожди, пока я переоденусь, и мы…

– Все-таки не стоит. Мне нужно к определенному часу быть дома, а так я останусь где-то далеко без машины, и тебе придется отвозить меня назад.

Он пожимает плечами.

– Ты можешь поехать за мной следом… только не очень близко, ну, знаешь, из-за твоей привычки выжимать газ. Останешься с машиной и сможешь ухать в любой момент, когда пожелаешь. – Он говорит так просто, словно это и впрямь пустяки, а потом смотрит на меня, ожидая ответа. – Всего один день. Кто-то же должен помочь мне с этими брауни, не то я слопаю их все за один присест. Кроме шуток, ты окажешь мне большую услугу.

Он улыбается, солнечные лучи ловят зелень его глаз и принимают решение за меня.

– Окей. Всего один день.

– Отлично. – Он усмехается. – Просто супер. – Подхватывает свою доску. – Я только… Сбегаю переодеться и вернусь. Я скоро. – Положив загорелую ладонь на дверцу машины, он наклоняется и протягивает мне брауни. – Вот. Можешь пока подержать?

Я забираю тарелку, а он бежит через дорогу к прокату, но прежде чем скрыться внутри, оборачивается.

– Только не уезжай никуда! – кричит он, и я, пока ищу оброненные ключи, испытываю прилив нервного волнения и вместе с ним счастья.

Сейчас я не смогла бы уехать, даже если бы захотела.

 

Каждое сердцебиение начинается с электрического импульса или «искры». Характерный звук, который мы слышим через стетоскоп или прижавшись к груди любимого человека, производят сердечные клапаны, которые с идеальной синхронностью открываются и закрываются. Ритм систолы и диастолы похож на слаженный парный танец, и этот танец проводит электрически заряженные частицы через сердечные камеры ежесекундно и ежедневно – на протяжении всей нашей жизни.

 

Глава 10

 

Я притормаживаю на тротуаре рядом с Колтоном и еще паркуюсь, а он уже выбрался из автобуса и идет ко мне. Выключив зажигание, я выхожу в просоленный воздух, слышу, как волны с тихим рокотом разбиваются о скалы под отвесным берегом, где мы стоим.

– Отличный день сегодня, – говорит Колтон, глядя на воду. – Проверим?

– Давай, – отвечаю. Я не вполне понимаю, что мы собираемся проверять, однако готова – буду счастлива – это узнать. Мы идем по траве мимо старика, одиноко сидящего на скамейке и читающего газету, пока его песик копается носом в земле, и когда приближаемся к канатному ограждению на краю обрыва, мне становится видна вода и обломки камней внизу.

Сегодня туман не обнимает скалы, как вчера, а на необъятной, широко раскинувшейся сапфировой синеве неба нет ни облачка. Будто сама природа умоляет не проживать этот день зря. Я чувствую крошечную заминку в груди, потому что эта мысль напоминает мне о Тренте. Он не тратил зря ни секунды. Каждый день, едва он касался ногами земли, внутри него словно включался таймер. Я вспоминаю, как мне хотелось, чтобы он хоть раз сбросил темп. Перестал все время куда-то рваться. Но он не умел пребывать в покое, такой уж у него был характер, и Колтон, кажется, тоже этого не умеет.

Его пальцы барабанят по столбику ограждения, и я чувствую его близость, чувствую нервозную энергию, которую излучаем мы оба. Пытаюсь придумать какую-нибудь, любую, тему для разговора, чтобы заполнить затянувшуюся тишину, и, не придумав, перевожу взгляд на далекую гладь океана, на волны, которые разбиваются о вздымающиеся из воды скалы. Разбросанные группами вдоль берега, они похожи на маленькие острова. Верхушку ближайшей сплошь покрывают пеликаны, каждую секунду то один, то другой взлетает или садится. Мой взгляд перемещается по бугристой поверхности скалы до воды, где от постоянного натиска прибоя камень стал гладким, и я наблюдаю за тем, как волны вздымаются вокруг нее и отступают назад.

Кашлянув, Колтон пинает валяющийся на земле камешек.

– Слушай… можно задать тебе один вопрос?

Я с трудом сглатываю. Тоже откашливаюсь.

– Окей, – говорю медленно.

Он делает глоток воды из бутылки, которую держит в руке, и вновь устремляет глаза вдаль. Молчит так долго, что я начинаю нервничать и сочинять сотни разнообразных извинений, объяснений, оправданий… в ответ на то, о чем бы он меня ни спросил.

– Ты не очень-то любишь вопросы, да? – Он оборачивается ко мне, и под его взглядом мне хочется обхватить плечи руками.

– Нет, почему. О чем ты хотел спросить? – Боже, по голосу слышно, как сильно я нервничаю.

– Да так, – говорит он, – неважно. – Улыбается мимолетно. – Ладно. Всего один день, значит. Тогда предлагаю расслабиться и насладиться им. Провести один по-настоящему классный день. Что скажешь?

В памяти вспыхивает одна из записей Шелби. Цитата из Эмерсона, которая по ее словам напомнила ей Колтона и то, как он стал относиться к жизни после операции.

«Запиши в своем сердце, что каждый день в году – лучший. Человек не начнет воспринимать жизнь правильно, пока не поймет, что любой его день может стать Судным днем.»

Я вспоминаю, как читала эти строки и думала о том, как мы – и он, и я – познали истину, что любой день может стать последним, и насколько по-разному распорядились этим знанием. Он претворял его в жизнь всеми доступными способами. Вернулся к былым увлечениям – к былой своей жизни. Я же напротив, надолго от нее отказалась. Но сейчас, стоя с ним рядом, я чувствую, что мне, кажется, выпал шанс попробовать его путь.

– Окей, – наконец соглашаюсь я. – Один по-настоящему классный день.

– Хорошо. Значит, договорились. Я рад. – На его лице появляется широкая, счастливая улыбка. Он разворачивается и спешит обратно к автобусу, а я смотрю ему вслед и вдруг замечаю нечто, до сих пор ускользавшее от моего внимания. Ярко-желтый двухместный каяк, закрепленный на крыше.

Колтон дотягивается до ремня спереди каяка, и на краю моего сознания материализуется смутное опасение. Быстро расстегнув ремень, он переходит ко второму, снимает каяк, и тот с пластиковым бум ложится на тротуар. Я оглядываюсь на скалы и бурлящую внизу воду – вид больше не кажется мне таким уж умиротворяющим. Снова поворачиваюсь к Колтону – отодвинув заднюю дверь, он вытягивает оттуда два весла и аккуратно кладет их поверх каяка, а я стою столбом, отказываясь сводить все, что появляется перед моими глазами, в одно целое. Мы же не собираемся… он же не думает, что… я же никогда раньше…

– Доводилось когда-нибудь поплавать тут на каяке? – кричит Колтон.

Старик на скамейке приподнимает голову, затем, поняв, что обращаются не к нему, опять углубляется в чтение. Быстрым шагом я иду по траве к автобусу, на ходу подбирая оправдание для отказа. Одно дело пляж, а скалы… они, конечно, замечательные, но идея плавать между ними на каяке лежит далеко за пределами моей зоны комфорта. Это опасно, и Колтону – с учетом всего – тоже не следует этим заниматься.

– Ну так что? – спрашивает он с улыбкой. А потом, не дожидаясь ответа, протягивает мне спасательный жилет.

Я кручу головой.

– Нет… никогда… ни здесь, ни где бы то ни было, поэтому не думаю, что… Мне кажется, это не лучшее место, ну, для начинающего. Все эти скалы… – Я представляю их зазубренные края и разбивающиеся о них волны.

– Честное слово, это отличное место, – говорит он. – Очень защищенное. Мы часто возим сюда туристов. – Улыбаясь, он делает паузу. – Я сам здесь учился.

– Правда? – Кажется, будто я сомневаюсь, но я ему верю. И вдруг понимаю, что хочу узнать больше – о нем и о том, кто он есть. С его собственных слов, а не из записей Шелби. И по его лицу вижу, как много значит для него это место.

– Правда, – отвечает он. – Когда мне исполнилось шесть, мама наконец-то разрешила отцу взять меня сюда. – За восемь лет до того, как ты заболел, думаю я. За восемь лет до того, как все началось, когда мама повела тебя к врачу, думая, что это всего лишь простуда. Я чувствую себя виноватой. Он ведь и не подозревает, что я знаю о том периоде его жизни. Но сейчас он не вспоминает о прошлом. Я тоже стараюсь не вспоминать. Стараюсь быть здесь и сейчас – с этим Колтоном, а не с тем больным парнем, о котором я столько знаю.

Он качает головой, вспоминая. Смеется.

– Я столько времени упрашивал маму отпустить меня. Когда она, наконец, разрешила и мы приехали сюда, я подошел к обрыву, посмотрел вниз, и лицо у меня сделалось точно, как у тебя. – Он делает паузу. – Какие только отговорки я не придумывал, чтобы отказаться, но папа молча застегнул на мне спасательный жилет, дал мне весла и так же молча потащил каяк по лестнице вниз. Когда мы спустились, он усадил меня впереди, сел сзади и спросил: «Ты же доверяешь своему старику?» Мне было так страшно, что я просто кивнул. И тогда он сказал: «Хорошо. Делай, что я тебе скажу и когда я скажу, и самое страшное, что с тобой случится – ты влюбишься».

Я нервно смеюсь, безуспешно пытаясь смотреть куда угодно, только не на него.

Помолчав, Колтон улыбается мне этими своими глазами, потом отворачивается к воде.

– В океан, он имел в виду. Что я вслед за ним захочу быть здесь всегда, тем или иным образом. – Колтон оглядывается на меня. – И он оказался прав. С тех пор меня от воды не оттащишь.

Я знаю, это лишь вариация правды. То, что он пожелал мне открыть. Но еще я знаю, что на протяжении нескольких лет он был лишен океана, потому что болезнь не выпускала его из больниц и кабинетов врачей. Мне хочется спросить об этом, но в то же время не хочется думать о нем таком.

– А у меня никаких таких увлечений нет. – Больше нет, договариваю мысленно. Вспоминаю – земля под ногами, кроссовки Трента, мы бежим бок о бок, дыша и двигаясь в унисон, – и внутри закручивается чувство вины. – Раньше мы с сестрой бегали по утрам, но потом она уехала учиться, а бегать одной у меня почему-то не получается. – Это вариация правды, которую открываю ему я.

– Жалко. – У него опять становится такое лицо, словно он вот-вот о чем-то меня спросит, и он опять заговаривает о другом. – Я давно не приходил сюда, но тут есть одно потрясное место, которое показал мне отец, и я хочу снова там побывать. Попасть туда сложновато, но оно того стоит. Хочешь попробовать?

Я отвечаю не сразу. Отправляться на каяке в океан боязно, но я доверяю ему, и то, с какой легкостью пришло это доверие, пугает меня еще сильнее. Я торопливо отворачиваюсь. Смотрю за обрыв на бурлящую вокруг камней воду, и внутри у меня происходит в точности то же самое.

– Окей. Давай попробуем. – Мой голос звучит не очень-то убедительно.

Колтон старается сохранить серьезность, но уголки его губ так и тянутся вверх.

– Уверена?

Я киваю.

– Не бойся. Просто делай, что я тебе скажу и когда я скажу, и все будет хорошо. – Он замолкает. Уже не сдерживает улыбку, которая медленно расцветает на его лице, и хотя он ничего больше не говорит, я чувствую, как бриз подхватывает следующие слова его отца и кружит их между нами.

Он достает из автобуса оставшееся снаряжение. Не успеваю я опомниться – ответить, переменить решение или хотя бы хорошенько подумать, – как поверх моего купальника оказывается надет спасательный жилет, и мы вместе с Колтоном, одетым в рашгард и шорты, сносим каяк по цементной лестнице вниз. Когда мы, оба слегка запыхавшиеся, оказываемся на галечном пляже, он затаскивает каяк в воду и жестом приглашает меня на переднее сиденье. Я сажусь, и мне вручают весло.

– Готова?

– Прямо сейчас? Безо всякого… не знаю, обучающего урока?

Колтона, похоже, мой вопрос забавляет.

– Это и есть урок. Учиться проще всего на воде. Здесь мелко, так что пока просто сиди, я отвезу нас подальше, а потом все покажу. Согласна? – Он улыбается, глядя на меня сверху вниз, пока я собираюсь с духом, чтобы ответить.

– Угу, – удается выдавить мне, но при виде волн, которые обрушиваются на скалы напротив и с негромким шорохом наползают на пляж, мое сердце начинает неуклонно нагонять в грудь беспокойство. Все это происходит по-настоящему.

– Тогда поплыли! – раздается позади его голос.

Каяк резко дергается вперед и, когда Колтон запрыгивает на сиденье, дает сильный крен, на миг лишив меня равновесия, однако в следующую секунду под его тяжестью выравнивается. Я чувствую, как его весло погружается в воду то с одной стороны, то с другой. Мы плывем, а нам навстречу катится волна, вздымаясь по мере приближения все выше и выше. Я напрягаюсь – вдруг она обрушится прямо на нас? – но Колтон начинает грести сильнее, и мы с легкостью преодолеваем ее: каяк взбирается по волне вверх и спускается вниз. Колтон взмахивает веслом еще пару раз, и мы отправляемся скользить по водной глади, плавно и ровно. И я наконец выдыхаю.

– Ну что, все оказалось не так страшно, как ты представляла? – слышу я за спиной.

Оборачиваюсь, насколько позволяет жесткий спасательный жилет, и с удивлением, с гордостью отвечаю:

– Вообще не страшно.

– Маленькая победа, – молвит он.

Мой взгляд задерживается на нем еще на мгновение, я смотрю, как он откидывается на сиденье и делает глубокий вдох, словно вбирая в себя это утро, словно дышать – тоже маленькая победа. Для него, наверное, оно так и есть. И мне начинает казаться, что в этот момент я узнаю его. Словно эти два слова мимолетно показали, что он за человек.

– Мне она нравится, – признаюсь я. – Эта маленькая победа.

– Только такие и имеют значение. Как, например, быть здесь и сейчас.

Его слова повисают в ярком солнечном свете меж нами, и я догадываюсь, что в них заложено. Когда его глаза скользят по небу, по воде и скалам, а затем, зеленые и спокойные, возвращаются обратно ко мне, у меня возникает желание признаться ему, что я знаю правду. Знаю, почему он смотрит на жизнь под таким углом. Я хочу рассказать ему, кто я и что в тот день делала в кафе. Признание, точно заблудившиеся в воде пузырьки воздуха, уже пробивается на поверхность…

– Нас относит, – говорит Колтон, пузырьки рассеиваются, и мое невысказанное признание уносит течением.

Он улыбается и, возвращая меня в реальность, поднимает весло с колен.

– Пришло время учиться. Ты готова?

Все еще глядя на него, я киваю.

– Хорошо. Тогда возьмись за рукоятку здесь и здесь, – говорит он, показывая, как надо.

– Окей. – С благодарностью ухватившись за возможность сосредоточиться на чем-то другом, я берусь за свое весло, которое до сих пор балансировало у меня на коленях, оборачиваю ладони вокруг рукоятки и вытягиваю его перед собой. – Так?

Колтон смеется.

– Идеально. А теперь развернись на минутку, я покажу, как правильно грести.

Я слушаюсь, и он, опустив весло с одной стороны в воду, делает сильное движение, которое отправляет нас скользить по чернильно-гладкой поверхности. Затем повторяет то же самое с другой стороны.

– Нужно совершать руками примерно такие движения, словно ты крутишь педали велосипеда. Попробуй.

Он кладет свое весло к себе на колени, а я, кивнув, пытаюсь за ним повторить. Первый удар получается слишком мелким: весло едва задевает поверхность воды. Мы не двигаемся с места. Я чувствую, как к моим щекам приливает кровь.

– Попробуй еще раз. Только поглубже.

Сосредоточившись на работе рук, я загребаю веслом, как делал Колтон, и к моему изумлению мы отплываем на несколько метров.

– Вот так, молодец, – говорит Колтон.

Воодушевленная его похвалой и тем, что мы действительно продвинулись вперед, я опускаю один конец весла подальше за борт, чувствуя сопротивление воды, когда сквозь нее проталкивается лопасть. Вспоминаю его пример с педалями велосипеда, продолжаю грести, и уже через несколько взмахов мы на приличной скорости рассекаем зеркальную гладь океана. Я счастливо хохочу, гордая тем, что самостоятельно управляю этой маленькой лодкой.

– Ты научилась, – говорит Колтон, и я ощущаю толчок, когда он тоже опускает весло в воду. Оглядываюсь через плечо. – Греби, – говорит он. – Я под тебя подстроюсь.

Кивнув, я обращаю лицо к бескрайнему синему океану и небу и загребаю веслом снова, и снова, и снова, пока не нахожу свой размеренный ритм. Чувствую, как Колтон старается попасть в него, и через несколько взмахов наш ритм становится синхронным и уносит нас от берега дальше скал-островков на глубину.

Проплывая мимо скопления водорослей, которые дрейфуют под солнцем, я замечаю вынырнувший из воды дельфиний плавник. Тишину нарушают только размеренные всплески наших весел и мое дыхание. Вдох, выдох, вдох, выдох с каждым ударом весла. Кажется, словно я могу грести бесконечно, до самого горизонта, и не устать. И это так здорово – раствориться в ритме дыхания и движения и не думать ни о чем другом. Как раньше, когда я бегала по утрам. До этого момента я и не подозревала, что почти забыла это ощущение – или как по нему скучала.

– Я впечатлен! – кричит сзади Колтон. – Ты сильнее, чем кажешься.

– Большое спасибо! – с усмешкой отзываюсь я через плечо, но комплимент мне приятен. Я и впрямь ощущаю себя сейчас сильной, и это удивительно, что мое тело вспоминает, как таким быть.

– Ну что, хочешь сплавать на Гавайи или хочешь увидеть пещеру? – Я снова слышу в его тоне улыбку, а потом чувствую, что он перестал грести. Достаю свое весло из воды и кладу на колени, отмечая, как горят мои руки и плечи.

– Какую пещеру? – спрашиваю, повернувшись к нему.

– Ту, ради которой мы сюда выбрались, – отвечает он просто. Я осторожно озираюсь по сторонам, но никаких пещер поблизости не замечаю. – Она в основании вон той большой скалы, мимо которой мы плыли.

– О, – говорю я, оглядываясь. – А я и не заметила там пещеры.

– Потому что она вроде как спрятана.

– Сверхсекретная пещера? – шучу.

– Типа того, – отвечает Колтон с улыбкой. – В обычные экскурсии она не входит. Слишком много ответственности. Поплыли. Я тебе покажу. – Он опускает весло глубоко в воду, и каяк начинает медленно разворачиваться. – Поможешь? – спрашивает. – Этой штуковиной трудновато управлять одному.

Я в этом сомневаюсь – у него на удивление широкие плечи и сильные руки, – но все же начинаю грести с той же стороны, что и он. Несколько взмахов веслами – и мы вновь оказываемся лицом к берегу, устремляемся к скалам, и в этот момент я делаю пугающее и в равной степени будоражащее открытие, что никогда еще не отплывала от берега так далеко.

Когда мы детьми приезжали на побережье, Райан заплывала так далеко, что я всякий раз боялась, не дойдет ли дело до вызова спасателей. Потом то же вытворял Трент. Бесстрашный, он плавал с друзьями наперегонки до буйков или до конца пирса. Сама я никогда не добиралась до места, где начинаются волны. Они казались мне слишком большими, слишком неукротимыми. Но сегодня страха нет. Здесь и сейчас я понимаю, что уже очень, очень давно, мне не было так хорошо. Жаль, что это ощущение нельзя сохранить.

Здесь, под невозможно голубым небом, я, кажется, понимаю, что имел в виду отец Колтона, когда говорил о влюбленности в океан. Быть может, все, что для этого нужно – надежный проводник.

– Раньше эти скалы были частью береговой линии, – произносит за моей спиной Колтон. Я присматриваюсь к ним повнимательней и теперь, после его слов, замечаю, что слои породы похожи цветом на прибрежный утес.

– А что с ними случилось?

– Эрозия, – объясняет он. – Я представляю всю последовательность, как по кадрам – на скалы обрушиваются волны, налетают штормы, вода и воздух находят трещины и превращают их в тоннели и пещеры, а потом слабые части обваливаются, и остаются только вот такие маленькие каменные островки.

Он так рассказывает, что я вижу весь процесс четко, как наяву, словно он происходит у нас на глазах. На самом деле так и есть. Только медленно и потому незаметно – как печаль, которая с течением времени подтачивает человека настолько, что от него остается одна тень.

– В общем, пещера вон там, прямо напротив, – говорит Колтон.

Примерно в ста футах от нас из воды возвышается самый большой из обломков скал. Его почти плоская верхушка покрыта какими-то желтыми цветами, которые, колыхаясь в солнечном свете и океанском бризе, тянутся к небу. Мои глаза следуют по длинной расщелине на поверхности скалы. Вверху она узкая, к середине начинает расширяться и, очевидно, у основания превращается в проем. Под давлением волн вода каждые несколько секунд то затекает внутрь, то выплескивается наружу.

– Сегодня спокойно, так что туда можно попасть, – говорит Колтон.

Прикидывая, хватит ли мне храбрости, я вновь осматриваю расщелину, темную и на мой взгляд недостаточно высокую.

– Если все так, как мне запомнилось, то это одно из самых крутейших мест, какие я когда-либо видел. Там есть основная пещера с проломом вверху, через который на воду светит солнце, и пара пещерок поменьше. Они все соединены между собой, и прибой закачивает и откачивает воду, как…

– Как сердце, – говорю я. Сравнение возникает словно из ниоткуда и отовсюду одновременно. Я оборачиваюсь.

Колтон вздрагивает. Едва уловимо, но я замечаю и жалею о том, что нельзя забрать назад эти два слова, которые я только что произнесла. Глупая. Еще секунду назад мы были посреди океана, проводили наш один день, а связавшая нас причина осталась далеко-далеко на берегу. Но теперь она снова оказалась рядом и, будто течение, потянула меня за собой.

– Да, – говорит он просто. – Вроде как сердце.

Дернув краешком рта, он надолго замолкает. Я боюсь, что он может заговорить о своем сердце – о сердце Трента, – но он вместо этого спрашивает:

– Ну, что скажешь? Хочешь попасть туда? Это безопасно, честное слово. – И, приподняв бровь, с надеждой мне улыбается.

Я знаю, опасности наверняка нет. Я доверяю ему, правда. Однако то, что я делаю здесь, с ним рядом, то, что при этом чувствую, то, насколько он мне доверяет – все это далеко небезопасно. Мою совесть терзает стыд, напоминая о том, сколько неверных поступков я уже совершила, но потом его перекрывает нечто бóльшее, оно накатывает на меня, тянет к Колтону и к тому чувству, которое я сейчас испытываю.

Я делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю, прогоняя прочь все, о чем не хочу сейчас думать. А потом смотрю на него – так, как до сих пор себе запрещала.

– Да, – отвечаю. – Хочу.

Мгновение он молчит. Удерживает мой взгляд в ярком солнечном свете. Потом улыбается.

– Хорошо, – произносит он так, словно одержал еще одну маленькую победу. – Тогда приготовься влюбиться.

 

[Сердцебиение] – одно из звеньев окружающего нас вселенского движения наравне с приливами и отливами, ветром и звездами с их загадочными ритмами и невидимыми истоками.

Стивен Амидон и Томас Амидон «Уникальный мотор: Биография человеческого сердца»

Глава 11

 

Мы сидим на некотором отдалении от пещеры и, пока каяк мягко покачивается с каждой проходящей мимо волной, смотрим, как вода накатывает на скалу, а затем вторгается в узкий пролом. Вытянув шею, я уже десятую волну подряд пытаюсь определить расстояние между поверхностью воды и сводом тоннеля – кажется, оно всего на фут или два, не больше, выше, чем наш каяк.